Недавно писатель из Нижнего Новгорода Захар Прилепин представил публике сборник «пацанских рассказов» «Ботинки, полные горячей водкой», сборник эссе «Я пришел из России» и книгу War — как составитель. Его рассказы вызывают интерес читающей публики не только к произведениям, но и к автору — отцу троих детей, члену НБП, участнику двух чеченских кампаний и убежденному леворадикалу
Захар Прилепин — псевдоним. Ваше настоящее имя Евгений. Как вас зовут дома родные?
Только родные и называют Женей. Друзья — Захаркой.
Ваш псевдоним появился недавно?
Как я начал писать, так он и появился. Там другая есть проблема. Я одно время подписывал свои журналистские статьи «Евгений Лавлинский», и одна журналистка написала, что моя настоящая фамилия Лавлинский. И с тех пор, как у Ильфа и Петрова: «Поток пошел стремительным домкратом». Уже в пару энциклопедий вошло, что настоящая фамилия писателя вовсе не Прилепин, а Лавлинский.
Вас это беспокоит?
Даже если бы я был Лавлинский, все было бы нормально. Но появилась такая прослойка людоедов, которые говорят, а-а-а, вот, я знаю про Прилепина, что его на самом деле зовут Михаил, а настоящая фамилия вообще Артшуллер. Но я уже и здесь перестал заявлять протест, думаю, черт с вами, Артшуллер так Артшуллер. На самом деле я Евгений Николаевич Прилепин. А имя Захар я взял, потому что оно мне показалось очень звучным, брутальным, рычащим. Я подумал, что Евгений — это такое слишком эстетское, «баратынское» имя. А я собирался писать другую прозу, мне надо, чтобы все громыхало. Тут же, кстати, кто-кто из критиков отметил, ага, какой он псевдоним взял себе кондовый…
Вы обиделись?
Многие претензии вызывают у меня прямотаки сардонический хохот. Помню, была статья о книжке «Грех», о том, что все это такой нарциссизм, что автор, как Нарцисс, увидел свое отражение в воде, засмотрелся и утонул. Это мне таким смешным показалось. Я ничего не могу поделать с тем, что мне 33 года, я физически здоров и какие-то вещи у меня в жизни получаются. И я не вижу ни одной причины это скрывать. Извините, если комуто что-то не нравится, но я не вижу никакого смысла в том, чтобы пытаться оградить других от демонстрации своего счастья, своей радости. Наоборот, я хочу своим примером доказать, что какую-то часть жизни можно прожить полноценно, счастливо и успешно. Может, меня впереди и ждут неудачи и неуспех, я начну слепнуть на оба глаза и хромать на три ноги, но сейчас мне это все непонятно.
Кто же вас ругает? Я не нашла ни одной разгромной статьи!
Ага… Я их всех помню поименно, потому что их мало. (Смеется.) Все ругают по большому счету за одно и то же. Как я понимаю, это все разница, скажем так, наших физиологий. Все мы, естественно, устроены из индивидуальных психических представлений о реальности. Все те, кто посмел сказать обо мне дурные слова, раздражаются несовпадением этих физиологий. Один критик нашел в тексте слово «трусики», и оно вызвало у него такой прилив бешенства, что он до сих пор успокоиться не может. (Смеется.) Он вообще предлагал в «Патологиях» вырезать всю любовную линию и оставить только чистую войну…
Как вы реагируете на подобные советы?
Ну, мне забавно. О книге «Грех» вообще много чего писали. Одни — что «Шесть сигарет» самый безобразный рассказ и надо его запретить и никогда не публиковать, другие, напротив, уверены, что это лучший рассказ всех времен и народов...
Но если всех слушать, далеко не уедешь…
Да, я понял, что слушать никого не надо, надо публиковать, как считаешь нужным. Потому что, повторяю, все это вопросы физиологии. Кого-то тошнит в самолете, кого-то от пива, а кого-то от моих произведений. Я ничего с этим поделать не могу.
Чеченец, опаленный войной
Вы уходите от вопросов о чеченской войне, хотя не раз говорили, что некоторых своих оппонентов убили бы голыми руками…
В случае с политическими деятелями это эстетическая провокация, я вряд ли хотел воистину кого-то убить и уж точно не сделал бы этого никогда.
В своей статье «Почему я не убил Ельцина» вы все очень живописно описали…
Это тоже была провокация. Что касается Чечни, это — серьезный вопрос. Такими вещами не шутят и не бравируют. Меня часто обо всем этом спрашивают, и то, что я говорю, я говорю всерьез. Я не выдаю себя за солдата удачи, не бравирую своим присутствием там и в определенный момент вообще посчитал, что чеченская тема сильно превалирует в интересе ко мне. Мне хотелось быть известным в первую очередь как литератору. А не как «чеченцу, опаленному войной». Да, я там был, ну и что! То, что я и мои товарищи там видели, никоим образом не сопоставимо с тем, что мои деды пережили во время Великой Отечественной войны.
Вы хотите сказать, что ужас войны — он разный?
Конечно. Это совершенно несопоставимо. Тогда был натуральный ад. Я был спецназовцем, а не солдатом-срочником, хорошо питался, приезжал на базу, слушал музыку. Да, там действительно периодически убивали людей, не ежедневно, но все же. Но я не ходил в атаку и не терял весь взвод у себя за спиной.
