Юрию Росту — 70! У знаменитого журналиста, фотохудожника, любимца женщин и друга множества достойных людей — юбилей. В Москве, в Манеже — Рост в сделанных им фотографиях. В The New Times — в рассказе от первого лица
Что это такое — 70 лет Роста?
Вот вопрос... Я этого не знаю. Я по-прежнему бегаю по лестницам через две ступеньки. А в прошлом году я проехал на мотоцикле от Лондона до Тбилиси за 8 дней — через всю Европу. 5,5 тысячи километров.
Тянет в прошлое?
Я у Паскаля прочел, что будущее вообще бессмысленно проектировать, да и прошлое — может быть только использовано. Человек живет настоящим. Вот сейчас ты живешь. И все, что я перетащил из прошлого, — это все равно мое настоящее. И общение, и любовь, и тексты, и фотографии. Я же довольно поздно пришел в журналистику. Мне было 27 лет, когда я написал первую заметку… «Комсомолка», 22 июня 1966 года.
И о чем она была?
Полная ерунда. Тогда были новостные блоки, потому что новостей в то время не было же. Поэтому была такая система придумана — новостные блоки на первой полосе, чаще всего тематические. Это был блок, посвященный тем, кому не хватило самого длинного дня — и он прихватил часть самой короткой ночи. Написал заметку. О молодом архитекторе, который проектирует какой-то город. Конечно, она называлась «Голубые города», как она еще могла называться? Сделал отвратительную фотографию.
А что вспоминается чаще всего? Или ты прошлое не любишь вспоминать?
Нет, ну как? Я же окружен им. У меня в мастерской висят фотографии друзей моих... Мне их не хватает. А потерь же очень много. Я смотрю, у меня на стене каждый год ктонибудь с этой стены... Он остается. Какой-то человек зашел и говорит: ты живешь в склепе. Я говорю: ни хрена я не в склепе живу — эти люди сняты, когда я их любил, когда они меня любили.
Я когда-то написал текст о ретрофотографии и понял, что если моделировать прошлое, то оно получается насквозь лживым, потому что ты из прошлого берешь то, что тебя не ранит, и то, что тебе приятно. То есть оно не то чтобы лживо — оно абсолютная неправда. Бог даровал человеку забвение. Это не значит, что мы забываем все, но мы все-таки помним то, что нас как-то поддерживает на плаву. Иногда натыкаешься на какие-то фотографии, которые тебя бросают назад. Думаешь: какое счастье. Потом думаешь: а сейчас что — нет счастья? Сейчас тоже счастье, потому что молодые пришли в твою жизнь.
На выставке много Сахарова — он так на тебя повлиял?
Там не очень много Сахарова. Там несколько тем, которые мне дороги и которые решены не одной фотографией, а несколькими. Там огромная тема, почти вся стена, о гениальной украинской художнице Примаченко. Собственно, о ней и ее сыне Федоре. Я первый раз ее снял в конце 60-х. А последняя фотография — лет 10 назад, незадолго до того, как она ушла из этой жизни. Там есть такая тема, которая называется «Пушкина нет дома». Там есть сванская история. И несколько фотографий Сахарова. Но он в моей жизни действительно был чуть ли не главным. Первый мой Сахаров — это 70-й год. Еще никто его не снимал. К Сахарову (он жил в доме Курчатовского института) я пришел 1 марта 1970 года. Я был у Капицы,1 он на выставке тоже есть, и Капица сказал — речь шла о каком-то негатроне, который он изобрел, — идите к Сахарову. И он позвонил Сахарову. Сахаров нас с Володей Губаревым2 принял. Потом я принес ему фотографии. Мне он очень понравился. Если снимать фильм, то единственный человек, который мог бы сыграть Сахарова понастоящему, это Смоктуновский.
Почему?
Потому что Смоктуновский — он интровертен был, немножко странен... Он внешне похож, как это ни странно. Если бы ты увидела ту фотографию Сахарова в профиль, которую сохранилась... Она сохранилась потому, что Сахаров ее подписал. Я кудато ее заныкал. А вторую мы нашли с Еленой Георгиевной (Боннэр) после его смерти. Оказывается, когда он ухаживал (за Е. Г. Боннэр), он эту фотографию ей подарил. И там такая улыбка — просто Иннокентий Михайлович (Смоктуновский). В нем было что-то такое... На самом деле он абсолютно был живой человек. И мои долгие беседы с Еленой Георгиевной... У меня где-то порядка 650 страниц интервью с ней. Я ей отдал это все. Но, может, еще напишу книжку «Другой Сахаров». То, как он в 50 лет учился жить. Как он впервые пошел собирать грибы, учился плавать, ездить на велосипеде. Как он приехал впервые в Питер. Как он влюбился…
А в 70-м можно было опубликовать фотографию Сахарова?
