 |
 |
|
Поминки у Остермайера превращаются в кровавую свадьбу, Гамлет — в сатира и пересмешника, а сам спектакль —
в ясное и совершенно авторское высказывание |
Гамлет, изгоняющий бесов. Мы с ними очень похожи. И вместе несем по этапу свой комплекс вины. Разница только в том, что немцы свое нацистское прошлое считают преступлением против человечности, а мы по-прежнему строим свой сталинизм
Бетонный советский монстр «Театриума на Серпуховке» (бывший ДК) зловеще сверкал аляповатыми афишами дешевых антреприз, капельдинеры, улыбаясь, сообщали скороговоркой: «Спектакль идет два сорок пять без антракта, вышедших во время действия обратно не пускают, не забудьте сходить в туалет, приятного отдыха». Буфетчики интимно предлагали крепкие алкогольные напитки «с собой». Толпы студентов переминались у стойки администратора в надежде получить входной на галерку. Казалось, на диковинного остермайеровского «Гамлета» пришел посмотреть весь московский театральный бомонд, включая критиков, артистов, режиссеров и шекспироведов.
Люди в черном
Первая же сцена придавила зал, как могильная плита. Кладбище. Сумерки. Проливной дождь. Группа людей в черном, кутающаяся в платок блондинка в темных очках. Раскрытые черные зонты, по которым лупит вода. У самой рампы свежевырытая могила, по обеим сторонам которой громоздятся дымящиеся влагой комья земли. Могильщик долго, мучительно долго пытается опустить гроб в яму, гроб выскальзывает из мокрых рук, срывается с размокших веревок, упирается то одним боком, то другим, переворачивается, бьется углами о стенки могилы… Еще секунда, и кажется, соскочит крышка и из ящика вывалится почерневший мертвец. Нарастает музыка, превращаясь в жуткий зашкаливающий гул.
Атмосфера ужаса, в первые несколько минут воцарившаяся на сцене, приводит зрительный зал в оцепенение — никто не ожидал, что спектакль можно начинать так, на таком эмоциональном накале. Да, и кино! Конечно, традиционное немецкое кино, которое присутствует во многих европейских спектаклях. Видеокамера — как одно из действующих лиц, как продолжение Гамлета, его главное оружие. На огромном экране — крупные планы родных и близких усопшего, они прячут лица от объектива, закрываются ладонями, воротниками и очками. Молчаливые рваные кадры этой мрачной хроники похожи на оперативную съемку криминальной сходки, и этот прием еще не раз будет использован в течение всего спектакля. Поминки незаметно превращаются в кровавую свадьбу, белокурая Гертруда уже смеется низким пьяным смехом, захмелевший Клавдий падает лицом в салат, тучный одутловатый Гамлет, давясь, молча жрет что-то слизисто-мерзкое из пластиковой тарелки…
И так дальше: то ввинчиваясь по самую макушку в бездну зловонного натурализма, то взмывая черными птицами в серое бездонное датское небо, покатится этот страшный и пьяно-веселый трагифарс к своему кровавому финалу, где последняя реплика Гамлета «Дальше — тишина» превратится в вопрос. Именно так он и спросит, когда за его спиной обрушится этот уродливый извращенный мир: «Дальше — тишина?» Тишина, Гамлет, да.
Третий путь
Томас Остермайер, сорокадвухлетний человек родом из Баварии, четко понимает место и назначение театра: заставить думать, разбудить спящий разум, решиться говорить о том, что не проговорено ни в телевизоре, ни в газетах, ни в публичной политике, ни на уроках истории. Вытащить человека из его привычного мира вещей, мира продукции и продуктов, мира простых решений и незалеченных болезней. Остермайер использует Шекспира, выстраивает по его лекалам свой жесткий, безжалостный сатирический памфлет. Гамлет — сатир, пересмешник, безумный лицедей, сам замурованный в кокон сытой пустоты и бесстыдной похоти. Стройного красавца Ларса Айдингера режиссер уродует до неузнаваемости, пряча его тело в театральную толщинку, которая делает его плоский живот обвисшим, узкие бедра — расплывшимися, подтянутый зад — бабьим. Рыхлое чудовище с залепленным землей лицом напяливает на голову корону вверх ногами, как шутовской колпак, хватает отцовский меч и видеокамеру и рвется избавить мир от лицедейства, вернуть упырям человеческие лица. Сам плоть от плоти этого мира, он раздирает в кровь свое тело, мучает сомнениями душу, в который раз повторяя, как молитву, сакраментальные слова: «Быть или не быть? Вот в чем вопрос». Между «решись» и «смирись» лежат два пути — либо героя, либо преступника. Гамлет выбирает третий — он возглавляет это бесовское стадо и без оглядки несется вместе с ними к неминуемой пропасти. Дальше — тишина?
Когда смотришь на столь совершенное и столь ясное по форме и содержанию авторское произведение, то понимаешь, как мы трусливы, как боимся прямых столкновений с собой, со своей историей, со своей страной, со своими предками и со своими потомками. Театр — все-таки искусство бесстрашное. Привыкшие держать «фиги в карманах», мы ограничиваемся вялыми робкими аллюзиями, а собственные необоримые генетические страхи рассовываем по бутылкам и, как потерпевшие крушение матросы, швыряем эти крики о помощи в открытое море. Чтобы через двадцать лет выловить их снова.
Томас Остермайер —
художественный руководитель берлинского театра «Шаубюне». Поставил на его сцене более двух десятков спектаклей. До 1999 года руководил сценой «Барак» при Немецком театре в Берлине. «Гамлет» в постановке Остермайера впервые был показан два года назад на Авиньонском фестивале и стал главным событием европейского театрального форума. В Москву нашумевший спектакль привезли Театр Наций и фестиваль «Территория» в рамках проекта «Шекспир-Shakespeare».