В одном из интервью Николас Старгардт, автор книги «Мобилизованная нация» о механизмах конформизма и поддержки диктатора в Германии 1930-х-1940-х, высказал шокирующую, но возможно много объясняющую гипотезу: в какой-то момент легитимность войны для немцев стала выше легитимности самого фюрера — мол, раз уж начали, надо закончить, а если проиграем, нашим детям тоже придется воевать, так что уж лучше победить, пусть и ценой невероятных жертв, здесь и сейчас. Идеология и сам вождь оказывались в этой схеме самооправданий на втором плане, но до поры до времени никто не оспаривал право руководителя государства начать и продолжать войну, потому что она — «оборонительная». И чем глубже нация погружалась в военные действия, чем очевиднее становилось, что они затянутся, тем сложнее было тем, кто еще спорил и сомневался, и дальше спорить и сомневаться — проще было согласиться с мейнстримом, тем более что и цена несогласия увеличивалась.
Примерно то же самое происходит сейчас с российской нацией: война стала образом жизни, при ней, если она идет фоном и не предполагает массовой военной мобилизации, можно существовать, даже несмотря на «рубль 100». Казенный «патриотизм» стал одновременно обыденным и морально поощряемым поведением, внутренние репрессии — бессмысленные и беспощадные — превратились в рутину, но в то же время оказались индикатором того, как не надо себя вести в публичном поле.
Словом, нация в массе своей приспособилась к обстоятельствам жизни в полутоталитарном государстве, и иной раз ее представители бегут впереди паровоза с готовым доносом на соседа, ученика, учителя, случайного человека в метро, блогера. Диктатура обмана по Гуриеву–Трейсману прекрасным образом сочетается с диктатурой страха в стиле олдскульных тиранов, к каковым теперь уже можно отнести и Путина, и Лукашенко: 1937-й, может быть, и не наступил в количественном смысле, но качество преследований — без доказательной базы, с надуманными аргументами обвинения, с ковровым выжиганием всего живого, с нечеловеческой жестокостью — вполне сопоставимо со сталинскими годами. Взять хотя бы недавние совсем уж вопиющие кейсы Евгении Беркович и Светланы Петрийчук, Игоря Большакова, которому не дали проститься с умершей из-за отсутствия ухода матерью, Борисом Кагарлицким и Григорием Мельконьянцем.
Система давит все живое, не ленится реагировать на малейшие признаки сопротивления, тем более что Западу, в отличие от времен Советского Союза, на это сопротивление глубоко наплевать, поскольку любой русский оценивается как оккупант вне зависимости от взглядов. И это невероятное упрощение, с которым легче жить, в высочайшей степени помогает Путину и его репрессивной машине действовать без страха и упрека.
Получается, что те, кто сопротивляется, делают это только для себя, своей совести, но и для страны, которую все — что в Кремле, что на Западе — с удовольствием и облегчением приравнивают к репрессивному и экспансионистскому путинскому режиму. Навальный*, Яшин*, Кара-Мурза* и множество других подлинных героев России сидят за Украину и за другую Россию, но мало кого к западу от границ путинской Российской Федерации это волнует. И тем не менее люди, находящиеся на территории России, кто как может, сопротивляются, пусть даже акты резистанса могут кому-то показаться мелкими и смешными.
В стране, где добровольная сдача властям стала нормой поведения, где вверх дном перевернулись представления о морали, добре и зле, самое обычное нравственное поведение — уже событие. Когда на улицах ко мне подходят люди и благодарят за статьи и эфиры в YouTube, я знаю, что они сопротивляются. Когда зрители приходят на театральные постановки, являющиеся прямым вызовом режиму, хотя там есть только антисталинские аллюзии, это акт сопротивления. Когда сотрудница районной библиотеки спрашивает в курилке гостя-писателя: «Нам запрещают выдавать читателям книги иностранных агентов, но очень многие хотят читать, например, Дмитрия Быкова*, как вы думаете, могу ли я выдавать книги тайно?» — она сопротивляется. Есть издательства, которые боятся заключить договор с некогда любимым автором-«иноагентом», а есть те, которые из принципа продолжают таких авторов издавать. Но почти нет никого, кто мог бы заключить с «иноагентами» трудовое соглашение — за это теперь следует наказание в соответствии с новыми поправкам к «законам».