Нет. И я знал, что нельзя. А потом новый этап наших отношений — уже после возвращения Сахарова из Горького. Я приходил к нему. И он меня звал. Незадолго до смерти он мне позвонил и сказал: «Юра, вы не могли бы приехать? Я один. Люси нет». Я даже не понял. Он говорит: «Возьмите фотоаппарат и магнитофон». Я взял фотоаппарат и магнитофон, и мы с ним просидели часов до 4 утра, разговаривая. Он мне рассказывал в основном, как он путешествовал. Это было незадолго до смерти — может быть, за неделю. Но отношения у нас были, правда... Я не могу сказать, что они были товарищеские, дружеские — нет. Но он ко мне как-то относился хорошо. У него было замечательное чувство юмора. Он писал стихи, даже с сомнительными рифмами, детские сказки. Вообще ему было интересно жить. Однажды на кухне он прочитал мне 15-минутную лекцию про барионы3 — я не понимал ни одного слова. Я ему сказал: «Вы учтите, что я имею образование, и там даже слово «физическая» присутствует, но культура — физическая культура, так что вы мне рассказывайте, как полному идиоту». На счастье, я ее записал.
Сахаров по-прежнему занимает твою голову. Кто еще?
Мне очень много дал Миша Чавчавадзе, замечательный художник. Вообще я его назвал — самый лучший человек, но это не значит, что он один. Просто была категория лучших людей. Слава Францев4 мне очень много дал. Слава Голованов5 — его отношение к профессии — тщательность, точность...
А еще у меня был замечательный друг Ваня Духин (Иван Андреевич Духин), который просто был кровельщиком, но я у него многому научился... Это же не свод законов, которые надо выучить. Это отношение к собственной жизни. У нас был любовный треугольник такой — Ваня, я и кошка Дуся. Ваня был настоящий русский интеллигент, который сам получил образование. Крупнейший знаток Москвы и отдельно еще колокольного литья. Помню, когда я делал выставку «Пушкина нет дома» в Пушкинском музее, женщина-хранитель обмолвилась, что им подарили поддужные колокола, но они не знают, какого они периода, никто не может атрибутировать их. Я говорю: спросите Ивана Андреевича — а он пришел со мной в музей в кожаной кепке и в ватнике… Короче, через полтора часа она возвращается — светится. Говорит: господи, Иван Андреевич — это такое счастье. Он атрибутировал эти колокола за полчаса, а остальное время он ей консультировал старую мебель, историю Москвы и все что угодно…
Все люди — уже ушедшие.
Так мне-то 70 лет…
Одиноко?
Да, одиноко. Но пока, слава богу, есть Боб Жутовский, Гия Данелия — дай им Бог здоровья… Я прихожу — мы садимся и разговариваем. И существуют ребята совершенно другого поколения — 40–45-летние, с которыми я общаюсь. Митя — мой сынок, которого я вписал в паспорт.
Муратов?
Муратов.6 Однажды я менял паспорт. В паспортном столе мне говорят: что-то у вас путаница какая-то. На странице «Дети» написано: Рост Андрей Юрьевич — 71-го года рождения. Потом: Муратов Дмитрий Андреевич — 1961 года рождения.
Говорят: как у вас получилось, что старший сын вписан после младшего? Я говорю: ну так вот — нашелся. А, говорят, понятно. А есть еще Костя Грамотнев, замечательный малый, которому в один прекрасный момент надоело зарабатывать деньги на разнице курса (валют), еще чего-то, и он построил маленький завод — 300 рабочих мест. Сейчас Костя решил поднимать русское сельское хозяйство. Есть, как известно, три способа избавиться от денег. Самый быстрый — это скачки. Второй — женщины. А третий, самый медленный, но самый надежный — это сельское хозяйство. Он говорит: нет… Это полная ерунда, что хорошими помыслами вымощена дорога в ад. Ничего подобного. Без хороших помыслов не бывает хороших действий. Но… Никто никого не может заменить.
А женщины... Ты так и остался вечным холостяком. Не тяжело стареть одному?
Женщины — мое личное дело. Я их люблю. Я тебе скажу. Запиши. Женщины, достойные нас, лучше нас. Все. Я от них никуда не уходил. У меня прекрасные отношения с теми женщинами, которые любили и любят меня. Я их любил и люблю. Подробности принадлежат даже не истории и не времени — они принадлежат только мне.
Ты личные дневники не ведешь?
Нет. Вел до того момента, пока одна из прекрасных дам случайно не прочла дневник. Я еще в «Комсомолке» однажды сформулировал… Там сидели все — писали. Я им говорю: «Ребята, что вы делаете?! Это же все, что вы пишете, люди прочесть могут!» Когда-то я написал слово «момент» с большой буквы. С той поры я пишу этот «момент» всегда с большой буквы. Его надо осознать. Здесь Родос, здесь прыгай! Сейчас.
На одной твоей фотографии, подаренной Ярославу Голованову, ты написал: «Здесь я такой, каким всегда хотел быть». Каким?
Знаю я эту фотографию. Она была снята в Непале. Есть такой храм, он называется Сваямбунатх. И там зеркало — просто как один из атрибутов. Я ее люблю — эту фотографию. Мне так хотелось выглядеть. Такой, знаешь, немножко путешественник, немножко отстраненный. Волевой. Бывалый. Привлекательный. На самом деле ничего этого нет. Но, может быть, есть какие-то качества…
_______________
1 Петр Леонидович Капица, знаменитый физик, лауреат Нобелевской премии.
2 В то время научный обозреватель газеты «Правда».
3 Элементарные частицы.
4 Знаменитый кардиохирург. Умер в 1991 году.
5 Научный обозреватель «Комсомольской правды», автор более 30 книг, в том числе «Этюды об ученых» и «Королев», умер в 2003 году.
6 Главный редактор «Новой газеты».
