«Борьба с талантливыми людьми — это способ, которым неталантливые удерживают свои позиции»

Константин Сонин (в центре)
 

Евгения Альбац*: От новостей прошедшей недели голова идет кругом. Начнем с ареста на 13 суток 18‑летней уличной певицы Дианы Логиновой, она же Наока, а с ней посадили и участников ее группы, ударника и гитариста. В протоколе говорилось, что музыканты препятствовали движению пешеходов, затрудняя им вход в метро. На самом деле вина их заключается в том, что они пели песни «иноагентов» Монеточки* и Noize МС*. Ну и в список экстремистов внесли практически всех ведущих телеканала «Дождь»**. Что скажете?
 

В России миллионы людей, вся молодежь ждет возвращения к нормальности. Они хотят петь песни Монеточки, слушать Моргенштерна*, хотят покупать в магазинах книги Акунина***, Быкова*** и Глуховского*

Константин Сонин: Мне эта новость, как и вам, я думаю, не показалась неожиданной. Что показывает арест Дианы Логиновой? Он показывает, что в России миллионы людей, вся молодежь ждет возвращения к нормальности. Люди просто хотят жить нормально, по-человечески, а не в условиях идиотского бреда, навязанного Путиным и компанией.

Певицу Stoptime Наоко отправили под арест на 13 суток. Фото: «Фонтанка»
 

Кто против вой­ны?

Евгения Альбац: У меня на семинаре в Нью-­Йоркском университете, который называется «Россия и ее соседи в поисках новой парадигмы», профессор Гарвардского университета Олег Ицхоки* сказал, что его по-прежнему удивляет то, что ни в России, ни в диаспоре, ни в эмиграции, которая ведь очень большая, нет массового антивоенного движения. Мне кажется, что в России никакой протест невозможен, если сажают за песни. У людей есть все основания бояться открывать рот, не говоря о том чтобы выходить на улицу. Хотя в нескольких городах России все же выходят с одиночными пикетами в поддержку Дианы Логиновой. Как считаете, Константин, почему нет антивоенного движения?

Константин Сонин: Антивоенное движение, как в Америке в 60‑е годы или во Франции, имело смысл в демократическом обществе, где правительство страны проводило свою политику, и при этом было большое количество людей с этой политикой не согласных, они организовывали демонстрации, помогали избираться антивоенным кандидатам, они в итоге своими протестами эти вой­ны и прекратили. В России нет антивоенного движения из-за жестоких политических репрессий. Это, может быть, не массовые убийства, как при Сталине. Но это более жесткий режим, чем был в советское время. Это настоящие массовые политические репрессии. Какое может быть антивоенное движение в такой ситуации? Я уверен, что если бы были какие‑то более-­менее нормальные выборы, то любой антивоенный кандидат легко бы победил Путина, потому что по всем данным, которые мы видим, большинство россиян не поддерживают вой­ну. Есть два-три миллиона, которые поддерживают, есть платные пропагандисты, но большинство не хочет вой­ны.

Почему нет антивоенного движения за границей? Все основные русские интеллектуалы, все крупные русские писатели, все известные поэты, все ведущие ученые России, где бы они ни находились, все против вой­ны. Они не молчат. Но я не совсем понимаю, какое может быть движение. Здесь нет никакой власти, которая могла бы прекратить вой­ну, а помощь Украине, помощь людям, которые страдают от репрессий в России, довольно массовая.

Евгения Альбац: Вы сказали, у вас нет сомнений, что большинство людей в России не поддерживают вой­ну. Я с вами совершенно согласна. Но с вами не согласится немалое количество американских политологов, которые занимаются Россией, в частности профессор Колумбийского университета Тимоти Фрай, который совсем недавно говорил о том, что они провели опрос (я не понимаю, правда, как они могли провести опрос в России), и по их данным 80% россиян поддерживают вой­ну. Сейчас очень многие профессора разных американских университетов пытаются посчитать тех, кто в России за вой­ну, кто против. Пытаются это делать, исследуя интернет. Вы же безоговорочно утверждаете, что большинство против вой­ны. Как вы это знаете?

