За пределами замкнутого мира Кремля и российской тюремной системы мало кто мог предвидеть смерть Алексея Навального* 16-го февраля. Его смерть стала шоком для движения, которое он возглавлял, а также для его близких друзей и семьи. В последующие дни главной надеждой для его единомышленников стало заявление его жены Юлии Навальной о том, что она продолжит дело Алексея.
Примерно месяц спустя Навальная дала интервью TIME в Вильнюсе (Литва), где в изгнании обосновался Фонд борьбы с коррупцией**. Это было первое интервью, которое она дала после смерти мужа. В течение двух часов она рассказывала о том, как ее семья пережила эту трагедию, как она решила продолжить работу Навального и что она намерена делать в условиях масштабного подавления инакомыслия в России и продолжающегося вторжения России в Украину. Ниже приводится стенограмма беседы, состоявшейся 1-го апреля. Она была сокращена и отредактирована TIME для ясности изложения.
Когда вы в последний раз видели Алексея живым?
Последний раз я его видела за несколько дней до начала войны. Это было в 2022-ом году, примерно 15-го или 16-го февраля. Он тогда все еще находился в Покрове, в первой тюрьме, куда его отправили. Нам не разрешали часто его навещать, потому что он постоянно находился в ШИЗО. Но когда нам разрешали, мы всегда старались сделать так, чтобы его родители и наши дети тоже могли прийти. И мы обедали все вместе. Потом ближе к вечеру они уезжали, а мы с Алексеем оставались вместе еще на два дня.
Что вы помните о том визите?
По телевизору показывали Олимпиаду, соревнования по фигурному катанию, и там было несколько россиянок, которые лидировали. Они соревновались друг с другом. Алексей не очень любил смотреть спорт. Но поскольку это были важные соревнования, я заставляла его смотреть фигурное катание вместе со мной.
В то время российская армия разместила около 200 000 солдат на границе с Украиной, готовых к вторжению. Что вы говорили друг другу по этому поводу?
Конечно, мы говорили об этом. Мир, Запад, Соединенные Штаты предупреждали всех, говорили, что война вот-вот начнется. Но, честно говоря, тогда казалось, что Путин просто запугивает всех. Мне казалось, что это в его стиле — довести ситуацию до грани, напугать нас, а потом отступить и вернуться назад.
Почему вы были так уверены, что он не начнет вторжение?
Я думала, что Путин не осмелится на такой шаг, потому что никто в России такое не поддержит. Это как с нашей семьей, у нас есть близкие родственники с той стороны, близкие друзья. Есть семьи, в которых мама — украинка, а папа — русский, или наоборот. Невозможно было поверить, что Путин пойдет на такой риск. Это было так распространено — иметь родственников с обеих сторон.
У Алексея же есть родственники в Украине, верно?
Да, конечно, отец Алексея из Украины.
После начала полномасштабного вторжения у вас была возможность обсудить ситуацию с Алексеем? Может быть, по телефону?
У нас не было возможности говорить с ним по телефону. Может быть, раз или два раза, очень коротко. Но в тюрьме разговор по телефону — это нечто другое. Я понимала, что разговор записывается, а рядом с ним стоят несколько [тюремных охранников]. Честно говоря, это были разговоры просто для того, чтобы услышать голос любимого человека. Однажды летом, в мой день рождения, ему удалось получить разрешение на телефонный звонок со мной. Но ничего не вышло. Он позвонил, сказал: «Привет, алло», и тут же связь оборвалась. Это был последний раз, когда я слышала, как он говорит мне «привет».
В декабре его перевели в новую тюрьму на север от Полярного круга. Переговоры о том, чтобы добиться его свободы путем обмена заключенными с Западом — они уже велись на тот момент?
Я знала об этих переговорах. Я не могу говорить о них в деталях просто потому, что я не была глубоко погружена в них. Но я знала, что они ведутся.
Он пробыл в арктическом тюремном лагере всего два месяца до смерти. За это время вы успели обменяться с ним несколькими сообщениями через его адвокатов. Выделилось ли для вас что-нибудь в этих последних сообщениях, какое-то предчувствие, какой-то намек о том, что предстоит?
Скорее всего, нет. Теперь задним числом, конечно, можно начать что-то интерпретировать.
