Майя Плисецкая и Родион Щедрин празднуют золотую свадьбу. Мало кто знает, что их роман начался с прослушивания магнитофонной записи. Детали выяснял The New Times
Сначала он ее услышал. На магнитофонной записи женский голос напевал мелодию из балета «Золушка»...
Майя Михайловна, для чего делалась эта запись?
Майя Плисецкая: Для домашнего пользования. Голос был записан в доме Лили Юрьевны Брик. Просто Лиля Юрьевна и ее муж Катанян собирали голоса друзей, которые у них бывали дома. Как раз в это время ставили «Золушку» в Большом театре. И все было на слуху. Я просто напела эту музыку, не думая о том, что у этой истории будет какое-то продолжение.
Родион Щедрин: Я хочу сказать, что у Майи абсолютный слух. Это заслуга ее собственных генов и неба. Поэтому она исключительно музыкальна. Просто от природы. Лиля Брик и ее муж только что приобрели магнитофон. По тем временам это была самая что ни на есть роскошь: тогда он назывался «Днепр». Огромный ящик с бобинами наверху. И первое, что они стали делать, — собирать коллекцию голосов друзей их дома. А друзьями их дома были: Черкасов, Пастернак, Вознесенский, Ахмадулина, Шкловский… Как-то я к ним пришел в гости, я тогда еще был студентом консерватории, и они сказали: «Вы хотите послушать, как балерина Большого театра, кстати, прехорошенькая, поет балет «Золушка» Прокофьева?» По тем временам это был модерн очень значительный! И включили магнитофон «Днепр», который воспроизвел чистый голос, абсолютно точно совпадающий по тональности с партитурой Прокофьева. Она даже изображала некоторые музыкальные инструменты и бой часов, когда Золушка теряет туфельку. Поэтому я действительно был ошарашен: «Это кто ж такая с абсолютным слухом?» — «Молодая балерина из Большого театра Майя Плисецкая». Я тогда на балеты не ходил. Я ходил только на «Ромео и Джульетту» прокофьевскую.
Почему так?
Щедрин: Меня не интересовало царство сильфид и теней. После прослушивания этой пленки я стал вопрошать: кто, что? А они говорят: «Мы вас обязательно пригласим к нам в дом и пригласим одновременно и Майю. А вы ей сыграете свой «Левый марш». Этот марш я написал на слова Маяковского, что меня и сдружило с этой семьей. Действительно, так все и получилось.
В каком это году?
Щедрин: В 55-м. А может, и в 54-м.
Плисецкая: Сейчас трудно вспоминать. Всетаки прошло уже более полувека!
Микрофон у брачного ложа
Что же это была за встреча первая? Было ли сразу понятно, что вы когда-то будете праздновать 50-летнюю годовщину свадьбы?
Плисецкая: Нет, конечно, нет. Это любовь не с первого взгляда.
Щедрин: А вы хотите такую повесть о Ромео и Джульетте! Вот увиделись на балу, я снял маску, и она бросилась в мои объятия? Нет, этого не было, не будем сочинять.
Плисецкая: А потом я обратилась к нему с просьбой. Голейзовский1 хотел поставить номер на музыку «Огни рампы» Чаплина. А была только пластинка. Вот я и попросила: «Не можете ли вы мне сделать с пластинки ноты?» Он сделал. А Голейзовский то ли заболел, то ли передумал — не стал ставить номер. Обида Щедрина была на меня. Наверное, справедливо. И даже как-то после этого я позвала его на спектакль, а он отказался прийти.
Щедрин: Нет, это был день рождения Майи. Она меня пригласила, а я ответил очень изящной джентльменской телеграммой: «К великому сожалению, я не могу прийти». Но на самом деле это была, конечно, обида! Что вот я это сделал, а она это отторгла!
Плисецкая: Потом прошло еще года два. А потом Жерар Филипп со своей женой был в гостях у Лили. Там мы снова встретились. А потом уже Радунский2 пригласил его смотреть балетные классы. Потому что он хотел приобщить как-то Щедрина к балету, поэтому Большой театр заказал ему «Конька-Горбунка». Вообще это большая честь для композитора: написать балет — и сразу для Большого театра. И вот Щедрин пришел в класс, в котором я занималась. То есть все постепенно. Это не вспышка, не ослепление. Потом, может быть, еще сыграло роль, что в это время у меня было плохое положение в театре. За мной ездила круглосуточно машина КГБ, они считали, что я английская шпионка.
То есть каждый день вы выходили из подъезда — и тут эта машина?
Да, я уже их узнавала, этих ребят.
Здоровались?
Здоровалась. Они под 
окнами стояли, зимой холодно было — они грелись. А наши моторы были такие, что на весь переулок слышно.
И получилось, что ваше сближение произошло у них на глазах? Родион Константинович, а с вами какая-то работа велась?
Щедрин: Я, что называется, «подавал надежды», и меня пригласили играть финал моего первого фортепьянного концерта на правительственном концерте в Лужниках. Мы репетировали много дней, это не то что пришел, отыграл и ушел. Репетиция, свет, как вы будете одеты... Все было очень серьезно.
Плисецкая: Ну да… Это был брежневский концерт!
