Мир за колючей проволокой: в США и в России

Тюрьма строгого режима Green Haven, штат Нью-Йорк, США

***

В тюрьму я напросилась. И вовсе не потому, что Green Haven часто упоминается в известном у нас сериале «Закон и порядок» (Law and Order, сейчас идёт уже 22 сезон), и не потому, что здесь сидели знаменитые негодяи — от руководителей итальянской мафии до серийного убийцы, а сейчас сюда перевели и убийцу Джона Леннона.

Кремль любит себя равнять по США, вот я и решила посмотреть, как сидят в максимально строгих тюрьмах в Америке

Напросилась по двум причинам. Во-первых, именно в тюрьме строгого режима — колонии ИК-6 в Мелихово Владимирской области — сидит Алексей Навальный**. Который, как известно, никого не убивал — напротив, его российская власть пыталась убить химическим оружием из серии «Новичок»; разбоя, грабежа и прочих отвратительных деяний тоже не совершал, а то, в чем его обвинили, «мошенничество в особо крупном размере», высосано из пальца от первой до последней строчки. Я выступала в качестве свидетеля защиты в этом «суде», в терминологии западной прессы — kangaroo-court — идиома для обозначения несправедливого, незаконного суда: он и проходил внутри тюрьмы, в актовом зале колонии общего режима №2, где тогда сидел Навальный. Кремль любит себя равнять по США, вот я и решила посмотреть, как сидят в максимально строгих тюрьмах в Америке.

Вторая причина — скорее не причина, а повод и возможность. В тюрьму я приехала с Глорией Гильберт Стога (Gloria Gilbert Stoga), основательницей и президентом организации Puppies Behind Bars (дословно: «Щенки за колючей проволокой»), которую она создала 25 лет назад. Как я теперь знаю, сейчас таких организаций в мире достаточно, а четверть века назад идея была вполне себе революционная. А именно: попытаться пробудить эмпатию в людях, которые совершили тяжёлые преступления, убийства — с помощью беспомощных и обаятельных щенков-лабрадоров. Оказывается, лабрадоры душу продадут за еду, а поэтому их легко воспитывать, к тому же они по природе крайне дружелюбны. Вот этих щенков и передают на двадцать четыре месяца на воспитание заключённым: они живут в их камерах, спят рядом, гуляют и работают: из них готовят собак-помощников, которые потом трудятся поводырями у слепых, психотерапевтами у людей с различными посттравматическими синдромами (например, у военных, вышедших в отставку), помощниками в полиции: в различных полицейских участках сейчас работает 20 выращенных заключёнными собак.  Важная деталь: Puppies Behind Bars (далее — PBB) — организация частная, ни копейки денег от государства не получает. На щенков и их обслуживание (заводчики, прививки, ветеринары, корм и т.д.) Глория Стога и ее коллеги, у некоторых из которых за плечами 15 лет тюрьмы, собирают у благотворителей: воспитание и обеспечение каждой сервисной собаки обходится в $ 60 000. Только в Green Haven в начале января привезут 6 щенков, они уже родились у заводчика в штате Огайо. Программы подготовки собачьих тренеров проходят в шести колониях штата Нью-Йорк, из которых четыре — мужские, две — женские. Из шести — три колонии строгого режима, две — среднего (судя по описанию, это российские колонии общего режима), одна — минимального уровня безопасности (minimum security prison), что-то вроде колонии-поселения. Годовой бюджет PBB — $ 3 миллиона.

***

В Green Haven мы приехали, когда не было еще и девяти утра. Над  колонией, ее мощными серыми стенами (интернет говорит, что за всю семидесятидвухлетнюю историю колонии  убежать удалось лишь одному заключенному, у которого был пожизненный срок) уже взошло солнце — я почему-то сразу подумала о той сцене в фильме Эльдара Рязанова, когда Гурченко, официантка вагона-ресторана, после ночи откровений и любви  с великим Басилашвили бегут к тюремным вышкам, чтобы его герой успел вернуться из короткого отпуска обратно за колючку прежде чем начнется рабочий день: и тут над тюрьмой встает кровавое солнце. В моем опыте солнце кровавым не было, но от высоты и мощи стен холодок по спине бежал, хотя и в советских, и в российских тюрьмах и колониях мне бывать приходилось.   