Константин Сонин: Те люди, которые сейчас проводят опросы в России (из тех, кому можно доверять), сопровождают это оговорками, что опросы в авторитарных режимах не должны автоматически сравниваться с данными опросов в демократических странах, которые можно сравнить с результатами выборов, например. Есть связь между цифрой, которую получил социолог в ответе на вопрос, и тем, сколько потом голосов получено за кандидата. А то, что мерилось в России — поддержка Путина на протяжении 25 лет, это была цифра, которая не проверяется голосованием людей на свободных выборах. В России измеряют то, что невозможно проверить. Но есть косвенные показатели. Можно смотреть на то, что 80% россиян в опросах поддерживают «специальную военную операцию», но надо смотреть и на то, в этом же регионе платится 10‑кратный годовой доход в качестве подписного бонуса, но люди не идут воевать по контракту. Оба свидетельства косвенные, но второе — это не интерпретация, это конкретное действие. И мне кажется, все данные про то, сколько люди смотрели в интернете, как избежать мобилизации, сколько людей ломилось через границу в Грузию в 2022 году, когда была волна мобилизации — вот это прямые свидетельства. А то, что некоторые политологи рассказывают, когда обращаются к широкой публике — это просто плохо сделанная наука, это исследования низкого качества.
 

Если бы 80% россиян поддерживали вой­ну, не было бы арестов, не было бы штрафов, не было бы уголовных дел. Уголовные дела — прямой признак того, что огромный процент населения против вой­ны

Евгения Альбац: К сожалению, эти низкого качества не только исследования, но и анализ повторяются и повторяются. Мне кажется, что те, кто говорит, что они что‑то там меряют в России, меряют на самом деле страх.

Константин Сонин: Да, конечно, страх. Есть люди, которые, как Скотт Гельбах, мой коллега с факультета политологии, пытаются применять специальную методику, когда людям дают возможность отвечать на вопросы так, чтобы их страхи не транслировались напрямую. И они все равно видят какую‑то поддержку Путина. Но во‑первых, эти опросы показывают гораздо более низкую поддержку, во‑вторых, достоверность все равно страдает от того, что люди боятся отвечать.

Евгения Альбац: Они начали бояться отвечать еще до начала вой­ны.

Константин Сонин: В юриспруденции есть даже такой термин — возможность делать негативную интерпретацию данных из отказа их предоставлять. Понимаете, если в стране сажают в тюрьму за антивоенные высказывания, если в стране не допускают антивоенных кандидатов до выборов, это уже значит, что там большинство антивоенно настроенных. Иначе бы допускали. Если бы 80% поддерживали вой­ну, не было бы арестов, не было бы штрафов, не было бы уголовных дел. Уголовные дела — прямой признак того, что огромный процент населения против вой­ны. И против Путина.

Евгения Альбац: Я думаю, что и задержание певицы Дианы и ее коллег как раз свидетельство того, что власти боятся даже любого произнесения, они же понимают, что Монеточку все равно в интернете люди смотрят и знают. Но когда на улице Петербурга звучит «это было в России, это было давно, это было в России, это было во сне» — это откликается как минимум у молодых людей. Я думаю, не только у молодых.

Константин Сонин: Если бы 80 процентов россиян поддерживало вой­ну, все бы ходили вокруг и плевались...

Евгения Альбац: А ее разыскивали по всему Петербургу, чтобы послушать. Они стали вдруг необыкновенно популярной группой.

Константин Сонин: Обратите внимание. Как только сосредотачиваешься на поиске прямых признаков, все становится понятно. Есть какие‑то графоманы, которые за вой­ну... Книги Захара Прилепина никто не покупает и не читает. Издают какие‑то сборники «правильной» поэзии, их никто не покупает. В стране, где была бы реальная поддержка вой­ны, не нужно было бы запрещать Глуховского, потому что он не был бы популярен.
 

Цель репрессий

Евгения Альбац: Константин, вы сказали о росте репрессивной системы. Но зачем они вносят известных людей в списки экстремистов и террористов? В чем смысл? Вам дали срок, осудили заочно. Понятно, что вы не поедете в Россию. Дали срок Анне Монгайт*, дали срок (или собираются давать) другим очень известным ведущим телеканала «Дождь». Преследуют Быкова*, Ицхоки*, Глуховского, Акунина, Гуриева*. У вас есть представление, зачем они это делают?

Константин Сонин: Зачем — это плохой вопрос при политическом анализе. Если задаваться вопросом, зачем Сталин убил Мандельштама и Бабеля, то про каждого отдельного человека можно что‑то такое придумать. Зачем Сталин уничтожил крупнейших математиков, физиков, биологов, поэтов, писателей? Нет тут никакого «зачем», мы должны искать другое объяснение.

