Новая сказка на старый лад. 15 ноября в Вашингтоне состоится встреча лидеров двадцати крупнейших экономических держав, посвященная обсуждению положения дел в мировой финансовой системе, поиску согласованных путей выхода из кризиса и изменению мировой финансовой архитектуры. Еще раньше, 7–9 ноября, в Бразилии прошла встреча финансовой «двадцатки» — министров финансов, предваряющая большой саммит. Лидерам «двадцатки» явно есть что пообсуждать. Но скорее всего глобальных изменений в международной финансовой системе не будет, во всяком случае сразу. The New Times попытался понять — почему
Нет сомнений в том, что мировая экономика переживает один из самых сложных периодов в своей истории за последние 60 лет, что потрясения, которые испытывают банковские системы Европы и Америки, поставили их на грань выживания, и единственным действенным инструментом их спасения стала фактическая национализация. Столь же очевидно, что финансовые системы Европы и Америки настолько тесно переплетены между собой, что проблемы по одну сторону Атлантического океана немедленно находят свое отражение по другую. Однако какое это имеет отношение к мировой финансовой архитектуре?
Требуется «козел отпущения»
Широко обсуждаемый в последние недели, этот тезис напомнил мне сюжет, возникший после краха крупнейших американских компаний Enron, Tyco International, Adelphia, Peregrine Systems and WorldCom, — про корпоративное управление. Напомню, что все эти компании, стоившие совокупно не одну сотню миллиардов долларов, обанкротились в силу того, что фактически фальсифицировали свою отчетность, которая при этом подтверждалась аудиторами. Эта череда однотипных сюжетов сильно «напрягла» американское общественное мнение, которое в значительной мере утратило доверие к фондовому рынку.
Чтобы преодолеть сложившуюся ситуацию, нужно было найти «козла отпущения», каковыми были объявлены аудиторы Enron (компания Arthur Andersen) и сложившаяся система корпоративного управления, которая создавала искаженную систему стимулов для менеджеров корпораций и позволяла им избегать ответственности за свою политику. Был принят закон Сарбейнса-Оксли,1 который резко повысил требования к первым лицам корпораций и раскрытию отчетности для компаний, торгуемых на американских биржах. По миру прокатилась волна конференций и семинаров, посвященных повышению качества корпоративного управления, были введены даже рейтинги корпоративного управления... Однако эта волна сошла на нет уже года 3–4 назад, когда выяснилось, что принципиально ничего в системе корпоративного управления поменять невозможно.
В «англосаксонских» компаниях (где собственность размыта и крупнейшие акционеры контролируют, как правило, от 3% до 10%) советы директоров по-прежнему формируются менеджментом, а в «континентальных» (где имеется реально контролирующий акционер) — большинство в совете директоров занимают представители крупнейшего акционера и поддерживаемые им «независимые» директора. А ведь именно необходимость построения такой системы управления, которая бы отражала интересы всех акционеров, включая миноритарных, была в центре обсуждения проблемы под названием «корпоративное управление». Нет, конечно, в ряде стран (например, в России) эта тема сыграла существенную роль, поскольку заставила многих собственников компаний, выходящих на публичные рынки, хотя бы соблюдать внешние правила приличия. Впрочем, примеры последнего времени, скажем, выкуп компанией ОГК-3, фактически подконтрольной «Интерросу», пакета акций «Русиа Петролеум» у того же «Интерроса», который, в свою очередь, принадлежит председателю Национального совета по корпоративному управлению Владимиру Потанину, наглядно демонстрируют реальную глубину перемен.