Несмотря на относительно раннее утро, парковка, величиной с пару футбольных полей, к моему удивлению, была заполнена машинами. «Чьи?» — «Охранников и родственников, которые пришли навестить своих мужчин», — ответила Глория.

Нас встретил Тито — он привёз двух лабрадоров, мальчика и девочку, для урока, который предстояло провести Глории с семнадцатью специально отобранными для программы заключёнными.

Сам Тито, сейчас уже чуть седеющий сорокалетний темнокожий мужчина, отсидел в похожей тюрьме 16 лет: в семнадцатилетнем возрасте он в Квинсе (Queens — один из островов/районов Нью-Йорка) убил доставщика китайской еды, убил, чтобы забрать у него деньги — вряд ли у развозчика дешёвой еды этих денег было много… В тюрьме Тито узнал о программе «Щенки за колючей проволокой», вырастил собаку, а когда освободился, Глория взяла его на работу в PBB — было это девять лет назад, в 2013 году. Для справки: рецидивов в штате Нью-Йорк — 43%; 76,6% заключённых снова оказываются в тюрьме в течение пяти лет после освобождения. Исследования показывают, что снижению рецидива прежде всего способствуют программы, «которые воспитывают в заключённых чувство собственной необходимости и ответственности за других»,— говорится в одном американском исследовании.

Процесс согласования приезда российского журналиста в колонию строгого режима происходил так.

Глория Стога соединила меня с офисом по связям с общественностью (в американском варианте — Office of public information) Департамента по наблюдению за исправительными учреждениями штата Нью-Йорк, куда я направила официальный запрос, указав, что хочу присутствовать на уроке программы Puppies Behind Borders. Сотрудник офиса в свою очередь соединил меня посредством той же гмейловской почты с сотрудницей колонии Green Haven, которая координирует программы реабилитации заключённых. Кортни предупредила меня, что проносить в тюрьму айфоны, лэптопы, электронные часы, короче все, что имеет выход в интернет, запрещено.  Ровно такие же требования были и для прохода на суд в колонию общего режима ИК-2, где до середины лета 2022 года сидел Навальный. 

Однако фотовидеокамеру с собой можно было взять — я лишь заранее указала марку и модель: она-то , проклятая, и не захотела работать. Еще предупредили, что одежда не должна быть слишком открытой или слишком облегающей, и лучше, чтобы она была однотонной.

В колонию ИК-7 в Сегеже, на встречу к Михаилу Ходорковскому, который совершенно официально был оформлен колумнистом тогда ещё печатного журнала The New Times, о чем соответствующие бумаги были подписаны между руководством колонии и мной как главным редактором, я пробивалась года два. Безуспешно. МБХ сказали, что если я буду настаивать, то его просто переведут в туберкулёзный барак.  

На приговор суда в колонию Навального меня, несмотря на аккредитацию в Мосгорсуде и свидетеля защиты, местные чекисты пытались не пустить. Лишь указание начальника колонии, да мои костыли (я была после операции на колене) позволили мне, в конце концов, оказаться в зале того как бы суда. Но взять интервью у Навального непосредственно в колонии я не могла и не могу. 

***

Оставив все запрещенное, включая бумажники и кредитки в машине, мы, ведя на поводках двух лабрадоров, пошли к главному входу.

К моему удивлению, там был всего один сотрудник, который дважды пропустил нас через металлоискатель. Глорию, которая в эту тюрьму приходит каждую пятницу уже многие годы подряд, попросили вынуть из сумки все учебные материалы, охранник проверил, что между страниц ничего не спрятано, и дал добро на дальнейший проход. 

За узкими, длинными серыми столами, похожими на те, что стоят в учебных классах, сидели мужчины — по одной стороне и женщины — по другой. Между ними не было ни пластмассовых, никаких иных преград, не было и телефонов. Пары просто сидели и беседовали

Зал был большой, примерно с баскетбольную площадку, справа от нас выстроилась очередь из молодых и не очень женщин, которые с любопытством наблюдали за нами. Женщины ждали, когда освободятся места в зале свиданий. Чуть позже я увижу и эту комнату, она будет по ходу справа, с большими окнами, обращенными как на улицу, так и во внутреннее пространство тюрьмы. За узкими, длинными серыми столами, похожими на те, что стоят в учебных классах, сидели мужчины — по одной стороне и женщины — по другой. Между ними не было ни пластмассовых, никаких иных преград, не было и телефонов. Пары просто сидели и беседовали, и только цвет одежды — хаки (хотя верх мог быть разным) выдавал в мужчинах заключённых этой тюрьмы.