Например...
Честно говоря, я пока не готова говорить о таких деталях. Оглядываясь назад, я уже начала задумываться о таких вещах. Но в то время с Алексеем у нас всегда были очень счастливые, дружеские отношения. Так что даже если кто-то из нас писал грустное письмо, другой говорил: «Да ну, перестань, что-то ты совсем расклеился».
Мы часто переписывались о том, что когда ему счастливилось услышать музыку на радио вместо речей Путина, он писал мне, чтобы сказать, что та или иная песня — про меня. Последняя песня, о которой он мне написал, была очень грустной. Я написала ему в ответ: «Нет, ну ты чего, это уже слишком».
Что это была за песня?
Извините, этого я вам не скажу [смеется]. Но вообще песни были редкостью. В ШИЗО стояла колонка, направленная на него, и чаще всего там крутили эти речи Путина месяцами напролет. Алексей описывал это с юмором, как и все остальное. Но на самом деле это форма пытки.
Что эта последняя песня говорила вам о нем?
Ничего особенного. Я удивилась, потому что он всегда был таким бодрым. Даже за день до его смерти мы видели его в суде, и он смеялся. Он никогда не был в подавленном состоянии. Но я думаю, что ему было очень тяжело. Последние два года они по-настоящему его пытали. Они реально морили его голодом. Это, наверное, самое ужасное, о чем я думаю, когда представляю себе его существование в тюрьме.
Давайте поговорим о том ужасном дне, 16-e февраля, когда мы все узнали о его смерти. Я хотел бы попросить вас вспомнить этот день и описать его.
Я приехала в Мюнхен накануне вечером, на Мюнхенскую конференцию по безопасности. Я была там уже не в первый раз. У меня было запланировано несколько встреч. Я проснулась утром и готовилась к нескольким встречам. Первая была где-то в полдень, и тут я заглянула в телефон. Появились уведомления, и я увидела заголовки об Алексее Навальном. В этом не было ничего необычного, потому что у Алексея почти каждый день были судебные заседания. Так что я привыкла получать уведомления, начинающиеся с имени «Алексей Навальный» Потом я увидела третье слово. Третье слово сообщало, что он умер. Потом, примерно на пять секунд, я отвернулась и только потом поняла то, что это слово означает. Я была в своей комнате, одна.
О чем вы думали?
В такое трудно поверить. Не то чтобы я не верила. Но я чувствовала, что мы должны разобраться. Эти сообщения поступали только из российских официальных источников. Я бы назвала их пропагандистскими, практически все. Поэтому я решила, что для начала нужно во всем разобраться, и только потом можно начинать плакать и переживать.
Трудно описать, что я чувствовала. Это чувство, которое я не могу описать и которое, надеюсь, больше никогда в жизни не испытаю. Сначала я хотела взять себя в руки. Мне позвонила мама Леши и сказала, что она летит в колонию. Я согласилась, что ей нужно туда лететь. Мы думали, не окажется ли все это неправдой, какой-то ошибкой.
Лешина мама вела себя там как настоящий герой. Она и есть настоящий герой. Нет ничего ужаснее в жизни, чем неделю ходить и знать, что твоего сына убили, а ты не можешь забрать его тело. Люди, отвечающие за это, просто издевались над ней. Ее шантажировали. Они говорили, что не отдадут ей тело, что похоронят его там, в лагере. Это было ужасно. Мама Алексея перенесла все это с достоинством и все-таки добилась того, что тело Алексея отдали.
Через несколько часов после того, как вы узнали о смерти Алексея, вы выступили на Мюнхенской конференции. Многие были поражены, увидев вас с таким самообладанием в такой момент. Как вы решили выступить с этой речью?
Нам позвонили организаторы конференции и пригласили меня выступить. В тот момент у меня не было никаких сомнений. Я сказала, что буду выступать. Но было страшно. Мюнхенская конференция — это, пожалуй, самое известное политическое событие в мире. В ней принимают участие многие из самых высокопоставленных чиновников мира. Когда они выступают, у них обычно есть время на подготовку. Я былa в другой ситуации. Я вышла и сказала то, что сказала. Я не ожидала, что буду выступать с главной сцены.
