«Мы войны не хотим, но себя защитим —
Оборону крепим мы недаром.
И на вражьей земле мы врага разгромим
Малой кровью, могучим ударом!»
«Если завтра война», 1938, В. Лебедев‑Кумач, братья Покрасс
Новые «мирные» предложения Путина, содержащие в себе заведомо нереализуемые пункты, больше напоминают ультиматум, невыполнение которого Украиной и коллективным Западом становится оправданием продолжения «спецоперации». Точно так же оправданием ее начала почти два с половиной года тому назад стал другой ультиматум с нереалистичными требованиями образца конца 2021 года (например, отказ США от создания военных баз в государствах бывшего СССР и прекращение любого военного сотрудничества с ними). Тогдашний документ обозначал зону абсолютных имперских интересов России, куда ход Западу должен был быть запрещен, притом что речь шла о территориях уже давно независимых государств, но, по мысли Путина, находящихся внутри его воображаемой империи, то есть сферы влияния. Нынешний документ лишь расширяет притязания «государства-цивилизации», причем чуть не на весь мир.
Выступление Путина перед руководством МИД РФ имело не только технический смысл дальнейшего оправдания бойни. Это был, если вглядеться и вчитаться, полноценный идеологический манифест русского национал-имперского мессианизма с претензиями «государства-цивилизации» на практически мировое господство. Что продолжает традиции русского мессианизма еще XIX века.
Достоевщина по-кремлевски
Речь Путина — заявка на дальнейшее свободное, в любую сторону, движение русской гоголевской «птицы-тройки» по колее «особого пути», чьи географические масштабы, как следует из выступления, решительно безграничны.
Гордость за свой «особый путь» превращается в оправдание запаздывания в развитии по тому пути, который считается в мире цивилизованным, и бахвальство — вступает в действие русское «зато», на котором держится коллективное «мы». Как в иронической песне 1970‑х : «Зато мы делаем ракеты и покоряем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей». Это запаздывание, по определению выдающегося социолога Бориса Дубина, становится «базовым механизмом самоидентификации», а представления об «особом пути» — «системным ограничителем модернизации».
Затем возникают исторические периоды, когда советское или российское руководство подстегивает историю и совершает рывок догоняющего развития в стиле авторитарной модернизации. Отсюда и знаменитый лозунг хрущевской эпохи «Догнать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения», и формула раннего путинского периода, согласно которой следовало догнать Португалию по уровню среднедушевого ВВП, и обсессия и мираж позднего путинизма — мы обогнали Японию по ВВП по паритету покупательной способности.
Даже относительная неудача догоняющей модернизации заканчивается тем, что автократ охладевает к ней, а затем и вовсе отказывается от нее, выбирая другую модель «развития» через войну. Война же — это психологическая компенсация за незавершенную модернизацию, то самое русское «зато»: зато мы всех побеждаем на поле боя благодаря своему исторически обусловленному высокому духу, зато мы будем диктовать всему миру, как ему жить. Что, например, отражается в путинском стиле выдвижения ультиматумов: если вы не примете наши (невыполнимые) условия, то мы будем считать, что вы на нас напали, и начнем (продолжим) боевые действия.
В некотором смысле Путин верный адепт «Пушкинской речи» (в связи с открытием памятника Пушкину в Москве) Федора Достоевского 1880 года, в которой тот утверждал, что русские лучше понимают, что нужно другим народам, чем сами эти народы. Причем Достоевский справедливо отмечал «всемирную отзывчивость» поэзии Александра Пушкина, то есть его космополитичность, но из этого делал совершенно удивительные выводы, оправдывая русское мессианство, в том числе право не только на имперские притязания, но и на то, чтобы обустроить мир по своим правилам.
Именно такая претензия содержалась в речи Путина в российском МИДе 14 июня 2024 года: гегемония Запада кончилась, строится многополярный мир суверенных и живущих по своим правилам государств (интересно, что конец истории по Фукуяме был завершением гегемонии коммунизма, а весь мир, по выражению тогдашнего пресс-секретаря советского МИДа Геннадия Герасимова, стал следовать «доктрине Синатры», все страны стали выбирать «свой путь» — «this is my way»). Но правила эти будет определять путинская Россия, идущая на смену, по выражению Путина, «западноцентричному миру»:
«...Поддерживаем инициативу белорусских друзей разработать программный документ — хартию многополярности и многообразия в XXI веке. В ней можно сформулировать не только рамочные принципы евразийской архитектуры с опорой на базовые нормы международного права, но и в более широком плане — стратегическое видение сущности, природы многополярности и многосторонности как новой системы международных отношений, приходящей на смену западноцентричному миру».
В таком случае какой же это многополярный мир — это однополярное мироустройство, в центре которого новый гегемон — националистическая и империалистическая, ультраконсервативная, военизированная путинская Россия.
