Согласны ли вы с тем, что литература сегодня — единственная зона свободного высказывания? На вопрос The New Times ответили известные российские писатели
Владимир Сорокин, писатель, сценарист, драматург
Я согласен с тем, что пока литература в России — самый свободный вид искусства, в котором писатель может написать, издатель напечатать, а читатель прочесть. Можно эту ситуацию объяснять по-разному. Например, считать, что такое положение литературы — результат завоеваний горбачевско-ельцинской поры и нынешняя власть еще пока не претендует на это место.
Но я думаю, что все глубже. В России, которая до сих пор остается литературоцентричной страной, литература по-прежнему вызывает некий мистический трепет. И у населения глубокое уважение вызывает образ писателя, который наделяется народом далеко не только писательскими функциями. Писатель в России все еще больше чем писатель. От писателей по-прежнему ждут пророчеств и откровений, которые помогут людям понять, что происходит вокруг. Другое дело, насколько писатели соответствуют этому образу. Ведь откровение происходит неожиданно, спонтанно и нередко в неожиданных книгах. А осознанное откровение — это не откровение, а профанация. Но это другая тема. Возвращаясь к заданному вопросу, думаю, что власть учитывает отношение населения к писателю. И если б оно изменилось, власть давно бы оккупировала это место.
Поэтому литература и литературный процесс до сих пор неподцензурны, в отличие от СМИ. Попытки давления на писателей и подчинения этой зоны пока выглядели либо нелепыми — как акция «Идущих вместе» по обмену плохой литературы на хорошую или уничтожение моих книг, либо неадекватными — как возбуждение, например, против меня уголовного дела за «незаконное распространение порнографических материалов», которое кончилось ничем и, как мне сказали, по команде сверху. Сохранится ли нынешняя ситуация или все-таки власть пойдет на то, чтобы подчинить себе и литературу? На этот вопрос, я думаю, никто пока не даст ответа. Кроме Хармса.
Александр Проханов, писатель, публицист
Пожалуй, это действительно так. В силу того, что современная власть не считает литературу опасной и литература присутствует на периферии культурной жизни. Тиражи ничтожны, круг интенсивных писателей крайне мал, власть не вмешивается в дела издательств, в дела литературы. Это правда. Но у меня есть такое ощущение, что эти времена кончаются. Власть заинтересуется (если уже не заинтересовалась) литературной средой. Потому что литература является источником идеологических пассажей, в литературе рождаются идеологические тенденции и формулы. А это очень важно для жизни общества и для существования власти. И поэтому власть захотела бы освоить литературное пространство, с тем чтобы стимулировать рождение в этом пространстве важной для нее идеологемы и в какой-то степени подавлять идеологемы, которые для власти неприемлемы. Этот момент не наступил. Может быть, он и не наступит. Но моя интуиция — в той степени, в которой я взаимодействую с властью и литературой, — подсказывает мне, что такой момент, возможно, близок.
Мне бы не хотелось называть имена писателей, которых это могло коснуться. Скажу лишь, что если это случится, то он затронет тех актуальных писателей, которые очень интенсивно осваивают современную среду, современные явления. Которые жадно стремятся использовать в качестве прототипов персоналии власти, которые вторгаются в зоны элитных кругов. Вот эти писатели наиболее опасны. Таких писателей достаточно много, но большинство из них используют вторжение в эту среду как средство игры, как средство эпатажа. А некоторые художники идут туда, чтобы выстроить модели — либо комплиментарные по отношению к власти, либо уничтожающие.
Дмитрий Быков, писатель, журналист
Нет, не согласен. Во-первых, всегда свободнее кино. Потому что какая-то часть реальности все равно неконтролируемо попадает в кадр. И здесь цензура бессильна. Я думаю, что и журналистика пока еще достаточно свободна, потому что ее цензура — это в основном самоцензура. Так что преимущество литературы не в том, что она свободна от цензуры, а в том, что она располагает наиболее широким спектром средств для донесения своих мыслей до читателя. Она наиболее свободна, наиболее мобильна. Вот в этом ее главное преимущество.
Лев Аннинский, писатель, литературный критик
Литература перестала так уж страдать от цензуры и прочих давлений власти. Потому что власти нет до нее дела, и потому что люди перестали читать серьезные книги. Они смотрят теле- и прочие шоу… Может быть, телевизионные начальники, работающие на публику, испытывают какое-то давление. Но поскольку я все это не смотрю, то не могу об этом говорить.
Что касается меня, то я никакого давления не испытываю, но и читать-то меня, да и многих других писателей, перестали. Раньше литература была ориентирована на думающих людей, которые могли влиять на ситуацию и любили читать между строк. А сейчас интересы гигантского числа людей изменились: если они что-то и читают, то легкую литературу. Что читают сегодня думающие люди? Философию, социологию, политологию, мемуаристику… И серьезную литературу — в той степени, в которой она их может как-то обогатить.
Но хорошая, серьезная литература сейчас задвинута на второй план. И потому цензоры могут не бояться того, что люди прочтут там что-то лишнее. Все это сейчас публикуется малыми тиражами, кому интересно — те читают. Вот некоторые люди читают, допустим, книги на исторические темы. Там споры — кто хуже: Гитлер или Сталин? А что тут спорить? За последние 15 лет об этом было уже столько сказано, причем в таких формах, что сейчас оказывать давление нет никакого смысла. С чего бы туда лезть цензуре? Ну еще раз скажут, например, о том, что Колчак молодец. Ну и что?