70 лет назад состоялся раздел Чехословакии — знаменитый «Мюнхенский сговор». Он стал едва ли не главным шагом ко Второй мировой войне. В стереотипах, сложившихся вокруг этого события, разбирался The New Times
Это измены колокольный звон.
Чьи руки его раскачали?
Милая Франция, гордый Альбион.
А мы их так почитали!
Эти горькие строки чешский поэт Франтишек Галас написал осенью 1938 года, после того как по решению лидеров четырех держав (Великобритании, Германии, Франции и Италии), собравшихся на конференцию в Мюнхене, его страна лишилась приграничных областей, населенных в основном немцами.
Немногие исторические события заслужили столь однозначную оценку историков и общественности, как «Мюнхенский сговор». Он считается наиболее скандальным примером политики умиротворения агрессора (appeasement), которая не только опозорила Британию и Францию, отказавшихся прийти на помощь Чехословакии, но и оказалась стратегической ошибкой, поскольку не достигла своей главной цели — предотвращения войны. Она все равно разразилась годом позже, и западным державам пришлось воевать с Германией, но стартовые условия в 1939 году оказались заметно хуже, чем в 1938-м.
Несмотря на однозначность оценок (может быть, как раз благодаря ей), многое в событиях 70-летней давности заслуживает более подробного разбора и уточнения. Вокруг Мюнхена возникло несколько стереотипных представлений, которые мешают адекватному восприятию той ситуации.
Стереотип № 1
Франция и Великобритания намеренно «сдали» Чехословакию Гитлеру.
Позиция Лондона и Парижа по отношению к Праге была неодинаковой. Если Франция в 1935 году заключила с Чехословакией договор о военном союзе, согласно которому она была обязана прийти на помощь союзнику в случае нападения на него, то у Британии никаких формальных обязательств перед Чехословакией не было. Правительство Невилла Чемберлена было заинтересовано прежде всего в сохранении Британской империи, а ситуация в Центральной и Восточной Европе была для Лондона не слишком важна. В ноябре 1937 года британский посланник лорд Галифакс на переговорах с Гитлером намекнул, что Лондон «не придерживается того мнения, что статус-кво [на европейском континенте] должен быть сохранен любой ценой». Галифакс лишь отметил, что Британия против передела границ военным путем.
Франция шла к идее умиротворения Германии не так быстро. Еще 12 июля 1938 года премьер-министр Эдуард Даладье заявлял: «Наши обязательства по отношению к Чехословакии непоколебимы и святы». Однако британская позиция оказала влияние на французскую. Париж не хотел воевать без поддержки Лондона, тот же явно предпочитал дипломатическое решение, но не желал при этом потерять лицо. В результате в решающие сентябрьские дни 1938 года западные державы посылали Праге противоречивые сигналы, то добиваясь от чехов признания немецких претензий на Судетскую область, то поддерживая стремление чехословацкого президента Бенеша сопротивляться диктату немцев (например, после объявления им 23 сентября всеобщей мобилизации). Непоследовательность Лондона и Парижа сыграла в тот момент не менее роковую роль, чем их чрезмерный пацифизм. Французское и британское правительства не хотели воевать, и потому инициатива перешла в руки немцев, которые готовы были пойти на риск войны — или во всяком случае делали вид, что готовы.
В конце концов Гитлер и Муссолини переиграли Чемберлена и Даладье, предложив идею встречи четырех лидеров. Она соответствовала традициям дипломатии XIX века, когда великие державы кроили карту Европы, не спрашивая мнения более «мелких» стран и народов. Разница заключалась в том, что для Гитлера Мюнхенский договор с самого начала представлял собой клочок бумаги, формальность, необходимую, чтобы сделать еще один шаг по пути к господству над Европой и миром. Западные партнеры нацистского вождя поняли это только в марте 1939 года, когда Германия, грубо нарушив свои мюнхенские обязательства, расчленила остаток Чехословакии. До этого они вполне искренне полагали, что Чехословакия сможет существовать в урезанном виде, а присоединение Судетской области к Германии — в общем-то справедливый шаг, соответствующий принципу самоопределения наций. Чехов «сдали» не из злого умысла, а скорее по недомыслию, из слабости и недостатка стратегического мышления у тогдашних западных политиков. Сыграло свою роль и традиционное великодержавное пренебрежение к судьбе небольших народов.
Впрочем, Даладье в отличие от Чемберлена догадывался о непрочности мюнхенских договоренностей. Подлетая после Мюнхена к парижскому аэропорту, премьер заметил, что внизу его ждет огромная толпа, и подумал, что эти люди пришли протестовать против заключенной им сделки. Узнав, что все наоборот и речь идет о приветственной манифестации, Даладье тихо произнес: «Дурачье». Французский парламент почти единодушно одобрил Мюнхенское соглашение. В британском парламенте против высказалось немало депутатов, в том числе будущий премьер Уинстон Черчилль, заявивший: «Мы переживаем ужасный исторический момент, когда нарушенным оказалось общеевропейское равновесие. А в адрес западных демократий история уже произнесла грозные слова: «Ты взвешен на весах и найден легким».
Стереотип № 2
Решение Чехословакии принять мюнхенский диктат было тяжелым, но неизбежным.
