Рисунок Екатерины Галактионовой
Есть такой закон палеонтолога конца XIX века Луи Долло — закон необратимости эволюции: если живое существо поместить в условия существования, которые были типичны, допустим, для времени динозавров, оно обратно в динозавра не превратится. Если применить этот закон к социальным отношениям, то человек, обретший внутреннюю свободу, даже если его этой свободы лишить в полицейском смысле, все равно останется свободным. О чем, собственно, свободный человек Саша Скочиленко в своем последнем слове на суде и говорила людям добровольно несвободным и тотально зависимым — судье, прокурору, надзирателям. Зависимым от государства, от его ложно понятых интересов, от собственных невежества и предубеждений.
Говорят, однажды Мераба Мамардашвили вызвали не на допрос, а на разговор чекисты. Они сказали ему: «Мы знаем, что вы считаете себя самым свободным человеком». Это был упрек. И предупреждение. А потом Мамардашвили говорил, что самая значимая свобода не там, где выбор есть, а там, где его нет. Если человек сохраняет свободу в таких обстоятельствах, значит он по-настоящему свободен. А чтобы свобода сохранилась — ее надо практиковать. Каждый день. Это как чистка зубов. Иначе, без таких осмысленных усилий, она будет утрачена.
Биополитика деспотии
Если продолжать применять закон Долло к социальным отношениям, то человек, воспользовавшийся свободой или уже выросший в обстоятельствах, когда можно выбирать индивидуальную траекторию своей жизни в нормальном, модернизированном обществе, уже не вернется, даже если его заставлять, к поведению человека несвободного и зависимого — от государства и коллективных предрассудков. Если человек жил и живет в обществе, где можно самостоятельно выбирать жизненный путь, образование, карьеру, свободно и осмысленно планировать создание семьи и рождение детей, он уже не станет существовать в соответствии с выдуманными или давно забытыми «традиционными ценностями». Он или она не станет отказываться от высшего образования и самосовершенствования ради того, чтобы безответственно произвести на свет десять детей, из которых три умрут, три отправятся воевать за диктатора, приравненного к Родине, два сядут в тюрьму, а еще два продолжат плодить неизбежную бедность. Так жили самое позднее в темные десятилетия XX века.
Архаика вместо современности, инволюция вместо эволюции, демодернизация вместо модернизации, деспотия вместо свободы. Это траектория, по которой идет — причем во всем и по всем азимутам — путинский режим. Заставим рожать много детей, чтобы они были бедными и потому зависимыми от государства, заставим потому, что деспотии нужно много пушечного мяса или дешевой рабочей силы. Чтобы рожали больше — запретим аборты.
Это явление той же природы, что и заключение человека в тюрьму за то, что он вел себя как свободный человек. Демократия, права и свободы человека и гражданина, свобода жить хорошо и качественно, свобода самому определять свое репродуктивное поведение, свобода ценить отдельную человеческую жизнь выше всего — это одно и то же.
Посадить человека на 7 лет в тюрьму за то, что он отстаивал ценность жизни, а не смерти, мира, а не войны — то же самое, что запретить женщине распоряжаться собственным телом. Это деспотическая биополитика: государство хочет распоряжаться телами граждан, перемещать их в тюрьму и в окопы, требовать от них биологического материала не для жизни, а для смерти за «Родину», приравненную к деспоту. А чтобы подданные слушались, государство устанавливает монополию не только на их тела, но и на слова и мысли, приковывая кого к телевизору, а кого к единым учебникам, к единой трактовке мира и истории.
Деспотию выдают слова и термины: раньше предмет для школьников назывался «Основы безопасности жизни» (ОБЖ), теперь он будет называться «Основы безопасности и защиты Родины». Безопасность «Родины», приравненной к безопасности высшего руководителя и его команды, выше безопасности человека. За «Родину» надо отдавать жизнь, поэтому какая уж тут безопасность жизни.