Алексей Навальный на свиданиях что с родителями, что с женой, что с адвокатами говорить может только через пластиковый разделитель, в котором выпилено небольшое окошко. В колонии общего режима ИК-2 для общения были предназначены телефонные трубки. В колонии строгого режима ИК-6 пластик — для большего «комфорта» — заклеили серой непрозрачной плёнкой.

«Как часто заключённые могут видеться с родственниками?» — спросила я сопровождающую нас сотрудницу колонии (кстати, сотрудниц было больше, чем сотрудников, но об этом чуть позже).

«Визиты разрешены каждый день, включая выходные». Я решила, что я ослышалась, и спросила снова. Кортни повторила: «С 7:30 утра и до 2:30 пополудни, но один заключённый может иметь не более 6 свиданий в неделю», — ответила она. Так вот почему парковка перед тюрьмой была заполнена автомобилями! Потом на сайте тюрьмы я прочитаю, что на свидание с заключённым могут прийти три человека и один ребенок пяти лет и меньше. «Ребёнок, — написано на официальном сайте колонии, — должен сидеть на коленях взрослого».  

В колонии общего режима ИК-2 Алексею Навальному были разрешены четыре (4) коротких, по четыре часа, свидания в год ( о длинных свиданиях речь впереди). В колонии строгого режима ИК-6 таких свиданий три (3) в год. После того как Навального перевели на так называемый СУС — строгие условия содержания, число коротких свиданий сократилось до двух (2) в год. 

***

На тыльную сторону ладони мне поставили невидимую метку — она различима только под инфракрасной лампой, и мы вышли во внутренний контур тюрьмы. Справа и слева, за высокими заборами-сетками с идущей поверху колючкой были прогулочные площадки с зелёной травой и, иногда, баскетбольными щитами, эти площадки шли, так я понимаю, по всему периметру тюрьмы. Внутри собственно жилого помещения колонии отсеки разделены длинными коридорами, которые время от времени прерываются постами охраны и решетчатыми дверями. Главное мое потрясение — вот именно потрясение — отсутствие характерного тюремного запаха, этой смеси немытого человеческого тела, давно не стиранных носков и прокисшей еды. Этот запах нельзя ни с чем сравнить, он буквально прилипает к тебе.  В Бутырской тюрьме советского времени, когда я ждала допроса, стоя в «вокзале» — вертикальном пенале грязно-голубого цвета с несколькими кружками размером с советский пятак, выпиленных на уровне глаз, я думала, что от смрада просто задохнусь. В женской колонии в советской еще Грузии, куда я приезжала как репортёр, где весь барак был разделен простынками тюремных семей, это был запах кислой капусты и испорченной еды. 

ИК-2 в этом смысле была почище всех мною раньше виденных, зеки там, казалось, мыли тротуары и драили лестницы, но этот запах, когда душ раз-два в неделю или около того — короче, российская тюрьма не для брезгливых. Но в коридорах Green Haven, во всяком случае тех, по которым меня вели, запаха вообще никакого не было. Не было его и когда мы пришли в класс, где должен был пройти урок Глории Стога. Его не было, ну почти, и когда вели заключенных. Я потом их спросила, как часто им разрешен душ?  Ответ: через день — в понедельник, передний ряд камер, во вторник — второй. Личные вещи в специальных личных мешках сдают приставленным к этому делу заключенным, которые загружают их в стиральные машины, а потом в сушилки. Впрочем, в жилой отсек меня не пустили: там, по словам Глории, с запахами хуже.

В российских колониях, как писала «Русь сидящая»*, баня — один-два раза в неделю. В Бутырской тюрьме, где сидит Илья Яшин*, в душ водят раз в неделю. В колонии Навального душ два раза в неделю, в строгой колонии есть прачечный отсек со стиральными машинами, в общей стираться приходилось в шайке самому.

