Если представители чужой цивилизации примутся писать историю нашей по ее завершении, для автора очевидно, какой род занятий они отнесут к числу наших самых любимых. Нет, необязательно тот, который первым приходит на ум. Скорее всего, это будет война, род группового досуга, не известный остальным животным. С тех пор как в людских головах зародилась идея прогресса, лучшие умы бились над загадкой воинственности и искали рецепты вечного мира. После двух мировых войн и ядерных взрывов в Японии затеплилась надежда, но напрасно. Афганистан и Ирак у всех на виду, но мало кто обращает внимание, к примеру, на Конго, где за последний десяток лет погибло около 5 млн человек.
В числе тех, кто бился над загадкой привлекательности войны, был и американский философ Уильям Джеймс, со дня смерти которого исполняется сто лет. В США Джеймс стал пионером экспериментальной психологии, которая в ту пору и в Европе была новшеством. В главную заслугу ему вменяется основание, вместе с Чарльзом Пирсом и другими единомышленниками, оригинальной американской философской школы прагматизма. Но уникальность Джеймса к философским заслугам не сводится. Он стал для американцев в каком-то смысле совестью нации. Одно из его самых цитируемых в США произведений — не философский труд и даже не неизменно популярный трактат о религиозной психологии, а короткое эссе под названием «Моральный эквивалент войны».
Обращаясь к предвоенному поколению американцев, Джеймс, убежденный сторонник мира, откровенно признает ограниченную привлекательность пацифизма и, напротив, извечный и, видимо, неистребимый соблазн милитаризма. Прекрасно сознавая грабительскую природу даже тех войн, что украсили собой лучшие страницы учебников истории, он отдает должное мобилизации отваги, решимости и преданности своему делу, на которые нас в поворотные моменты способна подвигнуть только война. Если ужать мысль до предела, речь идет о феномене так называемой военной чести.
В мирном строительстве таких всплесков энтузиазма не бывает, и Джеймс отмечает, что мы уже привыкли к миру как к промежуточному состоянию, военному антракту, периоду расслабленности и гедонизма. Он призывает поменять полюса местами и сделать мир моральным эквивалентом войны — не в том лицемерном смысле, в каком им была, скажем, советская «борьба за мир», а в целях искоренения отсталости, нищеты и невежества. Он предлагает заменить военный энтузиазм гражданским, фактически ввести понятие гражданской чести — не путать с долгом.
Джеймс предлагает заменить военный энтузиазм гражданским — в целях искоренения отсталости, нищеты и невежества
Поколение, к которому Джеймс обращался с этим призывом, ушло на одну из самых кровопролитных войн в истории, а продолжение известно всем. Нельзя сказать, чтобы призыв остался пустым звуком: для Джона Кеннеди он послужил стимулом к созданию Корпуса мира, одного из самых крупных в истории гражданских благотворительных проектов, в рамках которого тысячи молодых идеалистов разъехались в беднейшие страны мира, где за номинальную плату преподавали в школах и распространяли передовые сельскохозяйственные технологии. Но и этот порыв захлебнулся в пламени вьетнамской войны.
История нашей собственной страны сложилась так, что у нас вошло в привычку рассматривать самые светлые порывы сквозь призму цинизма, маскирующегося под усталое всезнание. Такой взгляд приобретает характер автоматически исполняющегося пророчества, а история при этом становится чередой случайностей, «одной ерундой за другой», как сказал некто злоязыкий. Но может быть, еще не поздно вспомнить о проекте гражданской чести, к участию в котором сто лет назад призывали из-за океана.
