Людям свойственно быть недовольными, возмущаться, чувствовать обиду и жаловаться. Чаще всего и повод, и выбор адресата жалобы — дело сугубо личное. Открытое публичное заявление по благородному поводу — несправедливость, защита слабого, попрание норм, предотвращение реального преступления — не придет в голову назвать доносом, даже жалобой как-то неловко, это озвучивание проблемы, предупреждение о некой угрозе. И если всё гласно и угроза — не плод больной фантазии, а общество «здорово», в том смысле, который вкладывал в это понятие еще Эрих Фромм, то установить правду вполне возможно. Но история, далекая и близкая, знает множество примеров, когда жалобы превращаются в доносы, а доносы в эпидемии доносительства.
Почему донос — не жалоба
Прежде всего в чем отличие обычных жалоб от доносов, которые, злокачественным образом разрастаясь, становятся массовыми?
Дело, как правило, не в том, что именно составляет предмет жалобы, «что такое хорошо, а что такое плохо» может существенно отличаться в различных историко- и этнокультурных контекстах. Жалоба, пусть даже она несправедлива, пусть это ябеда, навет — это своего рода «порыв души», личный выбор стратегии поведения, средство достижения неких целей. Такого рода самостийная жалоба может иметь ход, а может и вовсе остаться без ответа. Доносительство же носит массовый характер, и это явление иного порядка. В этом контексте донос принципиально отличается от вышеописанной жалобы и перестает быть ее синонимом.
Отличие прежде всего в состоянии общества. Когда доносы становятся массовым явлением, это свидетельствует, что существует своего рода запрос на выявление определенного рода действий, которые квалифицируются как чрезвычайно опасное преступление, не больше не меньше — угроза всему миру. Конкретное содержание такого деяния производно от историко-культурного контекста, ведьмам в XVI веке вменяли договор с дьяволом, врагам народа в сталинском СССР — шпионаж или вредительство. В соответствующем контексте сообщение о преступлении такого рода ожидаемо и даже востребовано, так как несет в себе идею предотвращения безусловного зла. Под него уже отстроен и заточен юридический аппарат, «как ключ к замку» оно подходит к механизму преследования и наказания тех, кто покушается на установленный порядок. Оправдательный вердикт по доносам о таких преступлениях чреват недоверием к судье и опасен: потворствуешь, утратил бдительность или, того хуже, сам тайный враг? Так запускается маховик репрессий. Но репрессии сами по себе не могут породить массовые доносы.
Оглядываясь на историю эпидемий доносительства, можно попытаться выделить то, что стояло у их истоков в самые разные времена.
Генезис доносительства
Все начиналось с появления глобальной идеи, которая объявлялась спасительной, и предполагала борьбу за единую правду и утверждение единственно верных ценностей. Некогда в этой роли выступали идеалы Реформации и Контрреформации, утопии коммунизма или антиутопии национал-социализма. В качестве такого рода мобилизующих на борьбу за светлое будущее идеологем могут выступать мессианские мифы и даже имперские миражи, порожденные жаждой былого величия. Все они на свой лад сулят новый «золотой век» и становятся «прививкой» от неутешительной реальности. С высоты такого рода идей можно с презрением относится к вечным человеческим ценностям и к заповеди «не убий». Именем уходящего за горизонт светлого будущего можно многое позволить себе в настоящем, в том числе попробовать переиначить координаты «добра» и «зла».
Такого рода масштабные идеи неизбежно плодят врагов: «кто не с нами, тот против нас». Стереотип врага, преступная сущность которого не вызывает сомнений и которого необходимо покарать, складывается в соответствии с запросами времени и места: в разные исторические эпохи врагами объявлялись ведьмы, иезуиты, пособники мирового капитализма, коммунисты, сионисты… Общество живет в состоянии постоянного поиска врагов, они повсюду, надо быть настороже и постоянно их выявлять! Очередная гримаса истории: террор начинается с борьбы за светлое будущее.
Объявленные врагами великой спасительной идеи/идеологии/миссии сразу оказываются за чертой — включается и срабатывает механизм делегитимизации, который не только приписывает обвиняемому все возможные грехи, но сразу выводит его за пределы социальной реальности, в зону, где не действуют обычные нормы человеческих отношений. Это становится питательной средой для поиска врагов и гонений. Запускается маховик репрессий, и в таком обществе возникает социальный заказ на поиск «ведьм», а он в свою очередь порождает социальный запрос на доносительство.
Еще одной необходимой составляющей массовых доносов выступает образа центра как средоточия власти, силы и истины в последней инстанции. Есть к кому обратиться за защитой от врагов, которые мерещатся всюду. В такой роли, как правило, выступает государство или какой-либо государственный институт, присвоивший и реализующий спасительную идею. Во имя этой идеи и в государственных интересах можно отменить существующий порядок вещей, пересмотреть действующие законы — исключительность высшей цели освещает все дальнейшие исключения.
