Наш любимый цыганский табор — театр Дмитрия Крымова — поставил новый спектакль. У театра все еще нет дома, крыши, постоянной сцены и финансирования. Один голый талант и куча премий и званий: и из Авиньона, и из Лондона, и с Бродвея. Дима — цыганский барон, а студенты ГИТИСа, которые идут за своим режиссером, как шли евреи за Моисеем из рабства египетского в Страну обетованную, — его цыганята. Страна называется Искусство. Такие цыгане не крадут лошадей — они крадут наши души. Они гадают о судьбах России, и ей постоянно выпадает дама пик.
Цыгане — совсем не джаз-банд, не ватага весельчаков. Это понял еще Пушкин. «И под издранными шатрами живут мучительные сны». Наш избранный табор поставил спектакль о евреях. (Это понятно: в газовые камеры дети свободы и дети мудрости шли вместе.) И еще — об интеллигентах, о творцах, о Софье Власьевне — советской власти, о Родине-Мачехе, о Стене плача и о Шостаковиче. На его музыку. Называется все это Opus № 7. Не «Ленинградская симфония», как еще ее называют, нет! Пора сказать правду. Псалмы Давидовы — вот что Шостакович перенес в свои библейские аккорды.
В первом действии мы видим и слышим «Родословную», родословную человечества, произошедшего когда-то, в седой древности, из 12 колен Израилевых. Евреи были первыми интеллигентами планеты, они учили и лечили, копили знания и призревали бедных; они хранили память о допотопной цивилизации, пока другие народы, юные и неотесанные, убивали и грабили друг друга. Холокост начался очень давно, когда этих мудрецов с детской улыбкой сжигали на кострах средневековой Европы, когда их изгоняли из Испании, когда из синагог делали соборы. И вот — последняя, самая страшная страница: целая тачка маленьких детских башмачков, высыпанная на сцену на фоне эсэсовских сапог. Обувь еврейских детей, сожженных в печах концлагерей. «А наше местечко зовется Едвабна, Майданек, Дахау, Варшавское гетто» (Нателла Болтянская).
А в зале — ветер, ураган, и зрителей засыпает пеплом Холокоста. Пеплом и клочками бумаги с именами избранного и обреченного народа. А за Стеной плача на огромном экране вырисовывается силуэт нагого Иисуса с ранами от гвоздей, интеллигента, еврея, бездомного цыгана, первой жертвы Холокоста. Он был из рода Давидова, он посмел пойти против голиафов…
А Шостакович? Шостакович не был евреем по крови, но интеллигент — всегда еврей по духу. Рефлексия, чувства добрые, интеллект… На сцене появляется пятиметровая Дура: Родина-Мачеха, Софья Власьевна, воплощение злобы, пошлости и лжи. Актеры скользят по залу с портретами: Михоэлс, Ахматова, Маяковский, Бабель, Мейерхольд, Цветаева, а «Родина-Мать», напялив фуражку с синим околышем НКВД, расстреливает их в упор и гоняется за Шостаковичем, но все никак не может в него попасть, а он в ужасе бежит по сцене, падает, снова бежит…
Шостаковича догонят, превратят в куклу, заставят отречься от себя, но с искусством ничего не сделаешь. По залу покатятся рояли, стреляющие, взрывающиеся музыкой. Искусство — оружие интеллигенции, и от этого оружия нет защиты. Оно побеждает всегда, как интеллигент Давид силой духа победил силовика и громилу Голиафа. Русская интеллигенция, наследница евреев и цыган, сомневающаяся, сострадающая, взыскующая «грядущего града», не подведет. Крымов дает ей в руки оружие, и РодинеМачехе не устоять.