Директор Запорожской АЭС похищен российскими военными и увезен с завязанными глазами в неизвестном направлении. С завязанными глазами, впрочем, вот уже много месяцев живут российская «элита» и российская нация, воспринимая как нечто не касающееся их угрозу ядерной катастрофы. Ядерной катастрофы, которая может произойти или в случае неосторожного обращения с атомными станциями — прямого следствия «спецоперации», или в ситуации применения российской властью ядерного оружия. Разговор о котором стал таким легким и таким морально допустимым, что, мнится, и ядерного Армагеддона-то не будет: ну шарахнем по центрам принятия решений, а они не ответят, потому что побоятся. А мы победим с криком опричников Ивана Грозного «Гойда!» И будет нам всем счастье. В крайнем случае попадем, как обещал Путин, в рай с гуриями или, как уверял патриарх РПЦ Кирилл, принеся жертву самими собой, любимыми, смоем все свои грехи.
Хочу быть владычицей морскою
Бессистемный (позор спичрайтерам!) набор самых диких и безграмотных клише национал-патриотической малоформатной газетки «Пульс Тушина» начала 1990-х годов, каковой представляла собой речь Путина перед «элитой», свидетельствовал об одном — автократа не устраивает мировой порядок, сложившийся после 1991 года. Он хочет быть уже не диктатором российским, а властелином мира. Разумеется, не своих условиях, противоречащих нормам человеческого общежития, универсальным человеческим ценностям, правам и свободам человека и гражданина. Российские руководители все еще апеллируют к ООН и к тому, что они понимают под «международным правом». Но генсек ООН Антониу Гуттериш уже заявил, что аннексия украинских территорий не соответствует уставу ООН и международному праву. Просто Путин хочет быть «владычицей морскою» из сказки Пушкина, разрушая уже самые основы миропорядка, сложившиеся ценой жертв Второй мировой войны после 1945 года. Но если следовать поучительной логике сказки, он двигается к разбитому корыту. Впрочем, учитывая интенсификацию ядерного шантажа, перед корытом может оказаться не только он, но и весь мир.
Советские вожди наращивали ядерный потенциал, но им в самом кошмарном сне не могло присниться, что они могут жахнуть атомную бомбу по самим себе, в пределах того, что теперь пафосно называют «Русским миром»
Путин очень любит империю и скорбит по Советскому Союзу, но его высокоточные ракеты попадают по советским же по происхождению людям, советской архитектуре и советской инфраструктуре. Странный способ «освобождения» и «возвращения» территорий и оставшихся в живых на них людей «домой» (как первым выразился бывший президент Медведев). Советские вожди наращивали ядерный потенциал, но им в самом кошмарном сне не могло присниться, что они могут жахнуть атомную бомбу по самим себе, в пределах того, что теперь пафосно называют «Русским миром» с его нечетко обрисованными границами. Угроза применить ядерное оружие, о котором толкуют нынешние вожди, абсолютно самоубийственна, потому что бить будут по своим, бить будут по себе. Словосочетание «бомбежка Воронежа» в исполнении Путина, Медведева, Пескова и прочих спикеров обретает еще более зловещий смысл.
Плохие советские
Ядерная доктрина СССР — это прежде всего о равновесии потенциалов с США о ядерном сдерживании. Взаимная начиненность сопоставимыми масштабами ядерного оружия СССР и США в годы холодной войны оказывалась парадоксальным образом неким предохранителем: все понимали, что выживших в ядерной войне не будет. Необходимость иметь собственную ядерную бомбу именно как противовес объяснялась, например, в классическом советском фильме о физиках-ядерщиках «Девять дней одного года» (1962) в разговоре физика Гусева с отцом: «Ты бомбу делал?» — «Делал. А если б мы её не сделали, не было бы у нас с тобой этого разговора, батя. И половины человечества». — «Понимаю».