Из Достоевского же и сравнительно новый тезис Путина, согласно которому только Россия и есть хранительница подлинно европейских ценностей, забытых самой Европой:
«И конечно, значительная часть культуры России — это европейская культура, и мы становимся носителями этой культуры. Она в европейских странах убивается. Правда, сейчас, понимая это, многие европейцы стремятся к тому, чтобы развиваться дальше именно на базе своих традиционных ценностей».
А вот что говорил Достоевский:
«О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!»
Этому вторит путинская логика: Европа имеет второстепенное значение, ее удел как несамостоятельной величины быть сателлитом США, но у нее есть шанс выжить, если она по-новому начнет строить отношения с Россией в логике новой путинской концепции «евразийской безопасности»:
«Если Европа хочет сохранить себя в качестве одного из самостоятельных центров мирового развития и культурно-цивилизационных полюсов планеты, ей, безусловно, нужно быть в хороших, добрых отношениях с Россией, и мы, главное, к этому готовы».
Снисходительность благожелательного диктатора сквозит в каждом добром слове...
Агрессивное мессианство
Классический принцип Путина — whataboutism, оправдание собственных действий указанием на то, что такие же действия совершал и совершает оппонент. В результате, характеризуя своего главного противника, США, он дает точное описание своей собственной политики и ее оснований:
«Что касается самих Соединенных Штатов, то непрекращающиеся попытки правящих там сегодня либерально-глобалистских элит любыми путями распространить свою идеологию на весь мир, сохранить свой имперский статус, свое доминирование лишь все больше истощают страну, ведут ее к деградации, вступают в явное противоречие с подлинными интересами американского народа. Если бы не этот тупиковый путь, агрессивное мессианство, замешанное на вере в собственную избранность и исключительность, международные отношения давно были бы стабилизированы...»
«Агрессивное мессианство» — c’est le mot, безукоризненно подобранная формула. Это тот самый «новый русский мессианизм», переплетенный с военным сознанием, империализмом и технократической утопией, приход которого предсказывал философ и писатель Владимир Кормер в своей статье (под псевдонимом О. Алтаев) еще 1969 года «Двойное сознание интеллигенции и псевдо-культура». Друг и коллега Кормера, религиозный мыслитель Евгений Барабанов, в то же самое время писал (под псевдонимом В. Горский):
«Преодоление национал-мессианистского соблазна — первоочередная задача России. Россия не сможет избавиться от деспотизма до тех пор, пока не откажется от идеи национального величия».
Провалившись, причем во многом сознательно, с модернизацией, то есть превращением России в нормальную страну (не может быть мессианская империя «нормальной», обычной, спокойной!), самоутверждаясь за счет военной, а не мягкой силы, Путин снова выходит на путь своего рода очаговой модернизации. В период относительного спокойствия это была модель «карманов нормальности», «островов модернизации» вроде инновационного центра Сколково или одноименной бизнес-школы или Москвы как проекта города будущего, не только заимствующего лучшие западные урбанистические практики, но и улучшающего их. Теперь таким очагом модернизации, понимаемой исключительно в технологическом и технократическом смыслах, становится военная экономика, вытягивающая, по замыслу, все остальное развитие России, ее гражданский сектор, ВВП, доходы населения, передовые и обязательно «суверенные» технологии и техническое образование.
Важность именно физико-математических, естественнонаучных и технических дисциплин становится здесь критическим: технологическая утопия в который раз оказывается путеводной звездой российских правителей. На этот раз — на советский манер, с опорой на собственные силы. Путин все чаще встречается с инноваторами и учеными, превращая науку в нечто исключительно прикладное. В несколько карикатурном и утрированном виде такой подход де факто насильственной переориентации образования обнаружил один из путинских собеседников, директор президентского физико-математического лицея (во время встречи главы государства с учеными в Дубне):
«Я хочу обратить внимание на следующее идеологическое утверждение, о котором забывают: образование происходит не только в интересах ребенка и семьи, но и в интересах общества и государства. Если обществу и государству нужны физики и инженеры, то, соответственно, ребенок и семья должны с этим смириться и пойти туда. Следовательно, нам нужны механизмы переориентации в эту сторону, включая те, которые каким-то образом противоречат желанию большого числа семей».
Интересы большого и грозного государства, распоряжающегося судьбой множества людей, важнее интересов индивида — это классика тоталитаризма. И что это, как не превращение страны в одну большую шарашку из «В круге первом» Солженицына?
«Мирные предложения» Путина — это его «вклад» в глобальный саммит мира в Бюргенштоке. Смысл «привета» Путина все поняли одинаково — пока он едва ли договороспособен, это даже не завышение ставок, это вообще не ставки, потому что большинство пунктов бессмысленно обсуждать. А свои претензии по поводу устройства миропорядка он высказал. В сущности, это все развитие его мюнхенской речи 2007 года, воплощение ее на практике и развитие в теории. Теории «особого пути» России, расширяющегося до масштабов всей планеты. И не только и не столько в области балета.
* Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».
Фото: Life.ru / Павел Баранов