Щедрин: Нет, мать, это еще был хрущевский! И вот там подошел не просто какой-то человек, а завотделом культуры ЦК. Я был беспартийным всегда — до сегодняшнего дня, но знал, кто наши вожди. Они всегда были очень приветливы и спрашивали: «Как вы себя чувствуете? И как ваша мама?» И он меня спрашивает: «Это правда, что у вас роман с Плисецкой»? Я говорю: «Да! Она замечательная». Он посмотрел на меня устрашающе и сказал: «Вы себе жизнь испортите! Подумайте!» Я могу сказать больше. Когда мы получили крохотную квартирку на Кутузовском проспекте, 12, в том же доме, где жила Лиля Юрьевна Брик, мы были счастливы, все было замечательно! И вот лет пять-шесть назад мы прочли интервью с генералом КГБ, который прямым текстом сказал, что «у Щедрина и Плисецкой около постели стоял микрофон». И он слушал, как Щедрин поносил последними словами их руководителей. Мы, конечно, не могли предположить, что рядом с нашим брачным ложем был установлен микрофон.
Плисецкая: Теперь этот генерал уже умер и перед смертью сдвинулся, что вполне естественно! Ведь они во все это верили, и потом их же развенчали. А этот генерал не смог этого пережить. У него стало плохо с головой, и поэтому он все это рассказал.
Щедрин: Открылись еще какие-то детали. Почему Майю сочли английской шпионкой? Конечно, боялись, что Майя останется за границей, это был бы удар по престижу нашей самой «демократичной» страны в мире. Тем более она была более чем на виду! Для всех приезжающих премьеров «Лебединое озеро» танцевала Майя. Она просто делала это лучше всех, иначе они бы ее не звали! Но всему этому были и другие объяснения. Отца ее расстреляли, мать отправили в тюрьму, потом в лагерь. А как потом выяснилось, двоюродный брат Майи, сын брата Майиного отца, который эмигрировал из России до Октябрьской революции, работал советником президента Кеннеди. Понимаете? Мы об этом ничего не знали. А вот когда через годы это все сопоставилось, мотивация того, что с ней происходило, стала объяснимой.
И стало легче?
Щедрин: Нет, конечно, от этого душевно легче не стало. Это же театр! Вот обидели, например, композитора. Он сидит дома, слезу пустил на ноты и написал что-то грустное. А в театре ведь все про всех знают! Поехала труппа в Лондон — опять Майю оставили. Поехали в Париж — опять Майю оставили. И пригласили специально балерин из других театров — из Риги, из Петербурга. Тогда эта ситуация была страшно драматичной. Ведь для балерины лучший возраст именно тот, в котором она тогда находилась. Тогда и прыжок огромный, и гибкость…
Плисецкая: Это советский абсурд, который трудно переварить. А сейчас поезжай, куда хочешь, танцуй, что хочешь, — сколько ноги выдержат!
Ни на час не расстаемся
Родион Константинович, когда уезжаете по делам, на гастроли, расстаетесь, какие мысли вас посещают?
Щедрин: Мы в последнее время ни на час не расстаемся.
Плисецкая: А раньше все деньги уходили на телефонные разговоры.
То есть каждый день созванивались?
Щедрин, Плисецкая (вместе): Да.
А вот если не позвонит кто-то?
Плисецкая: А если не было такого — как придумать ответ?
То есть если даже находились в разных уголках планеты, то буквально пошагово знали, кто где находится?
Щедрин: Да. Мы говорили несколько раз в день. Ведь в советские времена мы ездили только по очереди. Нас вдвоем не выпускали. Должен был оставаться заложник. Как когда-то Слава Ростропович говорил: «Вот меня не выпускают с женой, а я здоровый мужчина! Что вы делаете?» Слава богу, что мы такой срок прожили вместе, прошли через все это и уцелели. Потому что это не так все было просто. И человечески, и творчески. Да и в отношениях.
А серьезные были трудности в ваших отношениях?
Щедрин: Да нет… несерьезные. Если бывают у нас какие-то споры, то только по одной причине. Когда на улице холодно, а Майя не хочет одеваться тепло, не ту обувь надевает. Или не надевает шарф, или шапку, говорит: «Я прическу испорчу, а вечером — бомонд».
Плисецкая: С обувью всегда трудно. Балетные ноги требуют специальную обувь.
Щедрин: Вот на эту тему мы иногда повышаем голоса!
Майя Михайловна, как называется первое произведение Щедрина, которое вы услышали?
Плисецкая: Вот этот «Левый марш». Я услышала, как они там шагают: правой-левой! И я подумала: как это выразительно!
А ощущения от ранних произведений и тех, которые он сейчас пишет, отличаются?
Плисецкая: Они все разные! Все разные! Смотря для кого, для чего. Вот вчера я впервые услышала «Ave Майя» для хора, этот номер будет звучать на вечере, организованном Госконцертом в честь 50-летия нашей совместной жизни. И так прониклась, что решила под него танцевать. Это сюрприз, это не объявлено.
А каков самый лучший подарок от Родиона Константиновича?
Плисецкая: Его любовь!
Щедрин: Я могу только повторить то же самое.
_______________
1 Касьян Голейзовский (1892–1970) — артист балета и балетмейстер.
2 Александр Радунский — солист Большого театра