«Увы! куда ни брошу взор — / Везде бичи, везде железы, / Законов гибельный позор, / Неволи немощные слезы; / Везде неправедная Власть / В сгущенной мгле предрассуждений / Воссела — Рабства грозный Гений / И Славы роковая страсть».
А.С. Пушкин, исключенный из школьных экзаменов путинской эпохи, «Вольность», 1817
В работе «Государство и эволюция», написанной почти три десятка лет тому назад, Егор Гайдар нашел очень правильный термин, описывающий огосударствление всех сфер жизни в авторитарных и тоталитарных режимах — государство колонизирует общество: «Общество становится колонией государства, а само грозное государство при таком режиме становится колонией мафии». По сути, это внутренняя колониальная война государства со своим народом. При авторитаризме государство позволяет своим гражданам помалкивать в знак согласия, при тоталитаризме — вынуждает подавать голос, громко одобрять инициативы власти и соучаствовать в добровольно-принудительной самоколонизации.
Самооскопление и самоослепление
Первое сентября — День знаний — стало образцом колонизации именно тоталитарного типа: ритуалы соучастия, все эти подъемы флагов, прослушивания гимнов, иной раз облачения детей в военную форму, обещающие им героическую смерть лет через 10-12; «разговоры о важном», полные умолчаний и невежества методологов и иногда самих учителей, а главное, поощряемого беззастенчивого вранья; внедрение новых «Кратких курсов» под видом учебников, версий ОГЭ и ЕГЭ с переписанной историей и даже литературой.
Принуждение к единомыслию путем экзаменов, не сдав которые молодой человек просто не сможет окончить школу — тоже из тоталитарных практик. История, обществознание, а теперь еще и литература становятся инструментами колонизации мозгов и душ молодого поколения, которое должно голосовать и воевать за Путина, Патрушева, Сечина, Бортникова, Лаврова, Шойгу, Нарышкина, Мантурова и других членов нового «политбюро», их кресла, кабинеты, лимузины, дворцы, яхты, их благополучие и наследство, передаваемое детям, уже занимающим хлебные места в системе «власть-собственность».
Пушкин не нужен в такой системе образования, он горько иронизировал над самовоспроизводящейся моделью русского деспотизма: «Паситесь, мирные народы! / Вас не разбудит чести клич. / К чему стадам дары свободы? / Их должно резать или стричь. / Наследство их из рода в роды / Ярмо с гремушками да бич». Не говоря уже о том, что осмеливался ставить закон выше воли правителя: «Владыки! вам венец и трон / Дает Закон — а не природа; / Стоите выше вы народа, / Но вечный выше вас Закон». Зато в школьную программу возвращены мифологические эпосы (не зря Мединский когда-то вернул в оборот миф о 28 панфиловцах, придуманный циничным журналистом и редактором Александром Кривицким, впоследствии одним из преследователей Бориса Пастернака и Василия Гроссмана): «Молодая гвардия» Фадеева, который подлаживал сюжет и персонажей под сталинские вкусы, и «Как закалялась сталь» Островского, романа, от которого у нескольких поколений советских детей осталась в мозгах отлитая в граните фраза «…чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
Никому и не надо «отменять» русскую культуру — с этой задачей справятся сегодняшние российские власти. За такие вот стишки вроде «Вольности» и «Свободы сеятель пустынный» Пушкин загремел бы у них по политической статье, Гоголь за клевету на российскую действительность в «Мертвых душах» был бы вынужден снова бежать в Рим по адресу via Sistina, 125 и, спустившись с Испанской лестницы, лил бы иноагентские слезы по утраченной родине в Caffe Greco, а Толстой вообще пошел бы по этапу лет на 25 за дискредитацию армии в памфлете «Опомнитесь!».Государство колонизировало информационную сферу, и его служащие еще и глумятся над знаковыми продуктами демократической эпохи вроде «Эха Москвы», осуществляя рейдерский захват бренда. Государство не до конца, но колонизирует театр, тоже захватывая независимые бренды вроде «Золотой маски» — и все потому, что когда-то ее получили не те режиссеры и драматурги.