Среди гостей в Мюнхене в тот день были некоторые участники переговоров, которые пытались освободить вашего мужа в рамках обмена. Путин дал понять, что хочет вернуть одного из заключенных, содержащихся в Германии: Вадима Красикова, наемного убийцы российских спецслужб. Когда вы прибыли в Германию 15-го февраля, собирались ли вы поговорить с немецкими чиновниками об этих переговорах, об обмене Навального и Красикова?
Такая возможность рассматривалась, но [в Мюнхене] никаких специальных переговоров по этому поводу не планировалось. Как я уже сказала, я знала об этих переговорах, но не участвовала в них. На тот момент я понимала, что эти договоренности уже были.
Вы считаете, что эти события связаны? Переговоры об обмене пленными и смерть вашего мужа?
Я глубоко верю в то, что когда-нибудь у нас будут не только предположения, а мы будем точно знать, кто это сделал, как и почему. Но сейчас это одна из самых правдоподобных теорий. Для обычных людей это может показаться странным. Но от человека, который развязывает войны, угрожает миру ядерным оружием, вполне можно ожидать, что он будет говорить одной группе людей одно, другой — другое, готовясь совершить убийство в тот момент, когда ему это будет удобно. Затем он в нужное время просто отдаст приказ.
Я думаю, есть большая вероятность того, что Путин не собирался освобождать Алексея никогда, с первого дня, как посадил его в тюрьму... Как только он понял то, что в сделке должен участвовать Алексей, он сразу же решил его убить.
Ради чего?
Чтобы показать: «Мы вам Алексея не отдадим, а вы нам отдадите Красикова за кого-то другого». Возможно, так оно и было. Когда он понял, что Красиков может выйти на свободу только в том случае, если у нас будет Алексей, то решил продемонстрировать, что Алексея они не получат ни при каких обстоятельствах.
«Они» — это кто? Немецкие власти? Американцы?
Я не знаю в деталях, как проходили эти переговоры. Я просто имею в виду группу людей, которые пытались освободить Алексея. Саймон, простите, я не ожидала, что мы так долго будем обсуждать с вами обмен. Я понимаю, что это очень интересные вопросы. Жаль только, что обсуждать особо нечего, потому что ничего не вышло. А результат оказался таким трагичным.
Тогда давайте перейдем на другую тему. 19-го февраля вы опубликовали видео, в котором заявили, что будете продолжать дело Алексея. Вы верите, что он бы хотел этого для вас?
Нет. Честно говоря, я не хочу гадать на эту тему. Иначе в трудную минуту я могу начать задумываться: а что, если он бы этого хотел? Что, если он бы хотел совсем другого? Я не хочу думать об этом. Мы это не обсуждали. Я просто подумала, что это нельзя так оставить. Если они думают, что могут убить Алексея и на этом все закончится, то они ошибаются.
Я видела, как много людей очень, очень глубоко переживают эту потерю, и мне очень хотелось поддержать этих людей, дать им хоть какую-то надежду. И больше всего я хочу, чтобы Кремль и его чиновники поняли: если они убили Алексея, то я встану на его место. Если они что-то сделают со мной, придет другой человек. В России очень много людей, которые выступают против этой власти, против режима, и я не сомневаюсь в том, что даже если они убьют очень многих из этих людей, на их место придут другие.
Вас кто-нибудь пытался отговорить от решения продолжить его работу?
Нет. Хотя я ни с кем особо и не советовалась.
Примерно через неделю после смерти вашего мужа вы встретились с президентом Байденом в Сан-Франциско. Что вам запомнилось из той встречи?
Мы проговорили больше часа. Это были не просто соболезнования. Это был действительно хороший, добрый, теплый разговор. Возможно, это было связано с тем, что в своей жизни он тоже пережил огромную личную потерю, и он лучше многих может понять, что значит без предупреждения потерять столь близкого человека. Даже если этот человек болен, даже если он в тюрьме, ты всегда веришь, пока он жив, что все будет хорошо.
Вы говорили с Байденом о санкциях или других способах, которыми США должны отреагировать на убийство Алексея?
Мы говорили о санкциях. Я предложила президенту Байдену помощь в поиске определенных активов. Фонд борьбы с коррупцией очень хорош в этом. Когда речь идет о санкциях, это очень важно. И я думаю что Запад совершенно не слышит нас, когда мы говорим, что нужно ввести санкции против ближайшего окружения Путина.