Деспотию сопровождает тотальный конформизм. Шок для элит давно прошел, и они привычно и успешно служат. Как и положено при тоталитаризме — в том числе мастерам культуры, — с предупредительным восторженным лизоблюдством. Овацией встречают диктатора в самых разных аудиториях, включая «культурные». «Милитарист и имперец» Пиотровский, Гергиев, Бондарчук, Швыдкой, Хабенский... Конформизм образованного класса не знает границ. Никто не дает команд, самоцензура и яркие инициативы плодятся самими мастерами: и вот уже необходимо «снижение латинизации среды и уменьшение англомании в повседневной жизни России». Прямо средневековая традиционная русская борьба с ересью латинянства, XVI–XVII века.
Аморальность деспотии
Есть такой классический квартет свобод Франклина Рузвельта — свобода слова, свобода совести, свобода от нужды, свобода от страха. Это, как говорил Рузвельт в январе 1941 года, когда один диктатор поставил под вопрос основы демократической системы, «моральный порядок». Свобода — это моральное понятие, несвобода — античеловечна и аморальна. Аморально доносить на соседа, аморально сажать в тюрьму человека за преступление, которого он не совершал, аморально лебезить перед властью и заниматься самоцензурой, увольняя лучших профессоров за то, что они лучшие, вымарывая с афиш неугодных и выбрасывая из библиотек книги «иноагентов». Аморально выпускать из тюрьмы настоящих убийц в обмен на то, что они пошли убивать других людей ради сохранения власти автократа.
Деспотия — аморальна. Демодернизация, означающая пот, кровь, слезы, вшей, грязь, антисанитарию, героизацию смерти, устранение равноправия женщин, примитивизацию образования, кувалдизацию сознания, упрощение восприятия мира — аморальна. Традиционные ценности, героизирующие смерть и возводящие на пьедестал поведение, свойственное обществам до демографического и эпидемиологического перехода — аморальны.
Механизмы бегства от свободы и психологии толпы безукоризненно работают десятилетиями и даже теперь столетиями. Человеку проще выживать или затерявшись в толпе (там размывается ответственность за что бы то ни было), или прислонившись к иерархии, воплощающей безальтернативную власть и расчерченность жизненных трасс. Человеку вне толпы в периоды власти массы и диктатора приходится тяжело, и сейчас эти времена вернулись. Линия фронта проходит по индивидуальной траектории и частной жизни человека — между национализацией человека государством и его деприватизацией, эмансипацией от государства; между модернизацией и архаикой; личной и политической свободой и архаической подчиненностью деспоту и толпе.
Пришло поразительное время: казалось бы, давно уже и государства, и общества, и интеллектуалы пришли к определенному консенсусу по поводу того, что является свободой, правами человека, почему демократия важна и почему авторитарные и тоталитарные формы правления не просто опасны для человечества, а смертельно опасны. Давно, с послевоенного (то есть после Второй мировой войны) времени, переформулированы, кодифицированы, зафиксированы в документах международных организаций самые начала устройства свободных человеческих обществ. И вот спустя почти восемь десятилетий эти фундаментальные основы подвергаются сомнению и объявляются противоречащими суверенному и цивилизационному духу бывшей имперской нации, самоутверждающейся самым что ни на есть древним и архаичным методом — внешней военной экспансией и внутренним принуждением и насилием. Методом попрания одной из самых главных свобод — свободы от страха.
И приходится снова обращаться к основе основ — осмыслению заново самого понятия свободы и всего того, что из него вытекает, что казалось незыблемым и разделяемым всеми, как разделяемы в приличном обществе правила хорошего тона. Удивительно, но придется и на собственном опыте, и на основе возвращения к интеллектуальным корням переучиваться. Разбираться с собственной совестью, ответственностью и моралью и снова садиться за Поппера, Берлина, Арендт, Дарендорфа, фон Хайека и учить матчасть идеального. Чтобы потом воплотить его в жизнь. Снова понадобилась работа просвещения. Предыдущих его волн не хватило. И эта работа каждодневная. Благодаря ей и действует в социальной сфере биологический закон Долло: даже если нас поместить в сталинские условия, мы не испытаем обратную эволюцию, не мимикрируем и не превратимся в сталинских уродов-динозавров, потому что у нас была свобода и она есть внутри нас.
* Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».