«Элиты понимают, что ситуация работает против Путина»

Евгения Альбац*: Что вы отметили, Аббас, как главное политическое событие последней недели?

Аббас Галлямов: Конечно, обострение Карабахского конфликта. Но влияние этой истории на общественное настроение в целом я бы преувеличивать не стал. Для политического класса — да, конечно. Для более широкого круга населения, смею предположить, это все‑таки история периферийная. У людей есть базовое понимание, что все дороги сошлись в Украине, что именно там вершится судьба России.

Но для тех, кто занимается политикой профессионально, карабахский конфликт, поскольку он напрямую касается России, оказался очень важным. Разворот России от Армении в сторону Азербайджана и стоящей за Азербайджаном Турцией был очень неожиданным. Сторонники режима напряглись, но потом облегченно выдохнули, когда увидели, что Кремль вроде как выкрутился, то есть избежал поражения.

Проиграли Армению

Евгения Альбац: Что вы имеете в виду?

Аббас Галлямов: Я имею в виду, что вовремя сменил лояльность. До этого вроде как за Армению были, а тут — раз! — а мы, оказывается, были за Азербайджан. Извернулись — и всё.

Если глубоко копать, то единственным источником легитимности Путина является его предполагаемая сила, то есть уверенность аудитории в том, что он всегда побеждает, ему невозможно противостоять. Поражение — это единственное, что по-настоящему делегитимизирует. И в этом смысле для Путина, если он за Армению, а Армения так позорно проигрывает, то это поражение Путина и удар в самое сердце образа. Поэтому система напряглась.

А тут вдруг оказывается, что Путин и не поддерживал Армению. <Лидер ЛДПР> Слуцкий по телевизору вещал о том, что именно Азербайджан наш стратегический партнер, и Алиев может сравниться по степени уважения со стороны Путина только, может быть, с Лукашенко. Они в очередной раз продемонстрировали, чего стоят все их разговоры. Вы же помните, как описывались российско-­армянские отношения? Что это братство двух христианских народов. И в одночасье все многолетние заклинания по поводу стратегического партнерства, дружбы, взаимного проникновения культур, всё что они говорили — было слито в канаву.

Общенациональные стратегические расклады не имеют значения в сравнении с личными путинскими штучками-­дрючками или по отношению к путинским симпатиям. Пашиняна он исторически не воспринимает, не любит

В очередной раз было продемонстрировано, что российский режим абсолютно персоналистский, что общенациональные стратегические расклады не имеют значения в сравнении с личными путинскими штучками-­дрючками или по отношению к путинским симпатиям. Пашиняна он исторически не воспринимает, не любит, потому что тот посмел сделать то, чего не должен с точки зрения Путина делать никто: свергать действующую власть, вообще покушаться на начальство.

Потому что если есть у Путина какая‑то идеология, то она как раз и заключается в том, что начальник всегда прав. У подчиненных есть право только челобитные приносить, коленопреклоненно подавать их и ждать милости. Дадут милость — хорошо, не дадут — вернулись назад, покорно сидим по лавкам, молчим. В этом смысле Пашинян, который сумел свергнуть правящий режим на волне народного гнева, для Путин человек неприятный, неприемлемый. Эта составляющая тоже сыграла роль.

Путин с его ставкой на силу навязал России архаичную точку зрения, что тот кто силен, тот прав и достоин того, чтобы с ним разговаривали с уважением. А если ты слаб, то чего с тобой с уважением разговаривать? Он просто никогда не думал, что он сам когда‑­нибудь окажется в положении слабого — благодаря Украине, конечно. Терпеть это еще и из Армении? Ну решили, что не надо. Решили изобразить дружбу с Азербайджаном. Я думаю, больше всего этому удивился Алиев.

Евгения Альбац: Но у России военные базы в Армении. Что будет с ними? Или Россия совсем уйдет из Армении?