По знакомому сценарию
Не хочу сказать, что в Америке что-то сильно изменилось: нынешний кризис во многом объясняется тем, что на этот раз финансовый сектор в массовом порядке научился приукрашивать свою отчетность. Подчеркну, речь не идет о недооценке рисков ведущими американскими банками — они прекрасно понимали тот риск, который на себя берут, иначе не стали бы выводить за баланс те самые нестандартные ипотечные кредиты, с которых все и началось. Более того, в этом искажении отчетности им активно содействовали и рейтинговые агентства, и аудиторы, и страховщики (см. подробнее The New Times № 40, 2008 год). В результате — банкротство или национализация крупнейших финансовых институтов в США и Европе, связанные с этим колоссальные бюджетные расходы, паралич кредитования и обвал финансовых рынков по всему миру, обесценение вложений (в том числе и пенсионных) миллионов рядовых американцев. Нет сомнений, американскому, да и европейскому истеблишменту нужно срочно предпринять «отвлекающий маневр» и назначить нового «козла отпущения».
Дальше все разыгрывается по хорошо известному сценарию. Во-первых, похоже, на этот раз уже не обойтись примерным наказанием одного рейтингового агентства или аудиторской компании. Раз кризис поразил мировую финансовую систему, то и решение должно быть глобальным. Да и заниматься поиском путей выхода из кризиса будут лидеры ведущих стран. В этой связи термин «реформирование глобальной финансовой архитектуры» звучит покруче, чем «корпоративное управление».
Во-вторых, каждый солдат должен знать свой маневр. Кризис начался в Америке, поэтому США и должны возглавить весь процесс — именно поэтому президент Буш приглашает всех в гости. У каждого из гостей своя роль. Верные союзники — англичане — уже поняли, что денег едва хватает на помощь своим банкам, так что спасать другие страны нужно за чужой счет. И вот уже звучит обращение Гордона Брауна к нефтедобывающим странам: мол, вы уже много заработали, делиться надо, дайте денег МВФ! Правда, при этом ни слова о том, что традиционно взносы в Международный валютный фонд делаются пропорционально квотам, которые поделены, и никакого желания их пересматривать ни у Англии, ни тем более у США нет.
В-третьих, куда же без России. Российские власти тоже не остаются в стороне и продолжают рыть подкоп под однополярный мир и грозятся разрушить все «до основания, а затем…» И вот звучат из Москвы призывы отказаться от монополии одной валюты и создать множественность резервных валют и множественность финансовых центров. Как будто кто-то из-под палки загоняет банкиров работать в Лондоне или НьюЙорке, при том что условия для их работы, например, в Москве гораздо лучше: аэропорт Шереметьево давно обогнал по качеству обслуживания всех своих конкурентов, московские суды судят честно и быстро на основе всем понятных и четких законов, город уже много лет не знает, что такое автомобильные пробки. И чего они к нам не едут?
Долой Бреттон-Вудс
Вслед за этим министр финансов, а затем и президент России заявляют о том, что бреттонвудские институты2 не справляются с финансовым кризисом, а потому должны быть реформированы. Напомню, что бреттонвудская система предусматривала систему фиксированных курсов валют друг к другу и золотой стандарт для доллара (только не смейтесь — это и была та самая множественность резервных валют!), а также создание двух международных институтов — Международного валютного фонда и Всемирного банка, которые были призваны поддерживать стабильность такой валютной системы. Следует обратить внимание, что и МВФ, и Всемирный банк согласно договорам об их создании работают только со странами-участниками и — очень грубо — их функции состоят в поддержке платежных балансов в период кризисов (чем занимается МВФ) и проведении структурных реформ и программ развития, которые могут сделать национальные экономики более устойчивыми (это поле ответственности Всемирного банка).
Сомнительно, что, говоря о реформировании этих институтов, российские лидеры всерьез хотят предложить, например, превратить МВФ в межгосударственное рейтинговое агентство или Всемирный банк — во всемирный надзорный орган. Вряд ли такие предложения будут поддержаны кем-то из влиятельных и серьезных экономических лидеров. А вот предложить изменить сложившиеся пропорции голосов в управлении международными институтами (и в МВФ, и во Всемирном банке большинство голосов принадлежит странам «семерки») российским лидерам будет под силу. Более того, приопределенном проворстве можно и какуюникакую коалицию сколотить против главенствующих позиций «американского империализма»: страны Персидского залива и Китай вполне могут скинуться по $100–200 млрд ради получения большей доли голосов в органах управления МВФ и Всемирного банка. Только вот захотят ли они делиться этими голосами с Россией? А уж тем более достаточно ли простого увеличения своих долей при голосовании, если Россия будет искать поддержки этих институтов в продвижении своей модели «суверенной экономической политики»?