Это действительно нанесет удар по его власти, в то время как санкции, затрагивающие случайных людей, — например те, что были введены Евросоюзом и Великобританией после убийства Алексея — просто смешны. Это санкции против рядовых сотрудников. Да, среди них были генералы, но были и обычные ФСИНовцы из поселка Харп в Ямало-Ненецком округе. Такие санкции — это не только оскорбление памяти Алексея. Это оскорбляет и достоинство тех, кто вводит эти санкции, потому что они должны прекрасно понимать, что эти чиновники никогда не были за границей. И никогда и не выедут за границу.
У большинства людей, которые служат в российских правоохранительных органах, даже нет паспорта. Они могут выезжать только в несколько стран, например в Египет, Вьетнам, я даже не уверена насчет Турции. Санкции, запрещающие им посещать Лондон или замораживающие недвижимость, которую они могут иметь за границей — это просто смешно. Санкции должны быть направлены на друзей Путина и членов его ближайшего окружения. Все знают, что они очень ценят свой гламурный образ жизни. У половины из них есть яхты и самолеты. Если ввести против этих людей санкции, они начнут задумываться о том, что это Путин мешает им вести роскошную жизнь и что, возможно, им стоит перестать его поддерживать. Конечно, я понимаю, что Путин запугал этих людей. Да, некоторые будут бояться, но другие могут решить, что яхты им важнее собственного страха.
Почему Запад не вводит эти санкции? Что они говорят, когда вы приводите эти аргументы?
Проблема, Саймон, в том, что между первой и второй частью вашего вопроса есть большая разница. Когда я им говорю об этом, они говорят: «Да, да, конечно, нам нужно ввести эти санкции». Но то, почему они их не вводят — вопрос хороший. Расскажу вам один пример.
Прошлым летом я была в Европе, чтобы получить премию от имени Алексея, и встретилась с одним высокопоставленным европейским чиновником. Первая фраза, которую он мне сказал, была: «Ну, мы все еще боимся, что после Путина все будет хуже. А вдруг придет кто-то другой, и будет еще хуже?» Честно говоря, не могу понять, чего должны бояться европейские чиновники после нападения Путина на Украину, после его марша по границам Евросоюза, после всех подтвержденных случаев отравления в Великобритании, после его угроз применить ядерное оружие — я не могу представить, что может быть хуже. Но один высокопоставленный европейский чиновник все-таки спросил: «А что если будет еще хуже?».
То есть Запад боится, что эти санкции могут привести к краху Путина?
Наверное, они боятся, что он нажмет на красную кнопку и применит ядерное оружие. Но это не имеет никакого отношения к санкциям. Путин ведет себя так, что никто не знает, что он сделает завтра или даже сегодня. Он настолько не доверяет своему окружению, что даже они не могут угадать, что он сделает дальше.
Была ли позиция президента Байдена такой же, как у этого европейского чиновника?
Один из пунктов, который мы обсуждали, что было бы здорово создать рабочую группу, в которую вошла бы наша команда следователей, во главе которой — Мария Певчих, которая уже много лет занимается этим вопросом и раскрыла не только то, где находится недвижимость [ближайшего окружения Путина], но и как эта недвижимость оформлена на их родственников, соратников, бизнесменов, связанных с ними. В этом смысле наша организация может быть очень полезна при введении тех санкций, которые будут поддержаны внутри России.
Существующие санкции не работают. Они только помогают кремлевской пропаганде говорить: «Посмотрите, что с нами сделал коллективный Запад! Они ввели санкции!» Санкции нужно ввести не против России, а против властей, против Путина лично.
Каким был ответ президента Байдена на этот аргумент?
Он согласился и дал мне контакты одного чиновника, которые я передала нашей команде.
В своем выступлении перед Европарламентом 28 февраля вы сказали, что десятки миллионов людей в России не поддерживают войну. Опросы общественного мнения, похоже, этого не подтверждают. Почему вы в этом так уверены?
Конечно, я уверена. Почти все выступают против войны, просто делают это по-разному. В России осталось большое количество антивоенных людей. Уехало за границу только небольшое количество. Большинству бежать некуда. Это же их страна. Они все равно останутся. Некоторые из них сопротивляются, и они, конечно, не исчисляются в десятки миллионов. Но многие против всего этого. Просто, ну, не все готовы стать героями. Поэтому они продолжают жить обычной жизнью.