Эта доктрина была вбита в головы нескольких поколений советских людей: надо избежать ядерной войны, потому что это катастрофа. Такого масштаба угрозы, которые мы слышим сейчас от высших должностных лиц путинской России, не могли исходить, по крайней мере в риторике, от советских вождей любого калибра. Да, был Карибский кризис 1962 года (к 60-летию которого мы приблизились столь символическим образом), спровоцированный дурью Хрущева. Но советскому лидеру хватило доброй воли и ответственности, чтобы сдать назад. А сейчас мы живем в состоянии перманентного Карибского кризиса и не очень понимаем, есть ли вообще задняя передача в механике управления позднего путинизма.
«Мы уничтожили бы и тех самых людей, которых мы хотели защитить». Что-то эта фраза мучительно напоминает, да?
В 1983 году страна пела плакатными словами Добронравова на плакатную музыку Пахмутовой плакатным баритоном Кобзона: «Солнечному миру — да, да, да, ядерному взрыву — нет, нет, нет!» Это, конечно, всего лишь словесно-музыкальный фон, однако и он важен для понимания массами неприемлемости ядерного ущерба для всех. В несколько недооцененной поэме 1984 года Евгения Евтушенко «Мама и нейтронная бомба» декларирован отказ от некрофилического мышления, свойственного нынешним «элитам» и пропагандистам: «Мама, мне страшно не то, что не будет памяти обо мне, / а то, что не будет памяти. / И будет настолько большая кровь, / что не станет памяти крови».
Это было самоочевидно для любого советского человека. Путин, Медведев, Лавров, Шойгу — плохие советские люди. Они невнимательно читали «Правду», рассеянно смотрели «Международную панораму» с Александром Евгеньевичем Бовиным, прогуливали политинформации.
Не зная работ Генри Киссинджера, наши начальники фактически подхватили его идеи 65-летней давности, касавшиеся возможности ведения «ограниченной атомной войны» («Ядерную войну необходимо вести так, чтобы она не перерастала во всеобщую»). Однако аргументы, приводившиеся самим Киссинджером в его работе «Ядерное оружие и внешняя политика» (1957) против концепции «ограниченной атомной войны», звучали убедительные, чем его собственные доказательства в пользу того, что такой формат боевых действий возможен. Один из контраргументов, кроме самоочевидного («проигрывающая сторона все равно окажется перед искушением изменить соотношение сил, использовав для того более сильное оружие»), звучал так: «Мы уничтожили бы и тех самых людей, которых мы хотели защитить». Что-то эта фраза мучительно напоминает, да?
Доступ к бункеру
Опросы «Левада-Центра»* о страхах россиян показывают, что начиная примерно с 2018 года страх мировой войны вышел в иерархии озабоченностей на второе место и закрепился на нем, лишь немного отставая от страха болезни близких. Последний опрос такого рода проводился в феврале 2022-го, буквально за пару дней до начала «спецоперации»: показатель страха мировой войны составил 53%.
Как писал Евтушенко в поэме «Мама и нейтронная бомба», «сильные мира сего и до взрыва жили как в бункерах»
Людям страшно. Военная мобилизация, вероятно, могла усилить еще один поднявшийся в последние годы в списке озабоченностей страх перед произволом властей (22% в 2022-м против 10% в 2016-м). А мобилизация аннексионной радости в виде ралли вокруг флага со средневековыми криками «Гойда!», пожалуй, ни у кого не оставила сомнений в том, что Кремль пошел на эскалацию, и страх мировой войны может лишь усилиться.
В мае 2022-го половина респондентов «Левада-Центра»* призналась, что сильно боится применения Россией ядерного оружия. Боятся, значит, верят в то, что это возможно. Хорошая же репутация у Путина…
Впрочем, Россия — страна тотального неравенства. В том числе так называемого неравенства доступа. В качестве примера обычно приводятся медицинские услуги, доступные одним и недоступные другим. Но сейчас впору говорить о неравенстве доступа к бункеру, спасающему от ядерного удара. Те, кто эскалируют — в бункере уже давно.
Как писал Евтушенко в поэме «Мама и нейтронная бомба», «сильные мира сего и до взрыва жили как в бункерах». Но и это их не спасет: «А когда станет пеплом все то, что может сделаться пеплом, / последний сильный мира сего в горностаевой мантии Людовика / закричит: «Вселенная — это я!» — и превратится в ледышку / под скрежет полярных айсбергов, разламывающих Нотр-Дам».