24 октября мы будем отмечать 70-летие со дня рождения Венедикта Ерофеева, умершего от рака горла, от водки, от одиночества, от нужды и отчаяния еще в 1990 году. Не почувствовал он свежего ветра горбачевских перемен. Для него в 1988 году мало что изменилось: те же флаги, та же ложь, та же водяра.
Я сейчас вас удивлю: Веничка не был алкашом, не принадлежал к «потерянному поколению» и не топил разум в вине. Он был изгоем, «лишним человеком», не мог вписаться в советский образ жизни, очень боялся «потеряться» среди совков и нашел в вине свои страшные и талантливые саги о том, как мыслящая интеллигенция эмигрировала в запой, потому что все остальные границы были закрыты, а визу в эмиграцию можно было реально поставить себе только в винном отделе. Веничка был чистой воды интеллектуал, отмеченный с рождения сталинскими когтями. Родился он в проклятом и кромешном 1938 году, в месте, пригодном только для ссылки, на станции Пояконда Мурманской области. Его отец служил там начальником станции. Арестован в 1939 году, сидел в лагерях до 1954-го. Детство Веничка провел в детском доме в Кировске, на Кольском полуострове. Казалось — ходить Веничке в босяках. Но он окончил школу с золотой медалью и поступил на филфак МГУ. А дальше надо было приспособиться, радоваться жалкой хрущевской оттепели, а он не умел врать. Его отчислили. Он пытался доучиться в провинции, в трех институтах. Его вышибли и оттуда.
И он добровольно избрал «дно» и нашел себе другие «университеты». С 1958-го по 1975-й Веничка жил без прописки, работал грузчиком, приемщиком стеклотары, истопником и бурильщиком. Жизнь работяг он знал и в 1970 году написал свой шедевр «Москва — Петушки» (о том, как пьет простой советский народ). Напечатали повесть в Израиле, а в СССР — только в 1988м. Второй шедевр — «Вальпургиева ночь» (о том, как насмерть пьет диссидентствующая интеллигенция).
Он искал точку опоры, в 1985 году даже принял католицизм. Крещение было крамолой, а католицизм — крамолой вдвойне. Но и это не поддержало. Была пустота. Пить с горя, искать забвения в бутылке — это вообще очень характерно для российского «маленького человека», не смеющего иначе протестовать против пыточных прикосновений «жесткой порфиры государства», этой, по словам Мандельштама, «грубой и бедной власяницы». Начало положил Мармеладов, чиновник из «Преступления и наказания». «Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу. Не веселья, а единой скорби ищу… Пью, ибо сугубо страдать хочу!»
А идею бегства интеллигенции от невыносимой жизни впервые обыграл в «Доходном месте» А.Н. Островский. Досужев — Жадову: «Может быть, с моей легкой руки запьешь, так вина не пей, а пей водку. Вино нам не по карману, а водка, брат, лучше всего: и горе забудешь, и дешево».
Если бы только водку! Интеллигентный герой «Вальпургиевой ночи» умирает в психушке от денатурата. Лирический герой «Москвы — Петушков» предлагает коктейли: «Сучий потрох», «Слеза комсомолки», «Поцелуй тети Клавы». Туда и лак для ногтей входит, и зубной эликсир, и средство от потливости ног, и шампунь, и тормозная жидкость. И все равно: «утром — стон, вечером — плач, ночью — скрежет зубовный…»
Умрет Веничкин герой на фоне сияющего зловещего Кремля от рук четырех агентов КГБ. Ужас, бегство, мания преследования. И — шило в горло. Или это, или в лагеря, в психушку, под поезд. Для честных не было альтернативы. Евтушенко так и написал: «Честный пьяница все-таки стоит сотни трезвенников-подлецов».
Спишите себе Веничкины рецепты. Еще немножко управляемой демократии — и пригодятся.