Но, как мы увидели, люди готовы выйти на улицы при любой возможности, будь то очередь за участие более-менее антивоенного кандидата на выборах или акция «Полдень против Путина». Не говоря уж о похоронах моего мужа. Эти похороны превратились в своего рода шествие. В первый же день там было около 40 000 человек. Это в один день, в одном месте, возле одной станции метро. Все они, явно, были против войны. Они кричали против войны.
Я говорил об этом с президентом Зеленским и его командой, и они в это не верят. Их взгляды на этот вопрос развивались со временем, но к концу 2022 года они пришли к выводу, что это не просто война Путина. Это война России, и неправильно искать так называемых «хороших русских».
«Хорошие русские» — очень плохая фраза. Я считаю, что они просто не хотят искать этих антивоенных россиян. Но такие россияне все-таки существуют. Просто трудно ожидать, что они выйдут на улицу, потому что, как я уже сказала, не все люди — герои. Они готовы прибегнуть к разным видам борьбы. Важно поддерживать этих людей, и я считаю, что игнорировать их — ошибка правительства Украины.
Обычные украинцы понимают то, что не все россияне настроены против них. Но когда речь заходит об украинском правительстве, я думаю, было бы правильно, если бы оно помнило об этих людях. Это явно не война России. Это война Путина. Конечно, есть очень агрессивное, поддерживающее войну меньшинство. Оно выделяется, но его очень мало. Путин делает все возможное, чтобы его поощрить. Он указывает на них и говорит: «Смотрите, все такие!» Но это неправда. Большинство людей по разным причинам хотят, чтобы война закончилась.
Считаете ли вы это одной из своих целей — найти общий язык с руководством Украины? Сотрудничать с ними?
Мне сложно сейчас ответить на этот вопрос, так как он зависит не только от меня.
Прежде чем мы отойдем от темы Украины, я хочу вас спросить об обращении Байдена «State of the Union». 5 марта газета The Washington Post сообщила о том, что первая леди Елена Зеленская не будет присутствовать на выступлении президента Байдена, потому что вы будете сидеть рядом с ней. Можете ли вы прокомментировать это?
Честно говоря, я прочитала об этом в The Washington Post. До этого я не знала, что она тоже приглашена. Я считаю, что если то, что написано в The Washington Post — правда, если она не приехала из-за меня, то мне очень жаль. Я даже не знала, что она будет там.
Если честно, когда в Украине состоялись последние президентские выборы, одна из причин, по которой я поддерживала Зеленского и надеялась на его победу, была в том, что мне очень нравилась его жена. Она мне очень симпатична.
12 марта в Вильнюсе на одного из самых близких друзей и союзников вашего мужа, Леонида Волкова, напал мужчина с молотком. Какой сигнал вы получили из того, как было совершено это нападение?
Важно то, что в двух метрах от дома Леонида его ждали люди с молотком и баллончиком с перцовым газом. В доме находилась его жена с маленькими детьми. Одному ребенку два года. А у дверей дома какие-то люди преследовали его. Сегодня они напали на Леонида, а завтра ворвутся в дом. И что они сделают с детьми?
Это какая-то ужасная ситуация. Никто не знает, что им придет в голову сделать в следующий раз. Но я всегда стараюсь подчеркнуть следующее: не ждите от Путина обдуманных решений. Он принимает решения либо в одиночку, либо с очень небольшим окружением, и никто не может угадать, что он решит сделать дальше.
Изменило ли нападение меры безопасности, которые вы принимаете для себя?
Мы думаем о новых протоколах безопасности. Честно говоря, я не очень хотела бы ходить с телохранителем. Но, как вы видели, я приехала сюда сегодня с ним. Молодой человек, телохранитель, я даже не знаю, как его назвать. [Смеется.] У нас с Алексеем никогда не было охраны, и я думаю, что унаследовала от Алексея часть этой смелости, этого легкого отношения. Но когда ты слишком беспечен, ты можешь сделать ошибку. Так что пока мои коллеги попросили меня ходить с телохранителем.
После нападения 12 марта?