Аббас Галлямов: Это все оказалось вдруг вторично, важно не оказаться в лагере проигравшего. Они, наверное, сейчас попытаются свергнуть Пашиняна. Я думаю, что в волнениях в Армении роль России очень велика. Через армянскую российскую диаспору туда закинуты большие деньги. И если им это удастся, то новые власти сохранят российскую базу. А если не удастся, то вполне возможно история наших баз там закончится.

Евгения Альбац: То есть Россия уходит из региона как самостоятельный игрок?

Аббас Галлямов: Давайте подождем, посмотрим. Я все‑таки не уверен, что Пашиняну удастся усидеть.

Часики тикают

Евгения Альбац: Мы видим, что украинское наступление оказалось менее удачным, вопреки ожиданиям. Очевидно, что вой­на затягивается. Как вы полагаете, российская номенклатура, которая внимательно смотрит за тем, силен ли по-прежнему вождь или пора его уже убирать, воспринимает происходящее на фронте скорее как победу Путина, или просто выжидает?

Аббас Галлямов: Нет, конечно, никакой победой там не пахнет. Да, украинцам не удалось повторить стремительную харьковскую операцию, но сейчас российское отступление тоже происходит. Вот только что ВСУ два населенных пункта около Бахмута взяли. Институт изучения вой­ны подтверждает, что прорвали «линию Суровикина», основную линию обороны. Поэтому сейчас вполне возможно там начнется быстрый бросок в направлении Азовского моря.

То есть свидетельств того, что украинцы побеждают, много. Да не так быстро, как в какой‑то момент казалось. Но понятно, что Россия вбухала туда огромные деньги, создан мощный укрепрайон. И то, что все‑таки украинцы там движутся, это чуть ли не подвиг.

Элиты все равно понимают, что ситуация работает против Путина. И они сидят и наблюдают. Они в целом разобщены, они боятся Путина. История с самолетом Пригожина укрепила его позиции в элитах. Они поняли, что не настолько он ослабел. Может, он с украинцами и не может справиться, но со своими‑то разберется. Поэтому предпочитают наблюдать, ждут, что будет. Потому что, в конце концов, это у Путина часики тикают. Это у него выборы приближаются. Непонятно, что будет с мобилизацией: комбинация мобилизации с выборами — это очень серьезный вызов. Начинать активничать против Путина пока страшно. Пригожин попробовал — вон чем закончилось. Поэтому все предпочитают друг на друга поглядывать. Каждый из них был бы рад, если бы их сосед взял и организовал что‑нибудь, свергнул Путина, но только не я. К тому же привыкли за эту четверть века, что он в какой‑то момент что‑то придумает и вывернется.

Они остаются лояльными, но лишь до тех пор, пока он царь горы. А как только не царь горы, то играй со своими проблемами сам. А когда уже совсем плохо будет, еще добавят, помогут допинать. Точно так же, как Россия поступила с Арменией, бывшие сторонники Путина поступят с ним самим же.

Евгения Альбац: У вас нет сомнений в том, что Пригожин мертв? Потому что, например, Валерий Соловей очень убежденно говорит, что нет-нет, он жив, его не было в самолете. У вас нет сомнений?

Пригожин никогда не был настолько близок к Путину, чтобы что‑то такое знать, чего не знают другие. Разве что на уровне слухов, сплетен, которые мог слышать от своих друзей — понятно, что было много общих знакомых

Аббас Галлямов: Я до этого несколько раз говорил в своих интервью, что Пригожин может спасти себя от Путина, только если реально исчезнет: сменит пол, условно говоря, уйдет в Африке в джунгли куда‑нибудь. Поскольку я сам это говорил, я не мог полностью исключить, что Пригожин так и сделал. Поэтому когда это все случилось, у меня такая мысль мелькнула. Но чтобы уверенно это утверждать, нужны какие‑то доказательства, я их не вижу. Поэтому пока я придерживаюсь той точки зрения, что он мертв.

Евгения Альбац: Одна из гипотез (я ее слышала от генерала ФСБ в отставке, человека, который работал в администрации президента) заключается в том, что Пригожин должен был оставить какой‑то компромат, страховой вариант на случай своей гибели, что вот если его убивают, где‑то вылезает какой‑то компромат. Он же давно знаком с Путиным, наблюдал его в Петербурге, когда Путин контролировал в большой степени криминальный Петербург, то есть на него должно быть много всего. И тем не менее ничего не появилось. Такое ощущение, что Пригожин был почему‑то уверен в своей безнаказанности. У вас есть этому объяснение?