Страна состоит из людей, за всеми Путин не может уследить, поэтому конформизм, тем более конформизм агрессивный, это выбор отдельного человека: он может сопротивляться системе, а может сдаться и морально погибнуть. Возможно, в книготорговой сети кто-то и требует от книжных магазинов не продавать книги «иноагентов», но есть те, кто все равно продают (а что, так можно было?), и те, кто сдается: например, Московский дом книги на Новом Арбате принял решение не продавать книги «иностранных агентов» в принципе. Что ж, сменится режим — станут продавать как ни в чем не бывало. А так они — соучастники, по сути, добровольного подчинения несправедливости и репрессивности, тому, что в Германии 1930-х назвалось «гляйхшальтунгом», правильным поведением послушных граждан в тоталитарной системе.
Пока есть те, кто сопротивляется, кто просвещает, кто помогает обычным людям, кто делает свое дело, работа диктатора в России не станет легкой
В сентябре 1945-го Томас Манн писал Вальтеру фон Моло, призывавшему его вернуться в Германию: «Если бы немецкая интеллигенция, если бы все люди с именами и мировыми именами — врачи, музыканты, педагоги, писатели, художники — единодушно выступили против этого позора, если бы они объявили всеобщую забастовку, многое произошло бы не так, как произошло…» Относится ли это к тем, кто предпочел гибели и сдаче в путинской России моральному и смелому поведению, честному и открытому неприятию диктатуры? Думаю, что относится напрямую.
Почему русские не выходят на площадь? А что такое площадь в обстоятельствах гиперрепрессивного режима? У каждого своя площадь. Кто-то «выходит на площадь» без всякой площади, проявляя не просто смелость внутри системы, а героизм: например, в Перми директор школы №12 отказалась проводить «патриотические» классные часы. Директор Елена Ракинцева не уступила даже пришедшим в школу сторонникам ЧВК «Вагнер», настучавшим на нее в соответствующие официальные органы. Директор и еще несколько учителей уволились, но ученики и родители встали на сторону Елены Ракинцевой и просят ее и учителей не увольняться. Среди аргументов: «Без вас все будет по-другому». И это важный аргумент: если все сдадутся, все перестанут выполнять свои обязанности, все уедут из страны, махнув на нее рукой, все станет везде «по-другому». Профессора, учителя, врачи, адвокаты, социологи, правозащитники, журналисты, редакторы, писатели, продавцы книг, режиссеры — каждый на своем месте делает свое дело до последнего и сопротивляется. Предъявите Елене Ракинцевой «белое пальто» — от этого ей, ее ученикам, ее коллегам, ее стране (не режиму!) — станет легче?
Если все сдадутся, все перестанут выполнять свои обязанности, все уедут из страны, махнув на нее рукой, все станет везде «по-другому»
У зла и добра есть имена. Есть Елена Ракинцева, а есть целая череда имен судей, которые дают санкции на арест и выносят заведомо неправосудные приговоры таким, как она — несогласным, сопротивляющимся, все еще любящим свою Родину, несмотря на то что и их скопом готовы считать плохими русскими и оккупантами. Что мешало Григорию Мельконьянцу уехать? Наверное, редкое в наше время понимание чувства долга, представление о том, как надо делать свое дело, и любовь к своей стране, неготовность принять по-своему легкое решение — поставить на России крест. И тем самым помочь Путину и его команде. Пока есть те, кто сопротивляется, кто просвещает, кто помогает обычным людям, кто делает свое дело, работа диктатора в России не станет легкой.
*Алексея Навального, Илью Яшина, Владимира Кара-Мурзу российская власть считает экстремистами, террористами и предателями, у каждого своя статья УК и свой тюремный срок.
* Андрей Колесников и Дмитрий Быков Минюстом объявлены «иностранными агентами».