И это ведь не по прямому приказу Путина: всегда найдутся добровольные исполнители еще даже и не выраженной им воли — от судей, дающих сталинские сроки, до мастеров культуры, у которых нет проблем с ответом на вопрос «С кем вы?»
Самоцензура страшнее цензуры, самооскопление и самоослепление страшнее прямого насилия — разлагается мораль не только государства, но и общества, представители которого совершают подлости добровольно
Самоцензура страшнее цензуры, самооскопление и самоослепление страшнее прямого насилия — разлагается мораль не только государства, но и общества, представители которого совершают подлости добровольно.
Самоцензура проникает и в книгоиздание и сектор книжных продаж. Есть магазины, где все еще продают книги «иноагентов», хотя и в упаковках и с предупредительными надписями, а есть такие, которые от греха подальше просто отказываются выставлять на продажу такого рода литературу как класс. Есть издательства, все еще выпускающие книги тех же «иноагентов», а есть те, которые боятся заключать с ними договоры. Боятся — ключевое слово. Та же история — с книжными ярмарками, придирчиво отсеивающими неблагонадежных. Та же история — с библиотеками: выдавать или не выдавать книги Быкова или Глуховского — это они решают сами или с помощью вышестоящих товарищей, но везде царствует страх, а значит самоцензура, добровольное подчинение, пассивный конформизм, перерастающий в активный.
Кино… Кинематограф в классическом значении этого слова, кино как искусство, а не средство индоктринации «патриотизмом» или тупого развлечения в России больше не существует. Можно спорить, например, о художественных достоинствах «За нас с вами» Андрея Смирнова, но фильм классика уникален хотя бы тем, что это кино. В отличие от всех остальных продуктов.
Спорт… Спортсмены, выключенные из мировых соревнований (за редкими исключениями, к которым, например, относятся теннисисты), могут гонять «двусторонки» сами с собой или со сборной Белоруссии в футбол и хоккей или кричать на каждом углу, что «наши» — все равно самые лучшие и выступают по нашим же, самым «суверенным» правилам, без возможности проверить реальный уровень в условиях реальной конкуренции (так происходит в художественной гимнастике, ставшей при Путине политическим видом спорта).
Образование… Все еще остаются и из последних сил держатся ради детей и ради страны отдельные учителя, профессора и преподаватели, но не все выдерживают пытку цензурой — увольняются, уезжают, уходят в частную жизнь. Наука… Последний кейс с увольнением Валерия Гарбузова, директора Института США и Канады РАН, за статью об имперском комплексе России показал, что система не прощает малейшего сопротивления ей и попыток выглядеть прилично в непристойном сообществе лоялистов. Им не наука нужна, не экспертиза, а пропаганда и мифология.
Непомерное государство
В ранние сталинские годы писатели, художники, режиссеры, ученые сдавались власти, но все равно позволяли себе двусмысленности. Писателей и называли «попутчиками» — отсталыми ошметками прежнего мира, пытающимися приспособиться к миру новому. И за это, в том числе за душевное самораздевание, кому-то из них было позволено не быть убитыми властью. Сейчас деятели искусств сдаются без сомнений и демонстрации своей отсталости — сразу и безоговорочно — рождая феномены Z-поэзии, Z-эстрады, Z-литературы, Z-театра, Z-кино, Z-образования. Причем иной раз в тех местах и тех институциях, где еще недавно теплилась гражданская жизнь, которые когда-то были созданы снизу, а не по указке сверху.
Все они, как и сферы их деятельности, колонизированы государством. А те, кто еще осмеливается проявлять самостоятельность, метятся «желтыми звездами», как кумиры поколений Андрей Макаревич и БГ, увольняются или «проверяются» на «дискредитацию армии», как это происходит, например, в отношении Лии Ахеджаковой, на творчестве которой выросло несколько поколений советских и постсоветских людей. Авторитетов для машины цензуры, запретов и репрессий не существует.