Аббас Галлямов: Я не следил за Путиным, когда он был в Петербурге, этот период его жизни не могу анализировать. Пригожин никогда не был настолько близок к Путину, чтобы что‑то такое знать, чего не знают другие. Разве что на уровне слухов, сплетен, которые мог слышать от своих друзей — понятно, что было много общих знакомых, тусовка была общая. С Бегловым они когда‑то дружили, и Беглов мог про Путина что‑нибудь сказать, он когда‑то возглавлял канцелярию Путина. Но вряд ли Беглов при этом ему давал документы. Не был Пригожин фигурой того уровня. Я все‑таки в аппарате работали и следил за ситуацией. Фамилию Пригожин я услышал впервые в 2009 году, когда работал в аппарате правительства, Путин был премьером, и Пригожин открыл ресторан в Белом доме. До этого в Белом доме были отвратительные советские столовки. И мы все жаловались, что нормально поесть нельзя и приходилось постоянно выходить куда‑то... Но и после этого все знали, что он ресторатор со связями, и Владимир Владимирович его лично знает. Но не более того.

Вывод о том, что он был уверен в себе, я тоже сделал, но не на основании того, что компромат не вылился (я не думаю, что у него был какой‑то особый компромат на Путина). Я просто понимал, что для Путина кровь из носа нужно уничтожить Пригожина, чтобы послать всем элитам сигнал, что он по-прежнему в силе. Я понимал, что он Пригожина должен стереть в порошок. И был уверен, что Пригожин это тоже понимает. Поэтому главный вопрос, когда все это случилось: а почему Пригожин‑то был уверен, что с ним этого не случится? Да, он мог верить в свою службу безопасности. Служба безопасности могла его уберечь от «Новичка», от снайпера, но от ПВО, если ты летишь над Россией, точно не спасет. И я пришел к выводу, к своей версии ответа на вопрос, почему Пригожин не озаботился, почему он считал, что останется жив. Пригожин был уверен, что Путин не будет рисковать проектами — африканскими, сирийским, в котором «Вагнер» тоже участвовал, — просто ради того, чтобы лично ему отомстить. Пригожин-­бизнесмен видимо слишком рационализировал Путина и недооценил, насколько Путину было эмоционально важно его убрать и послать сигнал всему истеблишменту, что не смейте вот так действовать. Вот моя версия такая.

Аппаратные игры

Евгения Альбац: Вообще вся эта история с Пригожиным интересна именно с точки зрения того, как принимаются решения, каковы отношения разных сил в путинском окружении. С точки зрения аппаратной игры, почему он, выбирая между Шойгу с Герасимовым и Пригожиным, то есть правым флангом, русскими националистами, выбрал Шойгу и Герасимова?

Аббас Галлямов: Я много об этом думал, наблюдал внимательно за динамикой. Вот он прошел через разные этапы осенью прошлого года. Вы упомянули назначение Суровикина. Путин, по сути, сделал ставку на Пригожина. А потом отыграл: где‑то в конце января, начале февраля, когда Пригожин начал жаловаться. Во-первых, он говорил, что снарядный голод, что его отсекли от в начальственных кабинетов, аннулировали пропуска в ведомствах, отключили спецсвязь, он не может дозвониться. Потом отключили от телевизора. Потом ему стало понятно, что Путин сделал ставку на бюрократию.

Само по себе появление Пригожина, ставка на Пригожина после Харькова и Херсона стала ответом Путина на вопиющую неэффективность армии и бюрократического аппарата в целом. Мобилизация была организована из рук вон плохо. Скандалы каждый день, из всех регионов буквально сыпалось: там не могут набранных солдат накормить, там не могут экипировать, тут автоматы ржавые вручают, тут они в чистом поле воюют, все заболели, в палатке живут уже неделю...