Евгения Альбац: Мне не кажется, что это совсем безнадежный вопрос. Стивен Коткин во второй книге своей трилогии о Сталине дает ответ. Он показывает, как Сталин перепугался, когда Троцкий опубликовал свою книгу на Западе, во Франции, и она стала в определенных левых кругах вполне популярной. И вот тут Сталин начал разрушать то, что до этого строились, всюду искать троцкистов. Мне как раз кажется, что Коткин сумел показать сталинский страх и его рациональность в массовом терроре. Но какая цель в составлении списков людей, до которых ты все равно не можешь дотянуться?

Константин Сонин: Бесконечная цель — это удержание себя у власти. Причем мотив удержания власти не только у Путина, он такой же у Бортникова с Патрушевым, у Прилепина с Соловьевым, и т. д. В нормальной ситуации, если бы в России были выборы, они бы, может, тоже с этих должностей давно слетели, потому что был бы новый президент. Но хочется к своему месту прирасти намертво, навсегда. То же в литературе, искусстве, журналистике. Борьба с талантливыми людьми — это способ, которым неталантливые удерживают свои позиции.
 

Экономика лоялистов

Евгения Альбац: С Олегом Ицхоки мы обсуждали вопрос, как долго Путин сможет продолжать вой­ну, как долго экономика России может эту вой­ну выдержать. Согласно его анализу, санкции и вообще экономическое давление остановить вой­ну не смогут. А ведь скоро полномасштабная вой­на России в Украине сравняется по длительности с Великой Отечественной. Но мы видим, что Путин сумел‑таки выбрать себе не только лояльных, но и вполне компетентных экономистов. И его технократы вполне вписались в систему, Путин может столько времени тянуть эту вой­ну, потому что у него хорошая экономическая команда.

Константин Сонин: У нас с Олегом немного расходятся мнения на этот счет. Центробанк сейчас в значительно более плохом положении, чем Эльвира Набиуллина его получила в 2013 году. В 2013 году абсолютного доверия к словам председателя Центробанка не было, но сейчас‑то его вообще нет. Мы за эти годы узнали, что Центробанк может так врать, как врало когда‑то руководство советского Госбанка, как врал когда‑то премьер Павлов. Понадобилось 20 лет, чтобы создать репутацию Центробанка, но Набиуллина эту репутацию спустила в унитаз. Ксения Юдаева создавала там отдел исследований, но кому нужны эти исследования Центробанка, если сейчас их публикации полностью подчинены политической логике? Мне кажется, они даже сами не читают то, что пишут. То же самое Силуанов. Если воспринимать министра финансов России как человека, который занимается бухучетом и отправляет деньги куда скажут — не на строительство домов, больниц, школ, а на производство дронов — да, тогда такой министр финансов компетентен. Но если думать про министра финансов как человека, ответственного перед Россией за экономическое развитие, как были когда‑то ответственны и реформаторы в правительстве Гайдара, и сам Гайдар, когда был министром финансов, и Борис Федоров, и Александр Лившиц, то Силуанов — худший из них. Теперь компетентный министр финансов — это тот, кто выполняет пожелания президента, а не тот, кто заботится об экономике России и об экономическом развитии.

Почему российская экономика по-прежнему цела? Потому что она была в хорошем состоянии, но не благодаря Путину и его компании, а благодаря тем людям, которые строили бизнесы, которые придумывали инновации, которые приносили западные изобретения, которые работали все эти годы. Российская экономика перед вой­ной была в хорошем состоянии. Поэтому она пока выдерживает пыточные условия, в которых находится из-за вой­ны.
 

Россияне едят более плохие продукты, едят меньше, получают меньше услуг. Если смотреть на производство ракет и дронов, то оно не упало. Но производство всего остального, что важно для жизни, для экономики — упало, и довольно заметно

Евгения Альбац: Летом 1922 года я была еще в Москве и помню, все разговоры были о том, что экономика обрушится, она не выдержит санкций, заморозка половины резервов Центрального банка — это кошмар и ужас. И так далее. Я помню, один из ведущих экономических журналистов «Коммерсанта» Дмитрий Бутрин говорил, что мы откатываемся куда‑то в 50‑е годы. Ничего этого не произошло.

Константин Сонин: Почему «ничего не произошло»? Россияне едят более плохие продукты, едят меньше, получают меньше услуг, это довольно заметно. Я понимаю, что если складывать производство ракет и дронов, то производство не упало. Но производство всего остального, что важно для жизни, для экономики, упало, и довольно заметно.