Почему вы вообще отправились в Чечню?
Потому что это было нормально. Я другого ответа не могу придумать.
Может, из-за денег?
Да нет. Там мало платили. Копейки. Но я был молод, мне было двадцать с небольшим…
Но вы были там дважды, и второй раз — когда уже были женаты. Как ваша жена отнеслась к вашим отъездам в Чечню?
Жена утверждает, что она просто не поняла, куда меня отпустила, а потом пришла в дикий ужас. Все время, пока я там находился и звонил домой, она брала трубку и начинала плакать. Я понял, что таких экспериментов лучше не ставить и, когда куда-то едешь, надо говорить, что едешь в Сочи.
Но больше вы не стремились на войну?
Да нет, как-то дети начали рождаться…
Ваша жена удивительная женщина…
Я тоже так считаю. Она уверена, и это правильно, что если человек не реализует себя в том, что ему действительно нужно, это чревато еще большими проблемами в семейной жизни. От неудовлетворенности собой и своей жизнью мужчина начинает спиваться и умирает в таком возрасте, когда умирать не следовало бы. Так что лучше ты иди, и пусть тебе стукнет по голове как следует, чем ты будешь черным сычом сидеть дома и ненавидеть весь мир. Чем, собственно, огромное количество мужчин в России и занято.
Вы полагаете, что большинство современных мужчин ведут ненормальную жизнь?
Да, поэтому они глотают наркотики или устраивают безумства в связи с элементарной футбольной победой. Когда энергии не циркулируют естественным образом, возникают подобные выплески застоявшейся агрессии. Я не хочу сейчас выступать адептом советского строя, но в той стране в свое время был культ спорта, культ труда, и люди могли постоянно выплескивать свою энергию. Это действительно беда современной России: здесь сейчас героем может быть телеведущий, пиарщик или гомосексуалист со стажем, а представить себе молодого офицера, ученого, любого человека, встроенного в другую систему, довольного своей жизнью и транслирующего положительный свой опыт — невозможно. Как невозможно и подражать ему. Я уже не говорю о молодом рабочем или крестьянине. А это ненормально, когда люди, занимающиеся самыми важными делами, находятся на самой дальней периферии общественного политического сознания. Их вообще нет в природе. Нет героев, есть звезды.
Партийные будни
Ваше знакомство с Лимоновым и Прохановым привело вас в партию «лимоновцев»?
Нет. В партию я вступил году в 97-м. С Лимоновым и Прохановым познакомился позже.
Вы всегда очень выделяли обоих. Как бы вы определили ваши отношения — друзья, приятели?
Нет, приятельствовать с людьми, которые мне годятся в дедушки, сложное занятие. Проханову — 70, Лимонову — 65. Я и с тем и с другим, с Лимоновым чаще, с Прохановым реже, встречался, общался, пил вино. Во многом это почетное наследство моих политических убеждений. Я долгое время занимал активную леворадикальную националистическую позицию. И безусловно эти люди, два с заглавной буквы Артиста, два человека, умевшие на европейском уровне формулировать российские почвеннические задачи, мне были наиболее близки. Они поразили мое юношеское воображение, я в них был влюблен. Сначала в Лимонова, потом в Проханова.
Как выглядят партийные будни?
В последнее время никак не выглядят. Эта пересменка во власти, осетинская война, все это лично меня заставило — и не из симпатий к этой власти, а из желания понять новую стадию политической борьбы — отойти в сторону. Угомониться, помолчать, послушать. Потому что, какой бы деятельностью я, мы все ни занимались, она не должна противоречить взглядам большинства людей в России. Взаимоотношения с властью — это одно, но я не хотел бы идти против, что называется, народной воли.
Но ваша-то история, как я понимаю, зашла в тупик?
Моя история?
История вашей партии, ну и соответственно ваша личная. Почему?
Организация не уничтожена, она жива, и даже несмотря на то, что официально она запрещена и членство в ней грозит реальным тюремным сроком, она существует как факт. В 30–40 городах России есть группы молодых людей, думающие, рефлексирующие, спокойные…
Спокойные?!
Не истеричные. И между прочим, в начале века революцию составили вовсе не пролетарии, а такие же подростки, маргиналы, недоучки, с незаконченным высшим образованием, болтавшиеся по России без дела… И какой-то немыслимый финт истории взял и вынес их на вершину власти. ...Для того чтобы сменить власть в России, надо вывести на улицы Москвы 200–250 тысяч человек. И сегодня никто не выведет такую толпу. А в начале 90-х могли. Хотя совсем недавно казалось, что если, не дай бог, в России произойдет 2–3 катастрофы, подобные монетизации, Буденновску, «Курску», — власть как политический субъект распадется, и тогда ее можно будет взять за горло. Сейчас ситуация изменилась. Олимпиада… Осетия… Новый президент… Нефтяная конъюнктура просто небывалая за сто лет, это все играет им на руку. Ну значит, так и должно было случиться. Но это не навсегда, поверьте. Это очень неожиданно прекратится.
То есть вы предполагаете, что для вас это не финал в вашей политической деятельности, а промежуточное затишье?
Да, конечно.