Да, потому что этих людей не поймали. Мы не знаем, что будет дальше, и принимать такие риски, безусловно, не лучшая идея.
Близко к времени нападения вы написали в статье, что мир должен относиться к Путину не как к президенту, а как к мафиози, к бандиту. Что это означает на практике?
Проблема в том, что Запад думает о Путине как о политике. Но он уже давно перестал быть политиком. Он — глава ОПГ. Все его окружение — преступники. Они совершили военные преступления, они нарушили законы, они украли очень много денег у народа России, и при этом народ России живет в нищете, и проблема бедности в России только усугубляется.
Единственная причина, почему это не очень заметно, в том, что Путин научился хорошо работать с пропагандой. Люди поверили в то, что без Путина все может стать еще хуже, или что во всех их проблемах виноват не Путин, а Запад. К сожалению, в России существуют такие взгляды. Но они существуют потому, что Путин держит людей в нищете, а их возможности получить доступ к альтернативным источникам информации в далеких от Москвы городах и деревнях очень ограничены. Они смотрят только телевизор. Телевидение доступно везде. И там им говорит: «Украина ужасна. Американцы хотят нас завоевать. Запад только мечтает о том, чтобы нас захватить». К сожалению, слыша такое каждый день, некоторые начинают верить. Другие немного сходят с ума — не в медицинском смысле, а просто отказываются смотреть что-либо вообще. Они заявляют, что интересуются только своей частной жизнью.
Это результат колоссальных усилий со стороны Путина. Он уделяет этому огромное количество времени и ресурсов. Именно поэтому мы в Фонде борьбы с коррупцией тоже уделяем так много времени тому, чтобы донести до людей правдивую информацию. Да, вдали от Москвы у многих нет денег на доступ в Интернет. Но все равно очень важно пытаться их информировать. Если вы не хотите смотреть ничего, вы становитесь абсолютно аполитичным человеком, и это тоже очень страшно.
То есть, одна из ваших ключевых целей — поддерживать эти каналы информации в Россию?
Она не только ключевая. Она одна из самых важных. Чтобы люди в России помнили — чтобы они знали, что их не забыли. Их не оставили в тисках этого диктатора, этого зверя. Я знаю — я вижу по всем недавним демонстрациям, что очень много людей боятся принимать участие в тех или иных акциях. Но большинство людей готовы выйти на улицы в каком-то более легком виде, и я ни в коем случае не хочу разделять россиян, которые живут в России, и тех, кто был вынужден покинуть ее. Я очень надеюсь, что однажды они вернутся в Россию, и мы сможем работать над созданием прекрасной России будущего, о которой мечтал Алексей.
Что вы думаете о демонстрациях в день выборов, «Полдень против Путина»?
Я считаю его очень успешным. Очень трудно во время войны, когда людей могут посадить в тюрьму за плакат или лайк — очень трудно найти тот момент, когда люди готовы выйти на улицу и не бояться. Эта демонстрация дала им такую возможность, это было правильное решение. Совсем неважно, как эти люди проголосовали. Было очевидно, что Путин посчитает голоса так, как ему захочется. Но сейчас все говорят именно о том, что люди часами стояли в очередях против Путина.
В Берлине несколько моих друзей не успели проголосовать, потому что они пришли в полдень, а избирательный участок закрылся в восемь часов вечера. Они все еще стояли там. Это чувство, которое было у людей в России и вне, что ты пришел и увидел таких же людей, как ты сам, людей, которые против Путина, против войны. Это очевидно. Хотя кремлевская пропаганда утверждала, что все эти люди пришли голосовать за Путина, очевидно, что все они были против него. Теперь они знают, что на каждом избирательном участке, куда они пришли в полдень, чтобы проголосовать, они не одни.
Когда вы голосовали в Берлине, вы вошли в российское консульство, которое технически является территорией РФ. Вы не опасались, что вас там арестуют? Как отреагировали чиновники на ваше присутствие?
Я не знаю, что делают с российскими консульскими работниками, когда их обучают, но не могу сказать, что они поступали со мной плохо. Они были как роботы: «Здравствуйте, садитесь, проголосуйте, уходите». Я сказала им: «До свидания и спасибо». Они ответили, может быть, немного испуганно. Я не почувствовала никакой доброты, но я их не виню. Думаю, что это связано с тем, что в консульстве повсюду камеры. Они думают: а вдруг я ей улыбнусь, вдруг я на нее посмотрю не так. А все же я считаю, что в душе российские консульские работники — хорошие люди.