Евгения Альбац: Бизнесмены в Москве говорят: конечно, не надо было эту вой­ну начинать, это полный идиотизм. Но теперь уже надо ее выигрывать. И вообще все не так плохо.

Константин Сонин: Если бы вы поговорили с молодыми бизнесменами в 90‑м году, вы бы услышали — вот же жизнь! Конечно, всегда есть выигравшие и всегда есть проигравшие.
 

Если воспринимать санкции на бизнесменов как наказание за то, что они привели к вой­не, то это неправильно. Не они виновники вой­ны. Бизнес — это вообще то, что против вой­ны

Евгения Альбац: Евгений Чичваркин*, успешный бизнесмен, вынужденный раньше других бежать из России, утверждает, что санкции, которые были введены Западом против индивидуальных лиц, против бизнеса, только помогли Путину, потому что бизнесмены вынуждены были не только сами вернуться в Россию, но и репатриировать свои деньги. Они таким образом создали поддержку Путину среди бизнес-­номенклатуры, среди тех, кому позволили погулять на награбленном, в том числе на компаниях, которые были оставлены иностранцами в России и национализированы указами Путина. Он также говорит о том, что те проблемы, которые были созданы для российской эмиграции с точки зрения получения рабочих виз и с точки зрения проблем, которые создавались для российских бизнесов, это все пошло на пользу Путину. Что вы думаете по этому поводу?

Константин Сонин: Если воспринимать санкции как наказание бизнесменов за то, что они привели к вой­не, то это неправильно. Не они виновники вой­ны, многие бизнесмены всегда, всей своей жизнью были против вой­ны. Бизнес — это вообще то, что против вой­ны. И даже самые одиозные из них, если приглядеться, высказывались против вой­ны. Тот же Дерипаска, только не очень‑то его слушают. Но если думать про санкции как то, что приблизит конец вой­ны, то в это я верю. Каждая копеечка, которая отнята у российского бизнеса — это на минутку ближе конец вой­ны, на минутку ближе конец путинского режима. Даже если это санкции на самого хорошего, самого невиновного, самого честного человека. В этом смысле в санкциях никакой ошибки нет. Каждая копейка, не идущая в Россию — это меньше бомб, падающих на украинские города, меньше ракет, меньше дронов, меньше выплаты наемникам, которые воюют в Украине. Другое дело, что есть глупые меры. Многие люди из России внесли бы вклад в экономику и культуру тех стран, куда они убежали, если бы их там принимали. Я, например, думал, что университеты стран Восточной Европы и стран бывшего СССР могли бы благодаря эмигрантам-­ученым перевести свои математические и естественно-­научные факультеты на другой уровень. Они могли бы нанять прекрасных русских профессоров гораздо более высокого качества, чем в этих университетах есть, но они просто не хотят видеть никаких русских из-за вой­ны в Украине.
 

На чьей стороне Трамп?

Евгения Альбац: Экономика Евросоюза в 5–6 раз больше экономики России в пересчете на ВВП. Европейский союз только сейчас сообразил, что надо вкладывать больше в оборону, в том числе для того, чтобы помочь Украине, но не только. Польша готовится к вой­не с Россией и доводит свои вложения в военно-­промышленный комплекс до 5% ВВП, что конечно сказывается очень серьезно на перспективах правительства Туска. Тем не менее они понимают, что у них нет выбора. Люди, которые приезжают из Киева, говорят, что там очень много иностранцев, и все серьезно ожидают, что Путин нападет на Европу. Что вы думаете по этому поводу?

Константин Сонин: Я думаю, что тут нет предопределенности. Но если Путин еще долго удержится у власти, то нападение на балтийские страны возможно. Сейчас балтийские страны защищает от нападения украинская армия: Путин не может вывести дивизии с оккупированных территорий Украины, где идут бои.

Евгения Альбац: Да, но России помогает Китай. Мы видим, что производство ракет дальнего действия не сократилось. И «Калибры», «Искандеры» бесконечно бьют по городам Украины.

Константин Сонин: Если правильно понять основной интерес Китая, то видно, почему он помогает России. Потому что самое лучшее для Китая, это чтобы русско-­украинская вой­на продолжалась вечно. Напав на Украину, Путин сделал такой подарок Китаю, какой никто никогда не делал в последнее столетие.
 

