Евгения Альбац*: Для меня было каким-то чудовищным потрясением то, как эта власть, которая заявляет о своих консервативных ценностях, которая на словах ставит семью, детей в центр своей вселенной, которая бесконечно стоит в церкви со свечками и говорит о духовности, — так издевалась над матерью Алексея Навального Людмилой Ивановной, обманывала, шантажировала, пыталась заставить отказаться от нормального прощания и погребения убитого сына. А потом в Москве не нашлось ни одного зала для прощания, не оказалось катафалка, некому было выкопать могилу!.. Зоя, вы дочь известного религиозного диссидента Зои Крахмальниковой, которая в советское время боролась за свободу вероисповедания, за права верующих, выпускала религиозный сборник «Надежда» и за это пошла по этапу. И вы — глубоко религиозный человек. Объясните мне, как такое может быть?
Фальшивое православие
Зоя Светова: У меня нет ответа, кроме самого простого. Мы знаем (и вы даже лучше меня это знаете, поскольку в 90‑х занимались архивами КГБ и Русской православной Церкви), что многие священники, даже епископы и сам Патриарх Кирилл были связаны с КГБ. И поэтому вся эта религиозность чиновничья, религиозность высших должностных лиц: и президента, и Медведева и других — это всё показное, это совершенно не настоящее православие. Также как и православие Патриарха Кирилла и его епископов — абсолютно не настоящее. Когда все-таки отдали тело Алексея, я переписывалась с Людмилой Ивановной, я очень хотела попасть на отпевание. По Москве пронесся слух, что отпевание будет только для семьи. И я ей написала: скажите, где будет отпевание, я очень хочу попасть. И Людмила Ивановна ответила: «Но оно будет для всех, мы всем сообщим». Насколько я слышала, не знаю, правда это или нет, что некоторые церкви отказались проводить отпевание, в частности, та церковь, которая находится на Борисовском кладбище. И вот выбрали эту церковь в Марьино (церковь иконы Божией Матери «Утоли моя печали». — NT), потому что это чисто бюрократическая история: он же жил в Марьино, вот давайте будем отпевать в Марьино. В Марьино известный настоятель, он известен тем, что служил когда-то в Германии. Когда я такое читаю, то мне сразу становится понятно, что это не просто так, он вообще является благочинным всех церквей вот этого южного округа. Очень крупный церковный чиновник.
Я приехала в церковь специально очень рано: у них служба начинается в 9, я приехала к 10‑ти, потому что я была уверена, что если приеду не то что к 2‑м часам, но даже к 12‑ти, я туда не попаду. Я приехала, стояла все службы, которые там шли, и там было довольно много народу, человек 50–60. И из них 10–15, как мне кажется, а может и больше — это были те, кто приехал специально, как и я, чтоб попасть на отпевание. У них были цветы. Это были молодые люди, которые, как потом они мне признались, вообще первый раз попали в церковь именно для того, чтобы проститься с Алексеем. И когда закончились службы, нас — а нас было человек 50 — выгнали через задний вход и сказали: «Всё, вы не попадете на отпевание». И тогда мы устроили настоящий скандал. Мы бились, кричали: «Откройте нам церковь», там были женщины, которые кричали: «Ну как же так? Невозможно выгонять людей из церкви!» И в результате все-таки пришел какой-то капитан, который сказал: «Ну раз вас тут <всего> 50 человек, мы вас пустим». И нас пустили. Мы познакомились в церковном дворе с молодым священником, он сказал: «Я буду отпевать». Я спросила: «А почему вы?» «Да потому что я сегодня дежурю, я дежурный священник, я буду отпевать». Его зовут отец Андрей Малевич. Я его спросила: «А как вам повезло вообще?» Он не выразил большого энтузиазма по поводу того, что ему повезло, но когда я спросила, знает ли он Алексея Навального, видел ли он его когда-нибудь в этом храме (потому что в этом храме, как я потом узнала, крестили Захара, сына Алексея), он сказал: «Нет, я всех не помню, ведь так много вас, вы мне как бы все на одно лицо». Но в принципе он был настроен вполне лояльно, он тоже сказал, что нас пустят. Понятно, что церковь — это единственное место, которое государство дало для того, чтобы люди простились с Алексеем Навальным, и они очень боялись, что в церкви начнутся какие-то речи, это то, чего они не хотели.
