Судьба человеков

Василий Семенович Гроссман, со дня рождения которого 12 декабря минет 105 лет, не мог выбрать себе судьбу. «Судьба человеков», как написано в Библии, в XX веке была у всех одна. Ее перемололи жернова двух страшных мельниц, сталинской и гитлеровской. Но жизнь мы выбираем себе сами, и Василий Гроссман выбрал достойную, донкихотскую жизнь, и до конца этой недолгой жизни (всего-то 59 лет) он яростно бросался на обе ветряные мельницы.

Он родился в Бердичеве, в семье богатых, европейски образованных евреев. В 1917-м Иосиф (настоящее имя, данное при рождении) с матерью выжили, мальчик получил образование, стал инженером-химиком, попал в Москву, начал писать и был пригрет Горьким.

Уже в 30-е Гроссман все понял не только про Сталина, но и про Ленина, про раскулачивание, про социализм. Он отбил у НКВД свою будущую жену, арестованную как ЧСИР (член семьи изменника Родины).

Началась война, и нестроевой, непризывной Гроссман становится блестящим военным корреспондентом «Красной звезды» и не вылезает из окопов Сталинграда. У него был к фашизму свой счет: в бердичевском гетто погибла его старая больная мать. Тогда впервые Гроссман ощутил себя евреем и принял миссию: кричать о Холокосте, пока все не поймут, что это такое. Он видел освобожденные концлагеря, и они вместе с Эренбургом составили «Черную книгу», которую напечатали только в Израиле. В «Жизни и судьбе» он приведет нас в газовую камеру и заставит умирать вместе с маленьким Давидом.

Статьи Гроссмана вырезали и хранили бойцы, их перевод потрясал союзников, они висели в Генштабе. На Мамаевом кургане, на мемориальной стене высечена его цитата: «Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед...»
Поэтому он уцелел, хотя его роман «За правое дело» был встречен советскими идеологами в штыки. И Муссолини, и Чиано, и деятели Третьего рейха в романе были живые, а не ходульные. Но на дворе был 1952 год! Роман вышел изуродованным, а «Жизнь и судьбу» уже в «мирное хрущевское время» Вадим Кожевников, редактор «Знамени», просто отнес в КГБ.

Даже Твардовский спросил: «Ты что, хочешь, чтобы я положил партбилет?» «Да, хочу», — честно сказал антисоветчик Гроссман. Начались обыски, КГБ перекапывало огороды. Нашли еще и повесть «Все течет». Суслов заявил, что это будет напечатано через 200 лет. Еще бы! XX век предстает у Гроссмана как узенькая нейтральная полоса между двумя сверхдержавами концлагерей, от Дахау до Колымы.

Это он, Василий Гроссман, увидел март 1953 года как ледоход на черном полярном океане, как ревущий шторм и великую бурю. Это он первым показал нам телеги с детскими скелетиками, наглядным воплощением не признанного Россией до сих пор Голодомора. Это он первым сказал, что не только Слово преступно запрещать, но и Дело: частный труд, право кормиться не от государства. Он показал нам, как жила советская элита: билась за право на бутерброд с черной, а не красной икрой. Он доказал, что жизнь на свободе при Сталине оплачивалась доносами и самым подлым рабством.

Гроссман не каялся в письмах к Хрущеву, он требовал назад свой арестованный роман. Все это стоило ему рака легких, его не стало в 1964 году. В полубреду ему казалось, что он арестован, и он спрашивал: «Я никого не предал?» А копии романа и повести были надежно укрыты: Андрей Дмитриевич Сахаров сделал фотокопии в собственной ванной, а Булат Окуджава и Владимир Войнович тайно вывезли их на Запад. В 1970-м там вышла повесть «Все течет». В 1980-м напечатали «Жизнь и судьбу».

В Россию гроссмановский тамиздат начал возвращаться в 1988 году. Но у судьбы и сегодня все та же гроссмановская формула: попса и лояльная элита бьются за бутерброд с икрой, народ безмолвствует.