И уж совсем нелепо выглядит идея «вбить клин» между англосаксонскими и континентальными правилами и принципами бухгалтерского учета. Любому специалисту в этой области понятно, что различия между этими системами — это как разница между БМВ и «мерседесом», и вряд ли конструкторы «жигулей» могут привнести что-то свое в это противостояние. И странно, что нашему Минфину неизвестно: движение в сторону конвергенции этих двух систем началось уже давно и последовательно продолжается. Только вот вряд ли кто-то еще согласится с предложениями передать функции арбитра в спорах о правомерности отражения в учете тех или иных операций российской Генеральной прокуратуре. И неважно, одна будет система или две и насколько сильными будут различия между ними...
Что решит «двадцатка»
Что же в действительности можно ждать от вашингтонского саммита?
Во-первых, нет сомнений в том, что именно американские власти предложат нечто, что будет (после непродолжительных дискуссий) поддержано всеми участниками.
Во-вторых, и это самое главное, любой результат этой встречи будет направлен на восстановление доверия к международной финансовой системе. «Двадцатка» должна будет найти такие слова, которые убедят компании, банки, инвесторов во всем мире в том, что будут предприняты все усилия для максимального ограничения дальнейшего расползания кризиса.
В-третьих, будет подчеркнута ответственность надзорных органов разных стран за их ошибки, им посоветуют (все-таки в большинстве стран надзорными органами являются центральные банки, которые и вправду независимы от правительств) проанализировать эти ошибки в рамках существующих структур (Банк международных расчетов) и принять необходимые решения.
В-четвертых, ряд стран согласится выделить деньги для реализации программ МВФ (будет ли среди них Россия — не факт: пока Гордон Браун даже и не обратился к нашим властям с этой просьбой).
И напоследок, рейтинговые агентства и аудиторов как-то накажут. Вопрос, насколько действенным будет это наказание и не окажутся ли для них доходы от текущей деятельности более сильным стимулом? И не придется ли через 7–10 лет вновь читать все ту же сказку на все тот же лад?
_______________
1 Sarbanes-Oxley Public Company Accounting Reform and Investor Protection Act of 2002.
2 Бреттон-Вудс — горный курорт в штате Нью-Гемпшир (США), где в июле 1944 года на конференции по вопросам монетаризма и финансов представители 44 стран подписали соглашение о валютной и платежной системах.
Игорь Юргенс, председатель правления Института современного развития
Вопрос новой финансовой архитектуры встанет в тот момент, когда ликвидность будет пополнена, когда начнут отрабатываться новые нормы регулирования, когда будет поставлен заслон излишней деприватизации. Речь идет именно о новой архитектуре, потому что после бреттонвудских соглашений доллар абсолютно оторвался от какого-либо эквивалента уже с конца 1960-х, и весь мир зависит только от Федеральной резервной системы, то есть от американской экономики. До поры до времени доллар вел себя адекватно — и все были счастливы. Китайцы считали федеральные казначейские обязательства США самым надежным инструментом. Но пришел Джордж Буш, который, с одной стороны, начал войну и пустил на нее триллионы, а с другой стороны, сократил налоги — это две несовместимые вещи. Раз ошибки возможны, раз субъективный фактор играет роль даже в такой экономике, как американская, надо что-то с этим делать. Никто еще не знает, что.
Понятно, что серьезную роль могут сыграть евро и юань. Но это пока размышления. И вот тут России надо будет поучаствовать в процессе строительства новой архитектуры. Это естественно: мы десятая экономика мира по паритету покупательной способности, седьмая — по объему.