И в этот момент Путин видел Пригожина, который был эффективен и худо-бедно справлялся со своими задачами. Я помню, тогда написал, что Путин оказался перед развилкой, перед которой время от времени оказываются диктаторы. В какой‑то момент, столкнувшись с недовольными, нелояльными элитами, их неэффективностью, правитель может поднять со дна какие‑то маргинальные группы населения, вручить им оружие, поднять их социальный статус и запугивать ими элиты. И вот в «Вагнер» рекой потекли уголовники. Пригожин в какой‑то момент был в каждой бочке затычка. Начал высказываться по любой теме, далеко выходящей за пределы армейской составляющей. Требовал заблокировать YouTube. В ведомство Кириенко вторгся, с губернаторами начал конфликтовать. Медведева без всякой необходимости оскорблял, помните, он сказал про «влажные эротические мечты Медведева», и т. д.

Особенно это стало заметно в начале января, когда он сказал, что в администрации президента полно шпионов и сочувствующих Ходорковскому и Госдепу. И что, дескать, они там мечтают, что Россия проиграет, но на самом деле зря мечтают, мы со своей кувалдой по ним пройдемся.

Администрация президента — это ключевой рычаг, с помощью которого Путин управляет политикой. Все построено на том, что из администрации президента поступает звонок губернатору, например, или главе госкорпорации, или министру, и те должны бросить свои дела, вприпрыжку бежать и исполнять поручения администрации президента. А тут вдруг публично Пригожин вроде как от Путина чихвостит администрацию. А бюрократия же такие сигналы прямо считывает. В следующий раз из администрации позвонят, а они там начнут думать, в регионе, условно говоря: исполнять или не исполнять? А что Пригожин по этому поводу скажет? И вообще администрация вроде как спеклась.

Можно короткое отступление? Когда я пришел работать в администрацию президента — 2000‑й год, Путин полгода как стал президентом — в какой‑то момент старожилы мне рассказывают: «Вот ты думаешь, ты сейчас звонишь: “Здравствуйте, я из администрации президента, мне нужны такие‑то материалы, я готовлю выступление Путина”». Поездка на Кубу, условно говоря, предстоит или во Вьетнам. Я звоню куда‑нибудь в МИД, если события связаны с Москвой — в мэрию Москвы, в какой‑­нибудь академический институт и говорю: «Мне нужны материалы по такому вопросу». И они бегут сломя голову, несут мне эти материалы, готовы своих экспертов прислать, директор института лично будет рассказывать всё. Вся интеллектуальная помощь, которая нужна для написания теста, вот она, пожалуйста.

И мне старожилы говорят: «Это вы сейчас как сыр в масле катаетесь, а мы помним, как при позднем Ельцине ты звонишь куда‑нибудь в Сбербанк, мэрию Москвы, говоришь: “Здравствуйте, я из администрации президента, мне нужны материалы...” — так тебя матом послать могут».

Евгения Альбац: То есть за полгода пребывания в кресле президента Путин сумел построить номенклатуру?

Аббас Галлямов: Они сами отстроились, они прямо почувствовали, что хозяин появился. Административно он еще туда не дотянулся, но они уже поняли, что хозяин появился у страны он... вот легитимность, что называется. Народ за него, все противники посрамлены. И он был абсолютно легитимен в тот момент, по крайней мере в глазах аппарата и в глазах общества.

В общем, Пригожин, наехав на администрацию президента, по сути, мог ввергнуть ситуацию в то, что было до Путина. То есть, условно говоря, из администрации звонят, а эти слышали Пригожина, они‑то знают, что предатели Родины там окопались — и может быть матом не пошлют, но изобразят итальянскую забастовку. «Ой, извините, у нас начальник профильного департамента в отпуске».

То есть Пригожин в какой‑то момент реально пытался предложить Путину эту модель: «Да бросай ты всех этих бюрократов, опирайся на нас». И Путин выбирал. Но бюрократ в нем победил политика. И после того как Путин попытался помирить Шойгу с Пригожиным, организовав подачу боеприпасов, Пригожин где‑то зимой прекратил кричать о нехватке боеприпасов и потом до конца апреля на это не жаловался. В конце апреля у него снова обострение началось.

