«...как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?»
Иван Тургенев, 1882
Нет, цитат единственного оставшегося классика, то есть Путина В. В., в этом учебнике нет, зато разбросаны тут и там фрагменты из текстов Ивана Ильина, от которого один шаг до верховного главнокомандующего. «Деструктивная» неолиберальная общественность все свое внимание сосредоточила на новом «кратком курсе», точнее, сразу нескольких единых «курсах» сталинистской истории Мединского–Торкунова–Чубарьяна, а тем временем уже лет восемь как литература в 10‑м классе преподается по вполне национал-патриотическому учебнику Юрия Лебедева. Как и положено члену Союза писателей России, унаследовавшему от Союза писателей РСФСР националистическую направленность, и литературоведу, публично выступившему в поддержку СВО, автор учебника вынуждает юного читателя разглядеть в русской литературе второй половины XIX века почти исключительно «жгучую христианскую совестливость», совершенно не свойственную литературе западной.
Грехи во все тяжкие
В интерпретации школьного учебника писатель земли русской суров, беспощаден и насуплен: «Русский писатель не потакает нашим слабостям, не щадит нашей грешной природы». (Особенно Пушкин в «Гавриилиаде», «Евгении Онегине» и ряде иных произведений.) «Трепетное, религиозное отношение к художественному слову было характерно для всех русских писателей XIX века». Это, как выясняется из дальнейших разъяснений, главное свойство русской литературы, у которой за что ни возьмись, все православное, не то что у некоторых. Только вот почему-то нигде не сказано в этом учебнике, украшенном на форзаце пейзажем Соловков Михаила Нестерова и в иных местах картинами русской природы очень среднего художника Федора Васильева (не Левитаном же иллюстрировать, он еврей), что русская литература пробивала себе путь через жесточайшую государственную цензуру и носила антидеспотический, а уж в случае Льва Толстого — антивоенный характер.
Во второй книге учебника (он состоит их двух частей) цитируется Илья Львович Толстой, сын писателя, еще до революции эмигрировавший почему-то в США:
«...я все-таки думаю, что отец, если бы он был жив теперь, был бы в глубине души горячим патриотом, желал бы нашей победы над немцами, раз уж начата эта война (курсив мой. — А. К.)...»
Речь идет, разумеется, о Первой мировой, и вот здесь остается только удивляться ошеломляющему сходству мотивации респондентов социологов, которые оправдывают продолжение военных действий в Украине тезисом «раз уж начали, надо закончить» и логике Ильи Львовича. В связи с этой изумительной цитатой никто и никогда не предложит школьникам прочитать потрясающий по эмоциональной и интеллектуальной силе памфлет Льва Толстого против русско-японской войны «Одумайтесь!», начинающийся такими словами: «Опять война. Опять никому не нужные, ничем не вызванные страдания, опять ложь, опять всеобщее одурение, озверение людей».
«Русская литература от Пушкина до Чехова удержала мощный заряд жизнеутверждения, связанный с народными идеалами, православно-христианскими в своем существе», — пишет наш литературовед. Как говорил Костик из «Покровских ворот»: «Ну кто ж позволит так клеветать, Аркадий Варламыч!» Это же какой-то бесконечный редукционизм: как наши власть имущие болезненно сосредоточены на вопросах ЛГБТ на снова гниющем Западе, так и наш учитель литературы сконцентрировался на поиске православно-христианских основ во всем корпусе русской классической литературы, а также на ее «широкой общенародной, общенациональной основе». Помнится, при Леониде Ильиче у нас возникло «общенародное государство» (Федор Бурлацкий, спичрайтер вождей, вспоминал, что это именно он придумал столь жизнеутверждающее понятие). Не является ли этот термин оговоркой автора по Брежневу? В учебнике вообще немало таких неожиданных словесных оборотов и поворотов. Например, такой: «В атмосфере идеологического бездорожья». Видна школа национал-патриотической публицистики, известная нам по «Молодой гвардии», «Нашему современнику», «Литературной России», «Москве» и прочим изданиям, с 1960‑х годов высоко несущим знамя русского национализма.
Грех обмирщения
Если в разделах о писателях автор учебника иной раз сравнительно внятно поясняет содержание крупных произведений, то в главе «Русская литературная критика второй половины XIX века» заявляется целая идеологическая программа. Такого рода констатации не прошли бы в советских учебниках, несмотря на то, что представители неформальной «русской партии» занимали командные высоты в официальных учреждениях и литературных журналах, и даже успешно сожрали целую редакцию — «Новый мир» Твардовского, как впрочем и самого Александра Трифоновича.