***

Класс представлял собой обычный класс, как в любой школе. Есть доска, есть стулья по кругу. Парт и столов нет. Вошел охранник, за ним 17 заключенных. Первоначально записалось 40 человек, половину заветировала колония, как я понимаю, за плохое поведение. PBB — программа элитная, попасть в нее трудно, идет отбор. Глория объяснила, что она не берет в программу заключенных, сидящих за изнасилование, которых в Green Haven, по словам одного из заключенных, Айвана, не меньше 80%.  Глория полагает, что цифра ниже. Далеко не все из прошедших первоначальный отбор и закончившие шестимесячный курс обучения (стартовый урок у этой группы был 14 июня), получат на воспитание щенков — лишь шестеро, лучшие, конкурс три человека на место, конкуренция как в бизнес-школе Гарварда. Ну почти.  Плюс ко всему программа волонтерская, то есть за нее не платят — в отличие от работы в прачечной, или на кухне, или в мастерских,  и тем не менее попасть в нее — большое дело.

Заключённые были предупреждены о том, что в уроке будет принимать участие российский журналист, их условие было единственное — не называть фамилий. 

Не называю.

Возраст — от 31 до 55, уже отсидели от 4-х до 30 лет. Сроки: трое — пожизненное заключение (по-английски natural life, то есть до истечения жизни), включая пуэрториканца Айвана, который представился: «Я — как русский, Иван» (обвинен в двух убийствах). Самый частый срок — от 25 лет до пожизненного, то есть возможность уйти по УДО по отбытии 25 лет в тюрьме. Но есть и сорок, и пятьдесят лет — до права на досрочное освобождение. Самый маленький срок — 25 лет. Из семнадцати человек один белый — Кристиан, 50 лет, пять лет уже сидит, срок от двадцати лет до пожизненного, трое пуэрториканцев, остальные темнокожие. Религиозная принадлежность — все варианты какие возможны, включая запрещённых и преследуемых в России Свидетелей Иеговы***. Соблюдающие мусульмане и евреи обеспечиваются халяльной и кошерной едой. 

Как минимум один заключенный сказал, что осужден незаконно и обязательно докажет это.

спрашиваю Ангела, за что его удостоили пожизненным? Ответ — как в любой российской тюрьме: «Евгения, вы же знаете, мы тут в тюрьме все невиновные…» Но через минуту, почти бравируя, говорит: «В суде доказали четыре (убийства), четыре — не доказали, 12 или 13 — покушений на убийство»

За что сидят? По словам Глории Стога, все без исключения — за убийство. И не за одно.

В перерыве я разговорилась с Ангелом (Angel) — на самом деле его имя Анхель, он пуэрториканец, но настаивает, что его зовут именно Ангел.

49 лет, пожизненный срок. Жил в Южном Бронксе — это один из самых бедных и самых криминальных районов Нью-Йорка, уровень преступности здесь на 45% выше, чем в абсолютном большинстве других районов города.   Позже, во время перерыва на прогулке, спрашиваю Ангела, за что его удостоили пожизненным? Ответ — как в любой российской тюрьме: «Евгения, вы же знаете, мы тут в тюрьме все невиновные…» Но через минуту, почти бравируя, говорит: «В суде доказали четыре (убийства), четыре — не доказали, 12 или 13 — покушений на убийство». Я малость обалдела, все-таки в моем окружении все больше политические зеки. Спрашиваю: «Это как же вы сумели столько трупов после себя оставить?» Ангел не обиделся: «Я создал организацию…» — «Уличную банду?» — Он меня смерил взглядом, дескать дама не врубается: «Нет, не банду, организацию…» — «Мафию?» — «Нет, организацию…» — «Наркотики, оружие, так?» — по улыбке и кивку поняла, что так. Продолжать он не стал, я не настаивала.

***

Доверие — ключевой элемент формирования социального капитала, без которого невозможно функционирование демократии: в России индикаторы доверия как к институтам, так и к людям еще до войны были катастрофически низкими