Трамп живет в мире, отчасти сформированном в 70‑е и 80‑е годы. И когда он говорит с Путиным, он воображает, что он говорит с Брежневым или с Хрущевым, то есть великими лидерами другой великой державы. Он не замечает, что и Путин мельче, и Россия далеко не так важна, и вопросы совсем другие

Евгения Альбац: Комментаторы в Европе вновь заговорили о том, что Путин каким‑то образом сумел Трампа перетянуть на свою сторону. Я недавно прочитала, что в National Security Council, в Национальном совете безопасности Соединенных Штатов, который традиционно был главным коллективным советником президента по вопросам внешней политики, сейчас работает 36 человек. В администрации Байдена и в администрации Обамы работало 400 человек. В National Security Council всегда были представители различных американских ведомств, откомандированные ЦРУ, ФБР, разведкой, и т. д. Одновременно с этим мы наблюдали очень прорывное решение по Ближнему Востоку. И третий факт — протесты во всех крупных городах Америки, в том числе в Чикаго, где вы находитесь, и в Нью-­Йорке, где нахожусь я. В Нью-­Йорке вышло как минимум 100 тысяч человек. А всего, по данным функционеров Демократической партии, на протест «Нет королям» по всей стране вышло 7 миллионов человек. Что вы думаете по этому поводу? Что вы думаете о решении Трампа в отношении Украины—России?

Константин Сонин: Мне кажется, что с самого начала президентства Трампа его отношение к вой­не в Украине определяется двумя факторами. Один фактор — это то, что Трамп живет в мире, отчасти сформированном в 70‑е и 80‑е годы. И когда он говорит с Путиным, он воображает, что говорит с Брежневым или с Хрущевым, то есть великими лидерами другой великой державы. Он не замечает, что и Путин мельче, и Россия далеко не так важна, и вопросы совсем другие. Второй фактор — это то, что в американском обществе, и среди простых американцев, и в элитах есть четкое понимание необходимости поддержки Украины. Украина является жертвой агрессии. Россия неспровоцированно напала на мирного соседа и оккупировала часть территории. Это восприятие в обществе чрезвычайно четкое. Американцы готовы тратить деньги на поддержку жертвы агрессии, на соблюдение международных норм. И это задает всю динамику действий президента Трампа. Мы все время видим колебание от политики сделки под телевизионные камеры к пониманию национального интереса.

Размер Национального совета по безопасности — это второй вопрос.

Евгения Альбац: Это же связанные вещи. Это говорит о том, получает ли Трамп достаточно информации.

Константин Сонин: Я эту связь сейчас немножко развяжу, потому что надо понимать, что русско-­украинская вой­на и все происходящее в Европе — не главное в американской политике. Есть гораздо более важные вещи. Президент Трамп привел к власти широкую республиканскую коалицию, очень разношерстную. В частности, одно из ядер его коалиции — это республиканский истеблишмент по снижению налогов и сокращению роли государства. Им совершенно нет дела до того, что происходит за пределами Америки. Их задача сократить размер государства, и они сокращают. Они резко сократили штат Министерства иностранных дел, всех ведомств, связанных с безопасностью. Демократы предсказывают, что качество дипломатической службы, качество разведки при этом резко ухудшится. А республиканцы говорят: нет, не ухудшится, потому что вы раздули государство шире всякой меры. И пока, надо сказать, небольшая администрация Трампа с некоторыми вопросами справляется лучше, чем традиционная бюрократия при Байдене. Соответственно, у республиканцев есть причина засчитывать себе этот успех.

Евгения Альбац: Вам скажут, что Трамп так сильно сократил Национальный совет безопасности, чтобы уменьшить число людей, которые связывают ему руки. Это дает ему возможность принимать указы.

Константин Сонин: В Америке демократия, и многое из того, что делает администрация Трампа, это то, что он и собирался сделать. Американское большинство проголосовало за кандидата, который хотел покончить с ФБР и ЦРУ, какими мы их знаем. Есть огромное количество мест, где можно было бы повысить эффективность — это правда, это не Трамп придумал. Хотя те люди, которые ратовали за сокращение, удачно воспользовались его мстительностью и желанием сводить счеты.

Евгения Альбац: Работы Шлайфера, известного экономиста, показывают, что каждый раз, когда у власти находятся республиканцы, число бюрократов в итоге растет, а не сокращается.

Константин Сонин: Но вот Трампу удалось сократить. К сожалению, прежде всего то, что сократить проще — расходы на науку, например.
 