Евгения Альбац: Почему они не дали зал?
Зоя Светова: Мне кажется, это очень понятно. Они не хотели, чтобы прощание превратилось в митинг. Когда прощание проходит в каком-то зале, люди говорят о человеке, с которым они прощаются. Помните, мы же были на прощании с Борисом Немцовым в Сахаровском центре, на прощании с Сергеем Ковалевым. Всегда люди говорят очень проникновенные речи, и конечно это бывают в общем-то антиправительственные речи. Они этого не хотели. И потом, в зале прощание может продолжаться в течение двух, трех, четырех часов, была бы огромная очередь. А здесь, в церкви, было 300 человек, а скорее всего меньше, может быть 200, какое-то количество людей потом пустили. Церковь оказалась довольно маленькой, хотя с виду она большая. Но она была набита под завязку.
Народное отпевание
Фото: Дмитрий Цыганов / «Новая газета Европа»
Евгения Альбац: Я не знаю канонов православия, как многие, наверное. Я прочитала, что есть два варианта отпевания — короткий и долгий. И по-моему вы писали, что Навального отпевали по сокращенному обряду. Поэтому потом мы узнали, что певчие сами собрались и на улице отпели Навального по полному канону. Объясните, так ли это?
Не было на панихиде никаких знаменитостей, были просто люди, которые любили Алексея, восхищались им, и они все время, очень много часов стояли за оградой церкви
Зоя Светова: Это не совсем так. Отпевание длилось 30–35 минут, это вроде не краткий чин. Но я утверждаю, что все-таки это было очень короткое отпевание, и самое главное было не во времени. Что касается хора, я знаю, что известный религиовед Сергей Чапнин везде рассказывал, что он попросил очень хороший московский церковный хор, чтобы они позвонили в эту церковь к своим коллегам певчим и попросили, чтобы их пустили, они хотели участвовать в этом отпевании. Им не разрешили. И они тогда стояли на улице. Хор же в храме на отпевании спел гораздо меньше песнопений, которые поют обычно. Говорят, что они вроде бы плохо относились к Навальному, но этого я не знаю, просто факт, что священник провел эту службу по сокращенному варианту. Обычно священник, когда заканчивается отпевание, говорит надгробное слово, это очень важно, даже если священник не знает человека, которого он отпевает, но он знает, что этот человек верующий. Он обязательно что-то говорит в утешение близким и тем, кто стоит у гроба. Этот же не сказал ничего. Он сказал просто — прощайтесь, семья, и тут произошло замешательство, прощание продлилось минут пять или семь, потому что священник сказал: закрывайте гроб. Пришли ритуальщики, которые сказали — закрываем гроб, раз священник сказал, а люди стали кричать: «дайте проститься». В результате им проститься-то и не дали, гроб очень быстро закрыли. И всё. Но при этом я хочу сказать, что это было абсолютно народное прощание, абсолютно народное отпевание. Там не было никаких знаменитостей, там были просто люди, которые любили Алексея, восхищались им, и они все время, все эти тридцать пять минут несли цветы. Потом, когда я вышла на паперть, я увидела эту толпу людей, это были люди, которые стояли всё это время, очень много часов за оградой церкви. Их было очень много. Они были потрясающе красивы, мне показалось, что они были ярко одеты, я думаю, это из-за того, что у всех были цветы. Когда вынесли гроб, люди начали скандировать: «Навальный, Навальный» — и хлопали. Одна женщина, очень простая, сказала: «Ведь он же за нас стоял! Он был один за нас за всех»! Люди приехали из разных уголков Москвы, было много молодых. Из церкви вышла молодая девушка, она так рыдала, как будто у нее умер близкий-близкий человек, ее успокаивал ее молодой спутник. Там многие плакали...