Урок в мужской колонии строгого режима начался с теста: шесть открытых вопросов, за правильный ответ от 21 до 19 пунктов плюс еще два бонусных вопроса.  Вопросы такие: «Укажите семь главных тренировочных принципов», «Опишите своими собственными словами значение каждого принципа», «Порядок команд», «Укажите по шагам, как вы обучаете 10-недельного щенка команде «Смотри на меня, позиция 1», и тому подобное. В классе на десять минут наступила полная тишина, два лабрадора, которые пришли с нами с воли, тихо посапывали в углу. Дальше Глория раздала подборки с учебными материалами: зеки по кругу читали  заметку из газеты, которая, конечно же, о дружбе собак и людей, обсуждали. Глория говорит о том, насколько важно доверие в отношениях между воспитателем и щенком. А я думаю о том, что доверие — ключевой элемент формирования социального капитала, без которого невозможно функционирование демократических форм правления: в России индикаторы доверия как к институтам, так и к людям еще до войны были катастрофически низкими — ниже, чем в абсолютном большинстве развитых стран мира. А Глория тем временем просит показать, опять же пошагово, как завести собаку в клетку и как ее наградить (кусочек сухого корма) за правильное выполнение команды. Урок как урок — если бы один охранник, женщина, не стояла возле двери, а второй охранник периодически не заходил в класс. 

Конкурс на программу Puppies Behind Bars как в бизнес-школе Гарварда.

Через полтора часа Глория объявляет перерыв. Мы выходим во внутренний двор, покрытый все еще  зеленой травой. Двор разделен на отсеки, которые последовательно отпирают, а потом запирают за нами: слева — площадка с баскетбольными щитами, справа — что-то вроде футбольного поля, мы в большом прогулочном дворике. С нами одна женщина-охранник. Я, кстати, потом спросила, почему в мужской колонии большинство охранников — женщины? Оказывается — во исполнение равных возможностей для представителей разных полов: так я понимаю, работа эта пользуется спросом. Так вот, спрашиваю госпожу Велбер, невысокую, чуть полноватую женщину немного за тридцать, не боится ли она оказаться одной в компании с 17 убийцами. Она улыбается: нет, не боится: они знают, говорит, чем для них это может закончится.  Опасные зеки, по ее словам, это те, у кого разного рода ментальные отклонения, их здесь много, и они действительно опасны, но они находятся отдельно от основной массы заключенных. 

Один из зеков, Кваме, чернокожий, 39 лет (срок от 25 лет до пожизненного) отводит меня в сторону — спрашивает про войну в Украине. Говорит: «Если бы Трамп был президентом, Путин не позволил бы себе начать войну в Украине». Я не нахожусь, что ответить.

***

Следующий перерыв был на ланч: в класс ввезли стойку с индивидуальными черными пластиковыми контейнерами, каждый разделен на три отсека: паста-рогалики с овощами — в одном, красная фасоль — в другом, яблочный соус — в третьем. Плюс десерт в отдельном фабричном стакане. 

Вижу, что целый ряд заключенных ланч принесли с собой в круглых пластиковых контейнерах — продукты их собственного кулинарного искусства.  Например, у Регинальда (ему 55 лет, срок от 18 лет до пожизненного) — курица с рисом. Где готовят? В собственных камерах. Каждая камера — на одного человека. У Регинальда есть скороварка, у зеков из привилегированного блока (остаётся лишь догадываться, что понимают здесь под хорошим поведением, достойным поощрения) есть и небольшая собственная кухонька. 

Курицу и рис (уже вареный), и прочие продукты покупают в тюремном магазине (commissary) — шопинговать можно раз в две недели. Каждый месяц разрешена продуктовая передача весом 40 фунтов — чуть больше 18 кг, итого — 216 килограммов продуктов в год.  Плюс две вещевые посылки в год.

Алексею Навальному разрешено две (2) продуктовые передачи в год весом 20 кг каждая, то есть в пять с половиной раз меньше, чем людям, осужденным за убийства, и две вещевые бандероли по 5 кг в год.  В ларьке он в месяц может потратить 7200 рублей — при сегодняшних ценах, которые в колонии по любому значительно выше, чем на воле, этого хватает на несколько банок консервов и немножко овощей.

По словам Глории, комфортность жизни в Green Haven во многом зависит от семей заключённых, от их жен. Ангел (тот, за которым четыре доказанных трупа) поведал, что у него трое детей и четверо внуков. Две жены были никудышные (так и сказал), а вот третья — ангел. Он в тюрьме зарабатывает копейки, если бы не жена, на магазинчик не хватило бы.  Хороший заработок — 60 долларов в неделю, но тоже без помощи с воли не разгуляешься.

Длительные свидания с близкими (не более четырех человек) разрешены каждые 60 дней, то есть 6 раз в год: на два с половиной дня выделяется квартирка с двумя-тремя спальнями, кухней и всеми остальными удобствами.  Свидания с однополыми партнерами также разрешены

Родные оплачивают и телефонные звонки: раньше они стоили какие-то несусветные деньги, чуть ли не 7-8 долларов за полчаса, теперь усилиями американских правозащитников цена снижена до полутора долларов за 30 минут.