Американцы против узурпации

Евгения Альбац: Что вы думаете по поводу протеста No Kings? Cтало модным среди российских оппозиционных журналистов говорить о том, что режимы в России и в Соединенных Штатах мало чем отличаются, что Трамп ведет наступление на свободы, вой­ну против средств массовой информации. Но что показывает семимиллионный протест?

Протесты No Kings в Вашингтоне, США. Фото: Kylie Cooper / Reuters

 
Константин Сонин: Это мегаважный вопрос. Если вообще думать про то, что в Америке особенного, почему эта страна последние 200 лет является лидером мирового развития, почему это чуть ли не единственная страна в мире, в которой выборы проводятся регулярно каждые 4 года, оппозиция приходит к власти и это процесс совершенно несменяемый. Что делает Америку особенной? Это то, что они начинают беспокоиться о своем государственном устройстве, о том, что оно может быть кем‑то захвачено, на очень ранней стадии. Меня коллеги по факультету спрашивают: ну вот ты видел, как в России разрушается демократия, и у нас тут происходит то же самое. Я им говорю, что, с одной стороны, не о чем беспокоиться, ничего похожего. По шкале опасности в России было 60–70 угроз, а здесь 3. Или, может быть, 1–2. С другой стороны, я думаю, они беспокоятся правильно. Все, что делает Трамп, делали разные президенты в истории. И на суды давили, и Национальную гвардию федерализировали, и вой­ска куда‑то посылали. И политических оппонентов в тюрьму сажали. Прям не то что заводили уголовные дела, как сейчас, а сажали в тюрьму сто лет назад. Это все было. Но, может быть, в этом их отличие, американцев, что они начинают беспокоиться очень рано. Что еще реально никакой угрозы демократии нет, и на следующий год, конечно, Демократическая партия возьмет большинство в Палате представителей, но они уже сейчас выходят на митинги и собрания, потому что боятся узурпации власти.

Евгения Альбац: Мне казалось, что здесь есть перебор с алармизмом. Наверное, журналисты и вам звонили и говорили: ну вот вы же видите, что у нас то же самое, что у вас было в России...

Константин Сонин: Понимаете, у них же тут обычно серьезные выборы с пятого класса. Серьезные выборы в любой учительский совет, в любой государственной школе. Люди серьезно спорят, кто победит. И они действительно боятся, что этой возможности — выбирать — будут лишены. Когда я про Россию думаю, я пытаюсь понять, когда мы Путина упустили, когда гражданское общество что‑то не то сделало — это же где‑то 2002 год, 2004 может.

Евгения Альбац: В 2008‑м уже все случилось. Молчаливый переворот Путина.

Константин Сонин: Ну вот. А американцы рано реагируют на угрозы.

Евгения Альбац: Когда Ельцин объявил Путина в качестве своего преемника, мы должны были подпрыгнуть и сказать: какой преемник? Что еще за преемник? И шли всякие дискуссии о том, как будет при новом президенте, какая будет бюрократия, и среди наших с вами близких знакомых, очень демократических людей, были сторонники авторитарной модернизации.

Константин Сонин: Вот у американцев, у них действительно есть чувствительность к своему праву на высказывание, к своему праву на смену власти. Не только президента, но и на смену местного судьи, местного декана, местного директора, местного губернатора, они страшно к этому чувствительны. Мы, кажется, сейчас видим проявление этой чувствительности. Причем не только у демократов. Трамп во многом — это реакция консерваторов на то, что им показалось, что их лишают голоса.

Евгения Альбац: В любом случае, я так понимаю, вы со мной согласны, что сравнивать сегодняшний режим в России с Америкой совершенно невозможно...
 

Справка

Константин Сонин — профессор экономики и публичной политики Чикагского университета (США). В прошлом профессор Высшей школы экономики и Российской экономической школы. Российская власть приговорила Сонина к 8,5 годам тюрьмы за посты о преступлениях российской армии в Буче.
 

Видеоверсия

* Евгения Альбац, Константин Сонин, Олег Ицхоки, Сергей Гуриев, Монеточка, Noize MC, Моргенштерн, Анна Монгайт, Дмитрий Глуховский, Евгений Чичваркин объявлены в РФ «иностранными агентами».
** «Дождь» объявлен «иноагентом» и «нежелательной организацией».
*** Дмитрий Быков, Борис Акунин объявлены «иностранными агентами» и внесены в реестр «террористов и экстремистов».
Фото: RFE/RL Graphics.