Большая благодарность Людмиле Ивановне Навальной, которая сказала, что не будет никаких списков желающих проститься с Алексеем. Кто пройдет, тот пройдет. Это будет народ, который любил Алексея и который с ним попрощается. И она этого добилась! Мы знаем, что на кладбище, когда уже было пять часов, ей сказали, что будут закрывать кладбище. Она сказала: «Нет, я не уйду, пока все не попрощаются».
Мы все чувствовали, что есть Людмила Ивановна, которая как будто покрывала нас всех своим платком, берегла, и не было никаких задержаний. Это была потрясающая любовь матери, которая пережила невообразимое горе, но вот ее присутствие все ощущали. Она сидела в храме, взявшись за руки с Анатолием Ивановичем, отцом Алексея. Еще там сидела мама Юли и какая-то женщина, видимо их подруга. Они сидели абсолютно спокойно, смотрели на Алексея, и тогда она не плакала. А когда она вышла из храма и к ней все стали подбегать — вот тогда она заплакала... Это было душераздирающе. Когда толпа двинулась следом за катафалком, полицейский сказал — я вам не советую идти на кладбище, потому что мост перекроют, но мост не перекрыли. И к кладбищу шла огромная вытянутая вереница людей, по моим ощущениям 20–30 тысяч человек, это было совершенно невероятное зрелище.
Еще надо сказать, что люди все время скандировали очень смелые лозунги. Они не боялись. Говорят, что там ездила машина, которая фотографировала людей. Но люди не боялись. Они как будто говорили: «Ты не боялся, Алексей, и мы не боимся».
Фото: Максим Шипенков / EPA-EFE
Евгения Альбац: Трансляция шла в прямом эфире: CNN, «Рейтер», «Ассошиейтед пресс», «Популярная политика», канал Александра Плющева. И видно было, что они все время получают картинку.
Зоя Светова: Надо обязательно добавить, что интернет глушили, уже в церкви невозможно было ни передавать, ни читать Телеграм. «Билайн» еще как-то работал, мой МТС — нет. Я знаю, что журналисты, которые делали стримы, отбегали на два квартала, чтобы передать репортаж.
Благодаря Людмиле Ивановне Навальной мы увидели тот самый навальновский характер. Стало понятно, откуда этот стальной Навальный, который «я не боюсь, и вы не бойтесь»
Евгения Альбац: Спасибо, что вы напоминаете о том, что всё стало возможным благодаря Людмиле Ивановне Навальной. Юлия не могла уже приехать, Алексей очень боялся, что Юлю задержат и не отпустят обратно к детям. И конечно, мы увидели в эти две недели тот самый навальновский характер. Потому что стало понятно, откуда этот стальной Навальный, который «я не боюсь, и вы не бойтесь», «если меня убьют, это значит, что мы очень сильны! Не сдавайтесь!»
Зоя Светова: Мне очень понравилось, как написала Ксения Лученко, православная журналистка, что есть два православия — православие официальное, Патриарха Кирилла, и православие Алексея Навального. Вот его вера — настоящая! В своих выступлениях в суде он часто вспоминал Евангелие. И очень часто призывал людей соблюдать христианские заповеди. Мне кажется, и в этом смысле он победил, потому что тот хор, который отпевал его за оградой церкви, пока шла панихида в храме, это пел народный хор. Именно потому, что Алексей был действительно верующим человеком, и для него это было важно. Он их в этом победил тоже — с их показным православием, с их стоянием в церкви со свечками по праздникам. А ему люди пели за оградой храма, и уже по полному чину...
Пыточный Харп
Евгения Альбац: Зоя, вы многие годы ходили по тюрьмам, входили в Общественную наблюдательную комиссию — до тех пор, пока оттуда вас не выдавили, поскольку вы рассказывали, что в реальности происходило в местах заключения, в том числе с российскими политическими узниками... Скажите, они что, действительно могли не отдать тело? Угроза этого следователя в Салехарде, что они похоронят Навального в колонии, — это реально могло быть?
Зоя Светова: Ну конечно. Могли бы не отдавать тело, говоря о том, что они ведут следствие. Это бы затягивалось и затягивалось. Но проблема в том, что у них выборы, которые здесь сыграли, мне кажется, в пользу того, что нужно было поскорее Навального похоронить. Но они по какой-то причине — я думаю, что мы об этой причине скоро узнаем — неделю, даже восемь дней не отдавали тело. Мне кажется, была какая-то вполне конкретная причина. Они тянули время...
