Самое страшное — историческое беспамятство. Вышел второй том книги Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели», в которой автор анализирует отношения вождя с Алексеем Толстым, Зощенко, Булгаковым и Ахматовой. О том, что было главным для Сарнова при работе над книгой, почему он считает, что идеология сегодня умерла и чего нам нужно стыдиться, — писатель рассказал The New Times
Строго говоря, настоящего нет. Есть только прошлое и будущее. И поэтому самое страшное — это историческое беспамятство. Хотя, естественно, нормальный человек, читая о прошлом, всегда думает о том, что нам досталось в наследство. Что мы изжили, а что — осталось прежним...
Любить Большого Брата
Проблема власти и искусства существовала всегда. Но сталинская тоталитарная власть уникальна своими претензиями: меня поражает то, как важно было Сталину войти в душу художников, в мозг, в подкорку. Чтобы деформировать сознание художника, чтобы он начал абсолютно искренне славить существовавший режим. Главная задача состояла в том, чтобы так обработать человека, довести его до такого состояния, чтобы он всей душой начал любить Большого Брата.
При этом Сталин прекрасно понимал значение литературы! Он считал, что наряду с чугуном и выплавкой стали на заседаниях ЦК необходимо обсуждать вопросы литературы и искусства. В брежневские времена это уже выродилось в пародию. Появилось государство без идеологии — ее заменили юбилеями Ленина, комсомола, пожарной охраны...
А сейчас идеология официально умерла. Какая может быть идеология, если мы с почестями хороним останки царской семьи, а в это время труп Ленина лежит в Мавзолее? Если царский двуглавый орел с тремя коронами является государственным символом, а у нынешней армии осталась советская символика. Это же чушь какая-то! Недаром нынешние правители говорят, что надо искать национальную идею. Но разве ее ищут?
Я — за коммерциализацию
У меня был друг — замечательный человек и прекрасный писатель Борис Балтер. Однажды (это было еще в доперестроечные времена) он приходит ко мне и говорит: «Давай подпишем письмо против цензуры». Я отвечаю: «Нет, не хочу. Мы их пишемподписываем, а все как об стенку горох — только неприятности!» И я уже завелся, начал говорить не совсем искренне: «И вообще меня цензура совершенно не волнует! Мне она не мешает!» Мне тогда казалось: только дайте мне свободу, а я уж найду, что мне написать, что принести в издательство! А в постперестроечные времена оказалось, что кроме цензуры существуют и другие проблемы: власть рынка, спрос на книги. О них я раньше и не думал, но, осознав, стал сторонником коммерциализации. И когда с началом перестройки со всех сторон раздались крики — мол, рынок убивает искусство, я упорно писал статьи в защиту коммерциализации. Я предпочитаю зависеть от рынка, но не от чиновника, не от государства, не говоря уже о цензуре, которой сейчас в литературе не существует.
Конечно, власть пытается нащупать и определить новую, а вернее, старую идеологию. Вот, например, Путин, когда был президентом, сказал о том, что «нам нечего стыдиться своего прошлого». И это вместо того, чтобы докопаться до правды! Не только постыдиться, но и покаяться, вспоминая тот кровавый кошмар, каким была сталинщина, которая бог знает на сколько лет определила и будет определять судьбу нашей страны.
Сжальтесь!
Сталинская власть была невменяема, нынешняя — с чем-то считается. Но вот в случае с ЮКОСом есть какая-то упертость. На мой взгляд, власти сами создали себе проблему, которую не знают как решить. И я подписал письмо в защиту Светланы Бахминой, потому что здесь идет речь о простой вещи — о милосердии. Не о справедливости, не об исполнении Конституции... Сжальтесь!
Как можно отказаться подписать такое письмо? Будет оно иметь смысл или нет — не знаю. Но это надо делать.
Сталин и Ахматова
Я много знал о взаимоотношениях писателей и Сталина, конечно, и до создания этой книги. Но, например, во время работы над первой книгой для меня многое открылось во взаимоотношениях Сталина и Демьяна Бедного. Во втором томе есть интересный эпизод об отношениях Сталина и Ахматовой. Известно, что в 1939 году Ахматову вдруг стали печатать, книгу ее стихов собирались представить на получение Сталинской премии... А затем был дан задний ход: напечатанную книгу приказали изъять из продажи.
Известна легенда о том, почему Ахматову напечатали. Сталин как-то увидел, что его дочь Светлана переписывает стихи Ахматовой в тетрадку. Вождь удивился: зачем переписывать стихи, почему их нельзя прочитать? Узнав о том, что произведения Ахматовой запрещены и что достать ее книги практически невозможно, Сталин на одной из встреч с писателями выразил недоумение — почему не печатают стихи Ахматовой? И тут началась лихорадка... Но кто посмел отменить «пожелание» Сталина? Выяснилось, что этот «обратный ход» стал результатом подковерной борьбы между двумя возможными «наследниками» Сталина — Ждановым и Маленковым. Ведь Сталин не сказал «печатать всё», и Маленков допустил ошибку... Вот это было для меня внове, и было очень интересно в этом разбираться. А для меня самое интересное в моей работе: за документом или за столкновением документов увидеть своеобразный роман.
Напластования лжи
Работая над этими книгами, я видел свою задачу в том, чтобы восстановить (по возможности — правдиво), понять и осмыслить особенности истории нашей страны. О том, что я называю исторической памятью народа, хорошо написал Джордж Оруэлл в своей замечательной книге «1984». Книга повествует о тоталитарном государстве — подобии нашего. В государстве Оруэлла функционирует министерство, задача которого в том, чтобы заменять прежнюю ложь не правдой, а новой ложью.
Новая ложь заменяет старую, вчерашняя ложь заменяла предыдущую ложь. А где правда? Никто не знает, все забыли... Это, конечно, уже некий гротеск, гипербола, но в принципе именно так обстоит дело и с нашей историей. И для того, чтобы докопаться до истины, надо снимать эту напластовавшуюся ложь. Это было самым главным при работе над книгами.