Главным сторонником такой оценки был тот, кто 30 сентября 1938 года и принял роковое решение, — президент Чехословакии Эдвард Бенеш. В радиообращении к народу 5 октября он заявил: «Мы пошли на крайние возможные для нас уступки. Развитие событий привело к тому, что возник тяжелый международный конфликт, в ходе которого мы должны были бы военной силой защищать наши границы. Было ясно, что следствием этого стала бы европейская катастрофа. В этих условиях четыре державы... договорились между собой о тех жертвах, принести которые они потребовали от нас во имя мира, и мы были вынуждены их принести». Таким образом, Бенеш согласился для своей страны с ролью беспомощного и пассивного объекта, а не самостоятельного субъекта истории.
Споры о том, был ли прав президент, принимая (кстати, без должного согласования с парламентом) решение не сопротивляться, продолжаются в Чехии по сей день. В своей книге «Мюнхенский комплекс», получившей скандальную известность благодаря резкости содержащихся в ней оценок, чешский историк Ян Тесарж утверждает, что взгляды Бенеша на Мюнхен, распространившись в чехословацком обществе, привели к созданию мифа, весьма удобного для национального самосознания: «Мы хотели воевать, но нам не дали, мы в этом не виноваты... » По мнению Тесаржа, такая позиция опасна, поскольку оправдывает слабость и безответственность чехословацкой правящей элиты, проявленные осенью 1938 года. Выбор всегда есть, даже если это очень тяжелый выбор, полагает и польский историк Петр Маевский, посвятивший тогдашним возможностям обороны Чехословакии целую монографию. По его мнению, шансов на победу в войне с Германией у Чехословакии не было, но сопротивляться нацистской агрессии она могла бы дольше и успешнее, чем Польша год спустя.
История, как известно, не знает сослагательного наклонения. Но многие обстоятельства заставляют предположить, что если бы Бенеш сделал выбор в пользу войны вопреки диктату четырех держав, то это помогло бы избежать многих ужасов, которые ждали Европу в 1939–1945 годах. В частности, известно, что осенью 1938 года в рядах немецкого командования существовала сильная оппозиция: политику Гитлера многие генералы считали авантюристической. В случае войны с Чехословакией генеральский заговор мог привести к падению нацистского вождя, особенно если бы упорное сопротивление чехов привело Британию и Францию к необходимости занять более жесткую позицию по отношению к Германии.
Стереотип № 3
СССР был готов бескорыстно оказать помощь Чехословакии.
Согласно чехословацкосоветскому договору 1935 года, Москва и Прага обязались оказать помощь друг другу в случае агрессии против них со стороны другого европейского государства «при условии, что помощь жертве нападения будет оказана со стороны Франции». Союз с Москвой рассматривался Бенешем лишь как дополнение к основной «страховке» — союзу с Парижем. Чехословацкий президент до последнего момента не верил, что Франция не выполнит свои обязательства.
Если Франция искала предлога для того, чтобы уклониться от выполнения обещаний, данных Чехословакии, то Кремль дал 20 сентября своему послу в Праге Александровскому недвусмысленные инструкции: «1. На вопрос Бенеша, окажет ли СССР... немедленную помощь Чехословакии, если Франция... также окажет ей помощь, можете дать... утвердительный ответ. 2. Такой же ответ можете дать и на вопрос... поможет ли СССР Чехословакии, как член Лиги Наций, на основании ст. 16 и 17, если в случае нападения Германии Бенеш обратится в Совет Лиги с просьбой о применении упомянутых статей». (В этих статьях 
Устава Лиги Наций речь шла о помощи жертвам агрессии.)
В действительности, демонстрируя волю к борьбе с немецкой агрессией, СССР мало чем рисковал. Во-первых, из-за условий договора 1935 года очень многое по-прежнему зависело от позиции Франции. Во-вторых, оказание военной помощи Чехословакии было затруднено тем, что она была отделена от СССР территорией Польши и Румынии, а эти две страны не соглашались разрешить проход частей Красной армии через свои земли. Характерно также, что 30 сентября, когда Бенеш должен был дать ответ четырем державам, он попросил Москву высказать свое мнение относительно возможности отвергнуть мюнхенский диктат. Советский наркомат иностранных дел, зная, что счет времени идет на часы, затянул отправку ответной телеграммы — до тех пор, пока Прага не приняла решения сдаться без боя. Воевать за чехов в одиночку СССР не стремился. Его политика в 1938 году выглядит как умело запущенный пробный шар: поняв слабость позиции западных держав и их нежелание воевать с Германией, Сталин начал поворот в своей внешней политике, завершившийся подписанием «пакта Молотова — Риббентропа» в августе 1939 года.
Уроки
Мюнхен стал следствием сложной комбинации исторических обстоятельств, объективных и субъективных факторов, политического блефа, эмоций и ошибок. Он был не первым, но, наверное, решающим шагом ко Второй мировой войне. Однако это событие часто используется для проведения не всегда обоснованных исторических аналогий. Дело ведь не в том, правомерно ли сравнивать, скажем, Абхазию и Южную Осетию с Судетами 30-х годов. У Мюнхена есть куда более важный урок: в запутанной политической ситуации наилучшим является не самое естественное и простое («главное, чтобы войны не было»), а самое ответственное и стратегически выверенное решение. В современной политике таких решений, увы, не больше, чем 70 лет назад.