В общем, начиная с зимы и весной было видно, что Путин все‑таки постепенно склонялся к привычной для себя модели: опоре на бюрократию. Между Пригожиным и аппаратом он предпочел старый добрый аппарат.

Аппарат никогда не скажет тебе что‑то, что противоречит тому, что ты говорил ранее. Потому что ты как бы Путина опровергаешь. Если ты четверть века правишь, то у тебя в аппарате не осталось людей, готовых во имя правды рисковать своим насиженным креслом

Евгения Альбац: А как вы думаете, у Пригожина была поддержка в администрации президента и в ближайшем окружении Путина: среди эфэсбешников, армии, и т. д.?

Аббас Галлямов: В среднем в аппарате — нет. Его очень не любили и боялись. Но какие‑то группы элит, я думаю, пытались использовать его друг против друга. Я думаю, что при всем своем безумии он бы не решился на то, что сделал, если бы не получил каких‑то кивков, подмигиваний, полунамеков. Например, людей Патрушева в этом подозреваю и Кириенко тоже, они тихонечко, аккуратно его подталкивали плечом. Конечно, никто из них в страшном сне не думал, что случится то, что случилось.

Я не утверждаю, что там хотели реально мятежа такого. Нет, они просто знали, что Патрушев отвечает за координацию между МО и Пригожиным. И они чухнули, что Патрушев теряет очки на неспособности это дело урегулировать. И продавали Патрушеву проблему. Такая классика российских аппаратных вой­н: создавай врагу проблемы, сам со стороны наблюдай и время от времени обращай внимание дорогого Владимира Владимировича на происходящее: «Мы‑то стараемся, а тут смотрите, чего‑то они тут не тянут». Я думаю, что все‑таки такое было. Он бы не взбесился настолько, не чувствуя поддержки, по крайней мере, симпатии со стороны групп в окружении Путина.

Евгения Альбац: Но почему Путин это не остановил? Путин же очень хороший разводила. У него эфэсбешники сидят в каждой если не роте, то в каждом батальоне на всех направлениях. Как оказалось, что чекисты не предупредили, что Пригожин на грани срыва, что он может начать совершать какие‑то совершенно дерзкие и невозможные поступки? Где был аппарат?

Аббас Галлямов: Главное, что я понимаю про аппарат — это то, что аппарат никогда не скажет тебе что‑то, что противоречит тому, что ты говорил ранее. То есть если Путин говорил о том, что армия Украины слаба, а мы сильны и мы победим, то никто из них не смеет к нему прийти и сказать: «Владимир Владимирович, а украинцы на самом деле не слабы, они сильны, мы проигрываем». Потому что ты как бы Путина опровергаешь. Если ты четверть века правишь, то у тебя в аппарате не осталось людей, готовых во имя правды рисковать своим насиженным креслом.

Евгения Альбац: Но вспомните это знаменитое заседание Совета безопасности накануне начала вой­ны, когда и Патрушев, и Нарышкин, и Козак вполне откровенно говорили, что, может быть, лучше продолжать переговоры и так далее. И мне тогда казалось, и мои собеседники, в том числе из ФСБ говорили, что те, кто реально представлял себе истинную ситуацию, состояние российской армии и состояние ВСУ, были против начала этой СВО. Разве не так?