Длительные свидания с близкими (не более четырех человек) разрешены каждые 60 дней, то есть 6 раз в год: на два с половиной дня выделяется квартирка с двумя-тремя спальнями, кухней и всеми остальными удобствами.  Свидания с однополыми партнерами также разрешены.

Алексею Навальному позволены два (2) длительных свидания в год.

Индивидуальная камера у него тоже случается, даже чаще, чем ему бы хотелось: Навального регулярно помещают в ШИЗО, штрафной изолятор, то есть в камеру примерно 6 квадратных метров, и это значит, что он не может покупать продукты в ларьке. В его распоряжении шконка, которая прикручена к стене с 5 утра и 10 вечера, чтобы на нее нельзя было прилечь в течение дня, железный стул и стол, одна книга, бумага и ручка для написания писем на полтора часа в день. Гулять его выводят в прогулочный дворик три на три метра на один час в день.

В Green Haven побудка в 5:45 утра, но раньше семи, по словам зеков, никто не встает. Отбой, то есть когда охранники снаружи закрывают двери камер, в 9:45 вечера, но ложиться на кровать можно весь день.  Карцер тоже практикуется, и, по словам заключённых, держать там могут сколь угодно долго. Насколько долго — не знаю, заключенных предупредили, что жаловаться иностранному корреспонденту не стоит.

Алексей Навальный находится в карцере суммарно уже скоро два с половиной месяца.

Как и в российской тюрьме, в Green Haven у заключённых нет доступа в интернет: есть внутренняя сеть, которая находится под постоянным контролем. Трое из семнадцати учеников Глории Стога проходят удаленный курс обучения в университете Bard (том самом, который был партнером факультета искусств и ремесел Ленинградского госуниверситета и который Роскомнадзор признал нежелательной в России организацией), зеки по завершении обучения получают сертификат о двухлетнем образовании.

***

Заключительная часть урока была посвящена мотивации — почему заключенные выбирают работать со щенками, тогда как за эту работу им не платят, а возни со щенками, особенно пока они не приучатся пользоваться определенным для туалета местом, совсем не мало. Щенки, как дети, плачут ночью, они пытаются стащить у воспитателя, с которым живут в камере, еду, они могут заболеть и проч., проч. Наконец, через 24 месяца с выращенной и воспитанной тобой собакой придётся расстаться — собачники знают, как это тяжело.

Мне трудно судить, насколько ответы зеков были рассчитаны на внимание журналиста или, что скорее, на благосклонное отношение Глории , от которой зависит, окажутся ли они среди шести избранных, кому достанется на воспитание щенок. Но мне кажется, что некоторые были вполне искренними.

Самый частый ответ на вопрос, почему они записались на PPB — «желание вернуть долг обществу», второй по частоте мотив — «я люблю собак», третий — «мне будет 60 лет, когда у меня появиться возможность освободиться, работу найти будет трудно, а здесь я приобретаю умения, которые на воле будут востребованы».

Элан (50 лет, срок 25 лет), который убежден, что его осудили за преступление (убийство), которого он не совершал, сказал, что собаки позволяют ему фокусироваться на позитиве, что для него важно. Тот самый организатор ОПГ Ангел обосновал свой выбор тем, что его брат, ветеран одной из войн, страдает посттравматическим синдромом: «Я воспитаю собаку, которая поможет кому-то, кто страдает так же как мой брат».

Наконец, Айван, которому сейчас сорок лет и который знает, что закончит свой жизненный путь за решеткой, был, пожалуй, самым пронзительным в своей мотивации. Он сказал следующее: «Я готов уже был расстаться с жизнью. Я был ужасно одинок. Эта программа — она позволила мне вернуться к нормальности (I found my sanity in it). Раз уж я не покончил с собой, то теперь я хочу сделать что-то хорошее». И я вспомнила слова Глории: «Эти щенки — они позволяют страшным преступникам вновь обрести человечность».

И — осеклась: Путин тоже любит собак. Но это не мешает ему убивать украинцев. И не мешает мелочно и мстительно уничтожать своего главного политического оппонента, сидящего в колонии строгого режима ИК-6 Алексея Навального.