Боялась ли я пойти в консульство? Наверное, нет. Но когда я стояла в очереди, я чувствовала такую поддержку, что было нестрашно войти. Даже немного приятно. Я подружилась с людьми, которые стояли в очереди возле меня. Один из них пошутил, что меня могут задержать. Люди вокруг пообещали, что если это случится, они будут меня отбивать. Мы посмеялись.
Это шутка, но был риск, что задержат. Консульство — территория России.
Да, такая мысль, конечно, приходит в голову, потому что никогда не знаешь, как решат себя повести Путин и его власти. Были такие опасения. Но вы спрашивали меня, как я принимаю те или иные решения. Часто я чувствую, что у меня нет другого выбора. Я должна это сделать. Это правильный поступок, и после этого я не думаю о нем слишком много. Я просто делаю.
А как вы проголосовали?
Я испортила бюллетень и написала: Навальный.
Некоторые наблюдатели отмечают, что у вас больше шансов, чем было у Алексея, объединить оппозицию. Согласны ли вы с этим? И кого вы считаете своим главным союзником внутри движения?
Прежде всего, мои союзники — это россияне, где бы они ни находились, в России или за границей. Это люди, которые поддерживали Алексея. Они постоянно посылают мне сообщения со словами поддержки, и она для меня значит очень много. Это те, на кого я могу полагаться.
Что касается объединения оппозиции, то последние демонстрации показали, что объединиться вокруг хорошего коллективного действия несложно. Это — главный источник единства.
Когда в январе 2022-го года мы опубликовали статью об Алексее, наш заголовок был «Человек, которого боится Путин». Как вы думаете, боится ли Путин вас?
Я не знаю, как ответить. Честно говоря, мне все равно, боится он меня или нет. Я буду делать то, что делаю. Я буду делать то, что правильно. Я буду бороться против Путина. Путин — мой враг. Он убил моего мужа. Он убил его трусливым образом. Убил его в то время, когда он уже сидел в тюрьме. Это доказывает его трусость. Поэтому, я думаю, что тот ваш заголовок был абсолютно правильным.
Но из-за этой кампании, которую они в последние месяцы развернули против меня, постоянно выдумывая, генерируя новости обо мне, очевидно, что некоторые пропагандисты продали ему идею о том, что надо бороться со мной. Итак, давление будет усиливаться. Власть в России всегда любит находить себе очередного врага.
Посмотрим. Я не могу обещать вам, что никогда не буду бояться. [Смеется.] Сейчас я точно не боюсь. Я жила под таким давлением 15 лет. Они следили за мной, за моими детьми. Когда мы были в отпуске, нас фотографировали с лодки. Преследовали нас на машине.
Я научилась не обращать на них внимания. Люди способны привыкнуть к чему угодно. Я не боюсь таких вещей. Бывают неприятные моменты, но с этим ничего не поделаешь. Что касается того, боится ли он меня — время покажет.
В вашем видеообращении 19 февраля, когда вы заявили о намерении продолжить работу Навального, вы попросили россиян разделить с вами ярость. Что вы имели в виду?
Ярость не означает ненависть. Ярость — это когда убивают того, кого ты любишь. У меня и раньше не было сомнений, что у Алексея очень много сторонников, но эти неиссякаемые обещания помочь, поддержка, которую мне выражают люди, длинные очереди тех, кто приходит с цветами на его могилу даже сейчас, полтора месяца спустя, все еще поражают меня. Я очень благодарна этим людям. И я думаю, что именно их должен бояться Путин. Не меня, а людей. Людей, которые помнят Алексея и разделяют со мной ярость, боль, горе от того, что мы потеряли, а также надежду и желание жить в нормальной, демократической стране.
Для многих вы стали символом такой надежды. А каково это?
Приятно слышать, но еще это и очень большая ответственность. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не подвести.
*Внесен в список «террористов и экстремистов».
**Признан в России «экстремистской организацией», деятельность запрещена.
Фото: Sean Gallup, Sven Hoppe