Проницательнейший литературный критик Аркадий Белинков в знаменитой своей книге «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша», вышедшей уже после его смерти за границей в 1970-е годы, показал на примере одного выдающегося писателя, как происходит капитуляция перед системой и как по этой причине высыхают творческие ресурсы. Но он показал и механизм колонизации государством общества. Объяснил, почему Союз писателей такой же институт полицейского государства, как и сама, например, милиция. В 1968 году Белинков написал письмо этому институту полицейского государства: «Союз писателей был придуман для того, чтобы управлять литературой <…>, то есть получать от нее то, что нужно безжалостной и нетерпимой, невежественной, всепожирающей власти. Власти нужно было воспитать злобных и преданных скотов, готовых развязывать войны, завоевывать земли, убивать инакомыслящих и единомышленников, дуть в торжественную фанфару славы замечательного человека, которому удалось истребить самое большое количество людей на земле».
Для чего нужна индоктринация общества? Незадолго до смерти Белинков в одной из статей написал: «…для того, чтобы осудить не только того, кого поймали, но и тех, которых пока не поймали, нужно, чтобы ловила не одна полиция, а все общество. И общество в России всегда охотно, готовно и стремительно шло навстречу»
Для чего нужна индоктринация общества? Незадолго до смерти Белинков в одной из статей написал: «…для того, чтобы осудить не только того, кого поймали, но и тех, которых пока не поймали, нужно, чтобы ловила не одна полиция, а все общество. И общество в России всегда охотно, готовно и стремительно шло навстречу». А резкость реакций власти, как писал Белинков в «Сдаче и гибели», объясняется ее «излишней уверенностью» в том, «что тот, кто сегодня шагает не с нами, тот будто бы обязательно и всегда — против нас. Предполагалось, что это только так, всегда так, и поскольку это так, то следует немедленно переломать ноги шагающему».
Автор «Трех толстяков» и «Зависти», войдя в диссонанс с эпохой и ее темами (эпоха, иронически замечает Белинков, была «занята поголовьем скота») на рубеже 1930-х, униженно разбирался с самой собой и своей неспособностью идти в ногу, почти так, как потом публично будут издеваться над самими собой обреченные соратники Сталина, как это делал в те же годы, что и Олеша, Карл Радек. Юрий Карлович стесняется своего интеллигентского тяготения к Европе и наказывает своих персонажей за эту тягу: «Я хочу перестроиться. Конечно, мне очень противно, чрезвычайно противно быть интеллигентом… И я мечтаю страстно, до воя, до слез мечтаю о силе, которая должна быть в художнике восходящего класса, каковым я хочу быть». (Речь на диспуте «Художник и эпоха», январь 1932 года.)
В отличие от Олеши, сегодняшние конформисты берут сторону власти решительно и бесповоротно, с агрессией атакующего. Белинков в «Сдаче и гибели»: «Но что можно было ждать от подобных людей? Ничего, кроме болтовни о поспешном и уже ничем не остановимом возврате к так называемым «традициям», «национальному духу», «великому прошлому», «благородным предкам», к шовинизму, военным захватам, дипломатическим заговорам, ханжеским фразам, монологам о «священном долге», к полному и безоговорочному подчинению общества государству, к культу сильного, безжалостного, тщеславного, властного, карающего, непомерного государства».
Чтобы выбраться из этого бесконечного порочного круга возвратных деспотий, мало деколонизировать общество, нужно еще — опять же по определению Гайдара — секуляризовать государство, то есть превратить его из объекта почти религиозного поклонения в прозрачный и подотчетный сервисный центр, предоставляющий услуги гражданам в обмен на налоги. Утопия? Но всякий другой сценарий оборачивается реализованной антиутопией. В чем мы имеем возможность убедиться сами прямо здесь и сейчас.
Фото: gazeta.ru
*Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».