Нас осудили за спектакль, который суд не посмотрел... В деле достаточно нарушений, чтобы все прекратить, отменить, оправдать. Дело даже не должно было быть заведено. Оно должно было исчезнуть.
Тем не менее все произошло. Третий год мы в тюрьме, больше полугода мы в колонии. Это может означать одно из двух: либо все оперативные сотрудники, судьи, прокуроры всех инстанций были внезапно поражены каким-то ментальным недугом, потому что человек с юридическим образованием или даже без не может не обращать внимания на все эти нарушения и совершить эти нарушения. Этого просто не может быть. Либо эти решения на всех этапах принимались не в связи с законом, а какими-то неведомыми мне людьми по каким-то неведомым нам причинам.
Других вариантов нет: либо все правда сошли с ума и не обратили внимания на то, что деструктология не существует, и я говорю ни о каких-то вещах, которые требуют мнения, интерпретации или какой-то позиции, а если в деле нет документов об образовании госпожи Мочаловой, значит, их нет, и нечего интерпретировать; если не существует деструктологии — значит, ее не существует. Или действительно все эти решения, финальные решения: суда первой инстанции и суда второй инстанции, — к задаче исполнять законы и наказывать виновных не имеют никакого отношения. Люди где-то приняли некое решение, единственная цель которого — сделать лично мне плохо. И побочным эффектом еще довольно большому количеству довольно беспомощных людей. Если это так, я не буду сейчас говорить о Светлане, она сама скажет о себе, если речь обо мне, то эта цель полностью достигнута: мне плохо.
Одну бабушку, которая не дожила до 90 лет, мы похоронили еще до приговора, вторая бабушка, которая находилась на моем иждивении, когда я еще была на воле, — это самый близкий мне человек, и да простят мне другие родственники, давайте будем называть вещи своими именами, как бы это страшно ни было, она не доживет до конца моего срока, то что здесь называется «до звонка».
Она практически не слышит, не ходит. Даже те копеечные минуты в месяц, которые я могу здесь получить, чтобы ей позвонить по телефону, она меня не слышит. Она не проживет еще три года и четыре месяца. Она очень тяжело больной человек, ей скоро будет 92 года. Двое моих детей приемных с тяжелой ментальной инвалидностью.
Их состояние становится хуже, и хуже, и хуже. Несмотря на то что физически и по паспорту они совершеннолетние, их особенности таковы, что они — дети, и детьми они останутся. Я — их мама, и их мамой, я надеюсь, останусь. Они потеряли маму. Для них это — настоящая потеря. Каждая из них уже переживала несколько потерь родителей. Со старшей дочкой по телефону говорить почти невозможно, с младшей по разным причинам тоже: у них просто нет мамы.
И в конце концов, есть я. Я сейчас нахожусь в плохом физическом и психологическом состоянии. Я не люблю жаловаться о себе, но состояние мое плохое, и становится хуже. У меня тяжелый депрессивный эпизод, с которым сделать ничего невозможно в этих условиях, потому что получить необходимые препараты я не могу, психиатра здесь нет. Уже не один месяц он не приезжает. Не то что меня как-то специально мучают в колонии ИК-3, никого не мучают в ИК-3. Просто — это тюрьма, это реальный срок. Нам запрещено получать книги, мне запрещено заниматься своей профессией в любом виде.
Но это все, конечно, можно было бы пережить, я — взрослый человек. Но я не могу нормально есть и спать и получать свои таблетки, все это может плохо кончиться, а не хотелось бы.
Еще раз: я не знаю, кто все эти люди, которые принимали эти решения. Я знаю, кто те люди, которые принимали эти решения формально, начиная с оперативных сотрудников и заканчивая апелляционным судом. Кто бы ни были эти люди и почему они хотели сделать нам плохо, я не понимаю, неужели у государства российского нет более могущественных врагов, чем 90-летняя старуха, двое больных сирот и две не очень крупные и не очень здоровые женщины? Неужели не с кем больше бороться? Неужели нельзя остановиться?
В конце концов, какая-то часть этих людей, как я полагаю, мужчины — офицеры, люди с каким-то представлением о чести. Возможно, оно не совпадает с моим. Но каким бы это представление ни было, я прошу вас, ваша честь, и тех, кто слышит и принимает решения, пожалуйста, остановитесь. Я прошу отменить приговор и вынести любое решение, которое позволит мне и Светлане выйти на свободу.
* Внесена в список «террористов и экстремистов».