Американцам, собственно, было все равно. Испанцев роман касался куда больше. Какое-то время после войны Хемингуэй был в Испании нон-грата, а потом опять поехал на фиесту и на рыбалку. После перевели и роман. Кажется, он появился у нас в СССР тогда же, когда и в Испании. В Испании никто не ломал над ним копий и не проливал слез. Испанцы строили свою послефранкистскую демократию, и им было не до литературы. Зато у нас «Тихий Дон» имел бурную судьбу. И до сих пор эти волны не улеглись, и одна половина интеллигентов с жаром доказывает другой, что не мог Шолохов это написать, потому что не укладывается ни у кого в голове, как можно написать и «Тихий Дон», и «Поднятую целину». Мы же до сих пор обливаемся слезами над шолоховским вымыслом, почерпнутым из горькой правды о том, как большевики таки попили водицы пыльным шеломом из Дона.
Два романа, две гражданские войны, две страны, два очень разных финала и для стран, и для писателей. Почему? За что? Я окончательно поняла, почему и за что, когда увидела Крест в Долине павших. Он свидетельствовал не о примирении, не о христианской терпимости, а о тотальной победе одной из сторон и ошеломляющем, тотальном подавлении другой. Крест попирал землю и пронзал облака, и было понятно, что это военный монумент, символизирующий холодное торжество победителей и незыблемость этой победы. И пусть рядом находятся кладбища и фалангистов, и коммунистов — это не меняет дело. Испания в романе Хемингуэя предстает очень левой, анархической, неукротимой. Все это давили и укрощали в ней тридцать лет подряд, и она стала Меккой для туристов, а неукротимость теперь — для корриды, по праздникам.
„
После смерти Франко фалангистам хватило ума не мешать молодому королю спустить все на тормозах, к демократии. У красных тормозов не было
”
И в «По ком звонит колокол», и в «Тихом Доне» война идет на взаимное уничтожение, злобно, жестоко, остервенело, но нет в Испании между интербригадовцами, партизанами и фалангистами такого Григория Мелехова, как в «Тихом Доне», которого мутило бы от крови и жестокости, который бы сомневался, колебался, переходил на другую сторону баррикад.
У Хемингуэя республиканцы типа Пабло бьют фалангистов цепями, колют серпами и бросают с обрыва в реку, а фалангисты расстреливают и насилуют республиканцев и республиканок. Но жестокость фалангистов на градус выше, они убивают не только военных. Мать Марии расстреливают за то, что муж ее — мэр. Марию коллективно насилуют и бросают в тюрьму за то, что она — дочь мэра. Республиканцы жестоки, но даже Пабло не пришло в голову сбрасывать с обрыва семьи фашистов. У Шолохова все наоборот: красные превосходят белых беспощадностью, они, в отличие от казаков, убивают стариков-заложников только за их коней, скот и землю, как отца Натальи, старого Коршунова. Митька, застреливший беззащитную семью, для казаков — кат, у белых такие — исключение, а у красных — правило.
Фалангисты отстаивали устои, монархию и церковь, и после смерти Франко им хватило ума не мешать молодому королю спустить все на тормозах, к демократии. У красных тормозов не было… Поэтому Шолохова довели и до «Поднятой целины», и до требования расстрелять Даниэля и Синявского, а Дон стал тихим и ручным. Кто кого задавит — вот закон гражданской войны, и горе тому, над кем склонятся комиссары в пыльных шлемах.
У Хемингуэя республиканцы типа Пабло бьют фалангистов цепями, колют серпами и бросают с обрыва в реку, а фалангисты расстреливают и насилуют республиканцев и республиканок. Но жестокость фалангистов на градус выше, они убивают не только военных. Мать Марии расстреливают за то, что муж ее — мэр. Марию коллективно насилуют и бросают в тюрьму за то, что она — дочь мэра. Республиканцы жестоки, но даже Пабло не пришло в голову сбрасывать с обрыва семьи фашистов. У Шолохова все наоборот: красные превосходят белых беспощадностью, они, в отличие от казаков, убивают стариков-заложников только за их коней, скот и землю, как отца Натальи, старого Коршунова. Митька, застреливший беззащитную семью, для казаков — кат, у белых такие — исключение, а у красных — правило.
Фалангисты отстаивали устои, монархию и церковь, и после смерти Франко им хватило ума не мешать молодому королю спустить все на тормозах, к демократии. У красных тормозов не было… Поэтому Шолохова довели и до «Поднятой целины», и до требования расстрелять Даниэля и Синявского, а Дон стал тихим и ручным. Кто кого задавит — вот закон гражданской войны, и горе тому, над кем склонятся комиссары в пыльных шлемах.