Рассуждая о славянофилах и, кстати, упуская из виду, что это в 1840‑х годах их учение имело антидеспотическую направленность, а как раз во второй половине века они оправдывали самый жесткий деспотизм, наш автор для начала разбирается с Западом и западной церковью: «Христианство проникло на Запад через церковь Римскую, которая уклонилась от церкви вселенской и впала в грех обмирщения». Иное дело Византия: «...восточная церковь строго уклонялась от греха обмирщения».
По поводу нюансов «проникновения» христианства в «Очерке развития русской философии» Густав Шпет, выдающийся философ, уничтоженный Сталиным, писал следующее:
«...Россия вошла в семью европейскую. Но вошла как сирота... Она стала христианскою, но без античной традиции и без исторического культуропреемства. Балканские горы не дали излиться истокам древней европейской культуры на русские равнины... нас крестили по-гречески, но язык нам дали болгарский... Солунские братья сыграли для России фатальную роль...»
А что уж говорить про церковь Римскую: она-то как раз и была оплотом консерватизма и традиционных ценностей. Речи каудильо Франко, истового католика, мало чем отличались от учений наших национал-патриотов. Он тоже пекся о «нравственности» и традициях и во всем видел либерально-масонский заговор. А вот протестантизм — это да: грех ответственности за свой земной путь и добросовестную работу вполне можно на него повесить. Был, был грех обмирщения, на что и обращал внимание Макс Вебер:
«...С точки зрения Лютера, монашеский образ жизни не только бессмыслен для оправдания перед Богом, но и являет собой лишь порождение эгоизма и холодного равнодушия, пренебрегающего мирскими обязанностями человека. Мирская же деятельность, напротив, характеризуется им как проявление христианской любви к ближнему...»
Но автору учебника Ю. В. Лебедеву, веди он полемику с Лютером и Вебером, было бы чем их уязвить:
«...Противоположным католическому и протестантскому оказалось и православное понимание личности, решительно не приемлющее индивидуализма. Эгоистическая личность обречена на бессилие и разлад, она дисгармонична, как расстроенный музыкальный инструмент. Лишь в соборном организме церкви она обретает стройную душевную организацию...»
Но здесь возникают уже иного рода вопросы. В чем же тогда русский разлад? Откуда эти мучительные русские вопросы, на которые столетиями ищутся ответы: «Кто виноват?» и «Что делать?» (третий вопрос «Какой счет?» потерял смысл, когда из-за Путина российских спортсменов отлучили от мирового спорта)? Откуда эти губительные революции, репрессии, голодоморы, пренебрежение к человеческой жизни, бессмысленная жестокость? Откуда эта неспособность раз и навсегда начать жить нормально и мирно? У нашего автора есть самые банальные объяснения, на которых он продолжает настаивать — русский народ пренебрегает «мирским» (а почему тогда масштабы коррупции в России всех времен чудовищны?), человек у нас, в отличие от Запада, не мера всех вещей (конечно, именно поэтому ценностью человеческой жизни и пренебрегают наши вожди). Больше того, «в России не было жесткого столкновения враждующих племен (а князья и братья, вырезавшие друг друга, а Иван Грозный, терроризировавший всю страну своей «опричниной»? — А. К.), поэтому гражданские права и обязанности, общественные, личные и семейные отношения не нуждались у нас в непрерывном юридическом оформлении. «Святость предания» всегда предпочиталась на Руси законодательным формальностям, нормы обычного права были жизнеспособнее, чем на Западе».
Разумеется, жизнеспособнее, потому что в Европе обычное право уступило место рецепции римского частного права, не проникшего на восток вместе с прочим вредоносным «латинянством» с этого самого Запада. Но, тем не менее, кодификация законодательства присутствовала и в русском Средневековье, а уж в описываемый в учебнике период ценности гуманизма, в противовес традиционным «общенародным», все-таки проникли в Россию, что проявилось в Великих реформах — прежде всего как раз судебной и в отмене крепостного права.
А Ю. Лебедев стал прямо-таки персонажем известного иронического стихотворения Бориса Алмазова, адресованного славянофилу К. Аксакову:
«...По причинам органическим
Мы совсем не снабжены
Здравым смыслом юридическим,
Сим исчадьем сатаны.