Аббас Галлямов: Нарышкин что‑то блеял. Патрушев, действительно, сказал: «Может быть, дадим американцам еще один шанс, ультиматум поставим?» Вспомнил статус старого путинского друга и рискнул, хотя и в очень мягком виде: «Ну, может быть, Владимир Владимирович, попробуем...» Козак — да. Именно поэтому я Козака включаю в список потенциальных преемников как человека, который реально упрям и способен рисковать во имя того, что он считает правильным. У Козака и до этого была такая репутация. Он, кстати, после этого попал в опалу. Формально по-прежнему занимает свою должность, но ни за что не отвечает и ничем не занимается. Но когда я прогнозировал, кого Путин выберет в качестве преемника, я думал, что в Путине, в конце концов, победит разум, все‑таки он это решение рационально примет, не на эмоциях. И оценит способность Козака... Ведь для Путина крайне важно, чтобы преемник был такой упрямый, потому что от него будут, понятно, требовать головы Путина. Нарышкин прогнется на раз-два, и все прогнутся. А Козак — нет. Козак — исключение. И Патрушев отчасти исключение. Но в целом, если мы говорим об аппарате, у всех остальных нет статуса старых друзей Путина, как у Козака и Патрушева. Поэтому когда они дают прогнозы, они учитывают, что пораженчества надо избегать. Ну, не может великая путинская Россия проиграть Украине. И поэтому все свои прогнозы они аккуратненько заворачивают в много слоев шуршащей бумаги.

Я не утверждаю, что Путину прямо реально врут и обманывают. Врать президенту в лоб никто не посмеет. За это прямо голову оторвать могут. Поэтому сообщают правду, но обложив ее таким количеством комментариев и прогнозов на будущее, что в целом картина мира, которая у Путина складывается в голове, она очень далека от реальной.

Евгения Альбац: Но когда он увидел, что армия не способна к эффективным действиям, почему он оставил Шойгу и Герасимова? И почему он тут же не попытался купировать эту историю?

Аббас Галлямов: Да, конечно, это загадка всех загадок. У меня ответ примерно такой. Он не очень понимает, кого поставить на их место. Уволить Шойгу и Герасимова легко, есть за что. А вот когда ты поставишь кого‑то на их место, то это будет человек, с которого ты стружку уже не снимешь. Как минимум год. Это во‑первых. Во-вторых, ты не сможешь его уволить, потому что один раз уволить министра во время вой­ны — туда-сюда, но второй раз — это уже чехарда, это паника.

Евгения Альбац: Он же это делал с генералами.

Аббас Галлямов: Но в мягком виде. Он попытался исправить ситуацию без радикального решения. А снятие министра и начальника Генштаба, особенно после того как Пригожин сделал это публичным фактором, значит признать, что есть серьезная проблема. Когда у тебя все хорошо и ты силен, то ты можешь их менять чуть ли не каждый день, и это будет интерпретироваться в твою пользу, а когда ты слаб и проигрываешь, кадровая чехарда будет свидетельствовать о том, что ты паникуешь, ищешь крайних.

Евгения Альбац: Вы полагаете все‑таки, что Пригожин, когда устроил этот «мятеж выходного дня», рассчитывал реально на какую‑то поддержку или это были действия абсолютного одиночки?

Аббас Галлямов: Мне кажется, что его кто‑то подзуживал, подталкивал. Он ждал этой поддержки. Во-вторых, это было незапланированное, спонтанное действие. Как он потом сказал — психанул. Он думал, что Путин ему позвонит, скажет: ты что, обалдел, что ли? А я ему все объясню, вот на что он рассчитывал. Пригожин, я думаю, шел на Москву и думал: «Господи, что я делаю?» Он же понимал, что он сейчас систему свалит, а его задачей не было систему свалить. Он пытался заставить изменить систему, ее поведение, чтобы она стала более эффективной.

Почему терпят?

Евгения Альбац: Мы знаем, какой силой в Советском Союзе обладал аппарат. Когда Хрущев стал представлять угрозу для аппарата, они его сместили. Почему сейчас, когда аппарат и номенклатура путинская видят, что приза в виде Украины, ее земли, ее ресурсов не будет — почему они продолжают терпеть Путина?

Аббас Галлямов: Потому и боятся дергаться, что понимают: если дернутся — будет как с Пригожиным.

Евгения Альбац: Они готовы были служить верой и правдой, когда можно было дербанить бюджет, зарабатывать на взятках, и чтобы семьи при этом жили где‑нибудь на Ривьере. А теперь?..

Аббас Галлямов: Вы правы, Путин дестабилизировал ситуацию для них полностью. Поэтому да, в какой‑то момент я тоже прогнозирую какие‑то недружественные действия элит.