Во времена охоты на ведьм, когда ведьма представлялась пособницей дьявола, в судах стали приниматься показания лиц, ранее осужденных за лжесвидетельство, лишенных гражданских прав, отлученных от церкви, а также показания малолетних детей — к любому другому суду их близко бы не подпустили. В судах над ведьмами принимались во внимание даже "призрачные показания” — свидетельства честных граждан, что те точно видели дух или призрак подозреваемого, который мучил их или отплясывал на шабаше (Роббинс, 1995, с.176-183; 350-351). Так было и в Советском Союзе, когда во времена тотальных поисков врагов народа судебные инстанции внимали самым абсурдным, самым сомнительным «разоблачениям».
Со времен «Домостроя» ребенок всецело оставался в родительской власти — чадо должно родителя «послушати его во всем и чтити его» и «наказание его с любовию приимати» («Домострой», Гл.14). По закону, доносы от детей на родителей не принимались за исключением доноса о преступлениях государственных. Вот здесь уже не навет, а «слово и дело»: не может дитя идти против родителей, но Государь-отец все же важнее отца родного.
«В жестких иерархически организованных патерналистских системах государство олицетворяет суррогатного родителя, в силу чего его позиция и указания воспринимаются как родительские приказы»
Стимулы к доносительству
Во времена, когда великая идея становится государственной идеологией и прокладывает себе дорогу, плодя и сокрушая врагов, доносительство востребовано. Донос, который в лучшем случае этически нейтрально определяется как сообщение властям о преступлении, но чаще всего как «поклеп», «навет», «оговор», «ябеда», — именно в эти моменты превращается в гражданский долг и рассматривается как подвиг. Стоит только вспомнить, как «Пионерская правда» в начале 1930-х воспевала юных последователей Павлика Морозова, которые донесли на своих родителей, печатала о них статьи, созывала их на пионерские слёты, призывала повторить их подвиг. То же отношение к доносам было и во времена искоренения еретической скверны в Европе XII-XIII веках, и во времена охоты на ведьм в XVI-XVII веках, когда доносы рассматривались как богоугодное дело.
Не последнюю роль в массовом доносительстве играют психологические факторы. Еще Бруно Беттельгейм в психоаналитическом ключе объяснял стремление и готовность подчиняться всему, что исходит от власти: в жестких иерархически организованных патерналистских системах государство олицетворяет суррогатного родителя, в силу чего его позиция и указания воспринимаются как родительские приказы. Отсюда «внутреннее желание опеки» и одобрения со стороны «системы» (то есть государства), вера во власть и ее оправдание [1]. Но даже без психоаналитического отождествления государства, сверх-Я и родительского авторитета у власти есть свое «нескромное обаяние» (выражение А.Я. Гуревича) — причастность к ней дает ощущение единения с силой и большинством, иллюзию единства со своим народом, снимает индивидуальную ответственность. Беттельгем также подчеркивал, что выбор в пользу принятия тоталитарной идеологии спасает от мучительной раздвоенности и чувства страха наказания: «…Подчиняясь приказу извне, чувствуешь себя свободным от вины, а потому в безопасности».
Нельзя также сбрасывать со счетов более частные психологические механизмы и индивидуальные мотивы, подхлестывающие массовое доносительство. Среди них всем хорошо знакомый конформизм, который помогает разделить те убеждения и взгляды, которые сейчас в фаворе, и от слов перейти к действию, например, к доносу, если он воспевается как гражданский подвиг. Для кого-то донос может казаться единственной возможностью вырваться из рутины обыденной жизни, почувствовать сопричастность истории и очередной «душеспасительной» идее. Для кого-то это способ решения своих внутриличностных проблем: стремление к власти, cверхкомпенсация, самоутверждение... Подобные, открытые А.Адлером, механизмы развития личности и защитные механизмы порою достаточно дорого обходятся человечеству.
Итак, власти поднимают на щит идею и указуют путь всеобщего спасения, намечают в общих чертах портрет врага, отлаживают репрессивный механизм (вносят поправки к законам, вводят в действие особенности судопроизводства и пенитенциарной системы). А «врагов» на жертвенный алтарь доставляют самые обычные люди, госслужащие как «винтики» и заложники бюрократической системы (в данном случае бюрократия выстроена в репрессивный механизм) или просто добровольные соглядатаи.
[1] Б. Беттельгейм О психологичской привлекательности тоталитаризма // «Знание - сила», 1997, № 8. URL: https://ach-yhrm.livejournal.com/38287.html Дата обращения 1 мая 2022.