Широки натуры русские,
Нашей правды идеал
Не влезает в формы узкие
Юридических начал...»
К этому нечего было бы добавить, если бы не общеизвестное, из славянофила А. Хомякова о России и ее богоизбранном народе:
«...В судах черна неправдой чёрной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мёртвой и позорной,
И всякой мерзости полна!...»
Главное же, как пишет наш литературовед, «стремясь к полноте истины, Россия заботится прежде всего о том, чтобы все отдельные способности духа слились в живое единство (и в единые учебники, добавим мы! — А. К.). Русский человек не понимает прекрасного в отрыве от нравственного, а нравственное в отрыве от истинного». Как тут не вспомнить других классиков — первой половины XX века: «Прыгая на одной ноге и нацеливаясь другой ногой в штанину, Берлага туманно пояснил: — Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды».
Власть соловецкая
Разбор произведений и жизненных путей русских писателей в меньшей степени грешит православными обобщениями, хотя встречается и такое: «Островский с доверием относится к жизни, ведомой Божественным промыслом, и к человеку, в котором сквозь падшую природу пробиваются Божьи лучи».
Что уж говорить про Тютчева, который едва ли не первый, задолго до Путина, сообщил миру, что у России практически нет границ (правда, геостратегическое стихотворение «Русская география» в учебнике почему-то не цитируется): «Возникшая в эпоху кризиса европейского гуманизма (откуда он взялся-то при такой бездуховности и Римской церкви? — А. К.) эпидемия неверия не только распространяется по Западной Европе, но и угрожает любимой Тютчевым России». Ну и старая песня о главном:
«...«Умом Россию не понять», потому что русский народ — христианин не столько по рассудку, сколько по врожденной склонности к самоотвержению и самопожертвованию...»
В завершающем параграфе двухтомника в неокрепших юношеских и девических мозгах и душах снова закрепляется главное, к чему бесконечно возвращается наш литературовед: «Обожествление свободной человеческой личности вело к торжеству индивидуализма». Ничего, что в российской Конституции, главах первой и второй, а также в документах ООН эта самая человеческая личность ставится, как сказал поэт, «посредине мира»? А любое отступление от этих ценностей, которые принято считать не столько «общенародными», сколько общечеловеческими неизменно приводит к насилию, репрессиям, крови, войнам и разрушениям?
У нашего автора тоже есть не менее значимые вопросы. Например, такой: «Кто оправдает бесчисленные жертвы, которых требует вера во благо грядущих поколений?»
Действительно, кто? Говоря пафосным языком литературоведа, этот вопрос гремит набатом во время грандиозной немотивированной бойни на востоке Европы в начале XXI века. Звучит он в стране, забывшей подлинные христианские ценности, хотя бы в ученических пределах десяти заповедей, и гуманистические заветы той самой классической русской литературы.
...На первом форзаце учебника — картина «Соловки» Михаила Нестерова, написанная в 1917 году. Благостности, отрешенности и «соборности» в ней с избытком. Только ни один литературовед национал-имперского направления не расскажет пытливому юношеству, что стало происходить на этих самых Соловках спустя очень короткое время. И что эта «соборность», эта приторная сласть соловецкая, превратилась во власть соловецкую. Именно ее наследники снова ведут сегодня нашу страну с хоругвями и с песней «Я русский!» к очередной антропологической катастрофе.
Ничего похожего русская классическая литература не имела в виду, и нечего прикрываться Толстым, как щитом. Это он сказал в 1904 году:
«...И одуренные молитвами, проповедями, воззваниями, процессиями, картинами, газетами, пушечное мясо, сотни тысяч людей однообразно одетые, с разнообразными орудиями убийства, оставляя родителей, жен, детей, с тоской на сердце, но с напущенным молодечеством, едут туда, где они, рискуя смертью, будут совершать самое ужасное дело: убийство людей, которых они не знают и которые им ничего дурного не сделали. И за ними едут врачи, сестры милосердия, почему-то полагающие, что дома они не могут служить простым, мирным, страдающим людям, а могут служить только тем людям, которые заняты убийством друг друга. Остающиеся же дома радуются известиям об убийстве людей и, когда узнают, что убитых японцев много, благодарят за это кого-то, кого они называют Богом...»
* Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».