Помните, я говорил, как он быстро укрепился в аппарате в 2000‑е годы благодаря своей популярности: вот хозяин у страны появился, народ его признал. Один из источников силы Путина — это его остающаяся еще легитимность, поэтому я и говорю, что для Путина отмена выборов — это не вариант. Ему важно победить, причем победить с минимальными фальсификациями, продемонстрировав элитам, аппарату, что он по-прежнему популярен. Можно сфальсифицировать думские выборы, региональные, муниципальные, но сам Путин должен побеждать максимально честно. То есть да, фальсификации возможны, но это как оружие Судного дня: пусть будет, но лучше не применять.

Поэтому для него взять и отменить выборы значит признать, что всё, ты уже непопулярен... Пока же эксперты говорят, что непопулярен, а Валера Федоров (директор ВЦИОМ. — NT) говорит, что популярен — поди разберись. А вот когда элиты поймут, что всё, точно непопулярен, точно ненавидим, тогда возможность заговора увеличивается сильно. Но не организуешь заговор в одиночку. Нужна коалиция. А они все друг другу очень не доверяют, очень боятся того, что «вот я начну с кем‑то откровенничать — он первым делом побежит к Путину и сдаст».

Евгения Альбац: Но вы не считаете риском для Путина устраивать выборы в 24‑м году?

Аббас Галлямов: Он в ситуации между Сциллой и Харибдой: их и проводить опасно, и отменять нельзя. Да, можно фальсифицировать. Но сфальсифицируешь — а там Болотная. И еще неизвестно, как армия себя поведет в этой ситуации.

Сценарий Тихановской

Евгения Альбац: По вашим прикидкам, каков реальный рейтинг популярности Путина?

Аббас Галлямов: 30–35% лояльны, но и в них сомнения появляются. В ходе компании, я думаю, рейтинг будет падать и до 25%.

Евгения Альбац: Тогда придется много накидывать.

Аббас Галлямов: Так я про это и говорю. Риск‑то с этим связан. Почему я и уверен, что не зарегистрируют они условного Венедиктова. Помните, они сказали, что вот типа Венедиктов мог бы... Я не думаю, что с ним это обсуждали. Я думаю, что они это сами у себя прорабатывали. Надо легитимизировать выборы как‑то. Ведь главный вопрос российской политики — это вопрос о вой­не и мире. А если все кандидаты за вой­ну — Зюганов, Слуцкий, Путин... Ну так люди почувствуют, что у них выбора‑то нет, что система их реально кидает, обманывает. «Ребята, вы нам не предлагаете реального выбора. Вы нас за дураков держите», — это может взорвать ситуацию.

С другой стороны, объединится, например, оппозиция, выдвинет единого кандидата, а ему откажут в регистрации. И помните московские выборы 19‑го года, из-за чего протесты начались? Из-за того что отказали оппозиционным кандидатам в регистрации. Я помню опросы того времени, «Левада-­Центр»* проводил их в конце августа. Большая часть россиян сочувствовала протестующим. Поэтому откажешь в регистрации такому единому кандидату — и всё, и полыхнет еще в январе, условно говоря, не в марте. И фоном кампании будет протест. А как армия еще себя поведет?

На самом деле очень много рисков. Каждый из них может не реализоваться, но ты сейчас не знаешь, реализуется или нет.

Евгения Альбац: Путин может проиграть?

Аббас Галлямов: Если будет зарегистрирован какой‑то антивоенный кандидат — точно проиграет. Я сейчас говорю о честном голосовании. Дальше вступает в игру вопрос фальсификаций и возмущения по поводу этих фальсификаций.

В конце концов, я думаю, они пообсуждают, но не зарегистрируют антивоенного кандидата. Если оппозиция его выдвинет, они будут думать, что с этим делать. А сами с огнем играть, думаю, все‑таки не рискнут, потому что это гарантированный сценарий Тихановской...

*Аббас Галлямов, Евгения Альбац, «Левада-­Центр» в РФ признаны «иностранными агентами».

Фото: business-online.ru