Я думаю, он понимал, что ему, после того как он выжил после отравления, дается еще какой-то шанс жизни. Но, к сожалению, этот шанс был очень короткий, и жизнь была очень короткая
Евгения Альбац: «Новая газета Европа» писала со ссылкой, видимо, на врача скорой помощи, который приезжал в колонию в Харп и который говорил, что вроде бы на теле Навального были синяки. Вы прощались с Алешей. Что было на его лице?
Зоя Светова: Нет, на лице не было никаких синяков. Лицо было очень сильно загримировано.
Евгения Альбац: Страдание было на этом лице?
Зоя Светова: Я не видела страдания. Он был очень спокойный. Но конечно он не был похож на того молодого Алексея, которого мы помним, и того, кого мы видели в последнем видео из колонии в Харпе 15‑го февраля. Что я точно могу сказать — меня поразило, насколько он был худой. Он был накрыт специальным покрывалом, я не видела его тела, но ощущение было такое, что там лежит какой-то очень маленький человек. Очень худой человек, какой-то бестелесный совершенно. И понятно было, что его очень сильно мучили там. Я не могу сказать, что его убивали, пытали, но просто все 300 с лишним дней, что он провел в ШИЗО, в холодном сыром помещении... это была пытка. Как он мог писать, как он мог шутить — я совершенно не понимаю. У него была совершенно потрясающая сила воли. Мы говорили про его веру. Я думаю, он понимал, что ему, после того как он выжил после отравления, дается еще какой-то шанс жизни. Но, к сожалению, этот шанс был очень короткий, и жизнь была очень короткая.
Евгения Альбац: Вы сказали, что была причина, почему восемь дней не отдавали тело. Какая ваша гипотеза?
Зоя Светова: Я думаю, такая же, как у всех: они хотели скрыть причину смерти. Конечно, они не хотели, чтобы родственники проводили независимую экспертизу. Но речь об этом даже и не шла, потому что Людмила Ивановна никак не могла это сделать. Но, может быть, независимая экспертиза уже не показала бы ничего? Восемь дней — это много.
В любой колонии можно убить человека, если захотеть. Но спрятать следы, наверное, проще в какой-то очень отдаленной, куда быстро не доедешь
Евгения Альбац: То что Алешу увезли в Харп — это они уже готовились к убийству и поэтому хотели отправить подальше? И до этого посадили адвокатов, чтобы они тоже не могли ничего узнать?
Зоя Светова: В любой колонии можно убить человека, если захотеть. Но спрятать следы, наверное, проще в какой-то очень отдаленной, куда быстро не доедешь. Я не знаю, что было у них в голове. Но убить они могли его и во Владимире.
Евгения Альбац: Из Харпа никаких не приходит сведений? Ничего не доносится до вас? Ведь тюремная почта, зэковская почта — она же, в общем, всегда была вполне эффективной, и во времена, когда сидели ваши родители.
Зоя Светова: Это колония особого режима. Там вообще нет телефонов. И то, что якобы кому-то, каким-то журналистам кто-то позвонил — я не очень в это верю. Это мог быть провокатор. Потому что не должно быть телефонов в особой зоне. Но кто-то выйдет оттуда, и конечно будут какие-то свидетельства, я уверена, что рано или поздно мы узнаем, как это было и что это было. Харп — это же маленький поселок, там все друг друга знают. И там, конечно, очень много тюремщиков, которые никогда ничего не расскажут, это корпорация. Но наверняка какие-то заключенные, я думаю, расскажут.
Евгения Альбац: Зоя, спасибо вам за то, что вы там были. Спасибо, что за всех за нас отстояли эту службу и написали об этом. Спасибо людям, которые стояли вместе с вами в этом храме, которые потом шли к Борисовскому кладбищу, и продолжают идти.
* Евгению Альбац российские власти объявили «иностранным агентом».
** Алексей Навальный внесен в реестр «экстремистов и террористов».
Фото: Дмитрий Лебедев / Коммерсантъ / Sipa USA / Vida Press