Существенная часть россиян – из числа тех, что поддерживают «операцию» и Путина – превратились в хейтеров, не слушающих аргументов, которые разрушают их слепоглухонемое видения мира. Это – признак не авторитарного, а тоталитарного общества, принимающего государственную позицию как свою собственную.
Россия в принципе выпала из ряда объяснимых и классифицированных авторитарных режимов. Когда-то о ней говорили в терминах гибридного авторитаризма, хотя ничего гибридного в путинской корпорации «Россия» давно не было – она оказалась вполне зрелым авторитарным режимом. А вот сейчас, после разгрома гражданского общества и вообще гражданской сферы как таковой, которая включает и независимые медиа, после беспрецедентной по негативным последствиям «спецоперации», пришло время говорить об элементах тоталитаризма в путинской авторитарной системе.
Лев Гудков обозначил систему, которая складывалась еще до «спецоперации» как «возвратный тоталитаризм», что означает регенерацию временно заснувших тоталитарных элементов после исторически короткой паузы в виде ельцинской модели. Можно назвать то, что случилось с Россией в результате 22-летнего правления Путина «неототалитаризмом». Однако в силу сохранения ряда базовых элементов авторитаризма, предлагаю называть этот режим «гибридным тоталитаризмом».
Молчания недостаточно
Известна концепция «информационных диктатур» Дэниэла Трейсмана и Сергея Гуриева. Современные диктаторы, утверждали исследователи в ряде работ, управляют, скорее, с помощью манипулирования информацией, а не методами репрессий, тем более, массовых. До известной степени это относилось и к Путину, однако еще в 2020 году после его «обнуления» и отравления Алексея Навального стало понятно, что «информационная диктатура» вырождается в нечто более бескомпромиссное, безоглядное и репрессивное. «Бункеризованный» Путин становился все более ожесточенным и жестоким. Такой же становилась и его система, основанная на полном подчинении истеблишмента и молчаливом согласии масс.
Молчаливое согласие большинства, согласно Ральфу Дарендорфу, один из ключевых признаков авторитаризма. «Тех, кто не подчиняется, - писал классик политической науки в книге «Соблазны несвободы», - преследуют, им затыкают рот, их сажают в тюрьму, иногда высылают из страны, но государство, как правило, их уже не убивает».
Молчащие вместе действуют в рамках своего рода социального контакта: вы, власти, обеспечиваете нам минимальное благосостояние/стабильность, мы, обычные люди, не лезем в ваши дела и вообще не интересуемся ими. С 2014 года благосостояние было заменено на величие России, но от рядовых обывателей по-прежнему требовалось только одно – стоять в стороне от дел и делишек «элиты». Обычные россияне оставались потребителями рыночных благ, но не гражданами в собственном смысле слова, которым свойственно ответственное поведение, в том числе на выборах. Изначально в путинской системе это была модель, в терминах Трейсмана-Гуриева, демобилизации, а не мобилизации («Spin Dictators: The Changing Face of Tyranny in the 21st Century»). Она была ближе к Салазару, чем, например, к Сталину. Но там, где появляется центральный тезис о величии державы, возникает и мобилизация – на поддержку власти и флага, а, как выяснилось теперь, и на военные «подвиги».
Это уже мобилизационная модель, которую Дарендорф называл тоталитарной: речь о режимах, использующих «тотальную мобилизацию всех и каждого во имя какой-либо идеологии и в интересах вождя или небольшой правящей клики». Война, отмечал мыслитель, «заведомо встроена» в такой тип режима «как неизбежная кульминация его развития». И конечно, для мобилизации нужны искусственно провоцируемые кризисы – благодаря этому консолидируется власть.
В 1950-е Збигнев Бжезинский в соавторстве с Карлом Фридрихом разрабатывал теорию тоталитарной диктатуры и автократии. Согласно его пониманию, при авторитаризме главное – запреты, понимание того, что люди не должны делать. Тоталитаризм же сочетает запреты и императивы, прескрипции: то есть подданные обязаны знать не только то, что они не должны делать, но и то, что должны согласно прямым указаниям государства. Важны не только репрессии и контроль, но и мобилизация масс в рамках предустановленной покорности.
