„
Нет, он не был безобиден, этот неформальный историк. Вот парень с подружкой уходят жить в лесную глушь: «Серп и молот бесят милку. Подарю ей нож и вилку». А как вам это? «Если сильно пахнет тленом, это значит где-то Пленум». Все. Империя может закрываться на перестройку. А «Шествие» — это же «Реквием» 60-х. «Вот и жизнь, вот и жизнь пронеслась, вот и город заснежен и мглист, только помнишь безумную власть и безумный уверенный свист». Это наш домашний Крысолов. «Как он выглядит — брит или лыс, наплевать на прическу и вид, но счастливое пение крыс, как всегда, над Россией звенит!»
На его стихах лежал отблеск Серебряного века,
который он воскресил своей поэтической мощью,
и это серебро звенело слишком громко
”
В поэте было слишком много света, и тьма защищалась как могла. В 1963 году газета «Вечерний Ленинград» публикует статью Лернера, Медведева и Ионина «Окололитературный трутень», а через 2 месяца появляется подборка «писем читателей» с требованием наказать тунеядца Бродского. 13 февраля 1964 года следует арест. Оттепель кончилась сразу, без предупреждения. Кран закрылся, и наступил ледостав. Суд был похож на аутодафе. Судья Савельева глумилась над беззащитным гением как могла, и именно тогда у Бродского случился первый сердечный приступ. Его выслали на 5 лет в очень отдаленные места, в «глухую провинцию у моря» — у Белого моря, под Архангельск. Он отбыл там полтора года: за него вступилась вся мировая литература, даже сам Сартр. Но в 1972 году ему предложили выбор: эмиграция или «психушка». Он уехал, и преподавал в университетах, и получил свою Нобелевку, но его мытарства не кончились. Родителей не пускали к нему, а его — к ним. Даже не дали похоронить. «Это — кошка, это — мышка, это — лагерь, это — вышка. Это — время тихой сапой убивает маму с папой».
Он не вернулся умирать на Васильевский остров. В его Петербурге устанавливают мемориальную доску его гонителю, первому секретарю Ленинградского обкома КПСС Григорию Романову, а в Москве такая доска уже висит. На могилу Бродского на острове Сан-Микеле в Венеции можно положить цветы. А могил Николая Гумилева, Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой, похоже, не найдут никогда.