Элементы таких взаимоотношений государства и общества проявились на полную проектную мощность как раз после начала «специальной операции». Уже недостаточно демобилизованно помалкивать – нужно громко выражать свою поддержку режиму. Выстраивать детей в детсадах буквой Z, проводить уроки по методам борьбы с фейками в школах, поощрять учеников и студентов доносить на учителей и преподавателей, и наоборот, нацеплять на себя белые повязки.
Призыв первого лица в государстве к «самоочищению» - это не авторитарная, а тоталитарная практика. Разделение граждан на правильных «патриотов» и неправильных «национал-предателей», «пятую колонну» - это тоже тоталитарная практика. В иных случаях недостаточно просто молчать «за» - нужно подавать голос. Нужно демонстрировать лояльность. Это признак хорошего гражданина. Точнее, уже не гражданина, а подданного.
(Анти)культура ненависти
И еще – нужно ненавидеть врага. Безмотивно и бездумно. Врага не только внешнего, но и внутреннего. Как заметил писатель Леонид Соболев в 1946 году в ходе обсуждения второй серии фильма «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна, «опричнину надо полюбить». Тоталитарная система взыскует любви к насилию в отношении врагов, а оправдание ищет в исторических примерах. Отчасти поэтому в современном российском общественном сознании Сталин превращался в последние годы в положительного персонажа.
(Анти)культура ненависти ко всему, что объявляется чужим, оправдывает тотальную зачистку гражданского общества, вообще публичной сферы: отсюда и полная блокировка независимого медийного поля, уничтожение качественных образовательных организаций (давление на Шанинку и ее профессоров – лишь один пример), запрет на работу любым научным иностранным структурам. Наконец, на этой культуре ненависти и нетерпимости держится все авторитарное законодательство, включая такой чаще других используемый инструмент, как законодательство об иностранных агентах.
Одно из средств выражения культуры ненависти – язык ненависти. Проблема еще и в том, что в обществе, охваченном агрессивной покорностью, расширяются и границы дискурса. Можно твоего же соотечественника, такого же гражданина, как ты, но придерживающегося другого мнения, называть «предателем» и считать его человеком низшего сорта. Можно свободно и спокойно, как делают это высшие должностные лица государства, рассуждать о ядерной войне, что было совершенно не допустимо в советские времена, в период Pax atomica, когда враждующие стороны понимали неприемлемость ущерба. Сейчас такое понимание – и это еще один признак антропологической катастрофы – уходит. Счастливым образом мы избежали атомного кризиса в период, когда российские войска оказались у Чернобыльской АЭС. Люди, ухитряющиеся копать траншеи в радиоактивной зоне, выучивают несуществующие уроки несуществующей истории от Путина, но не знают подлинных уроков истории, хотя бы кейса того же Чернобыля.
Тоталитарные практики – самоедские. Они снижают качество человеческого капитала, потому что преследуются лучшие, а поощряются худшие – происходит отрицательная селекция. Они способствуют деградации экономики. Но политическая воображаемая целесообразность ставится выше социально-экономической рациональности.
Государства много везде, не только в экономике. Но экономическая (финансовая, бюджетная) зависимость миллионов людей от государства как работодателя и «банкомата» - дополнительный фактор удержания работников в повиновении. Экономическая зависимость порождает зависимость политическую.
Государство же, в свою очередь, вынужденное поддерживать высокие доходы бюджета, чтобы покупать политическую лояльность большинства, зависит от нефти. Нефть и газ внесли свой неоценимый вклад в эволюцию политической и идеологической системы путинской России. Голландская болезнь оказалась еще и политической болезнью. Когда-то, в 1970-е годы, бывший министр нефтяной промышленности Венесуэлы и один из учредителей ОПЕК Хуан Пабло Перес Альфонсо заметил: «Через десять лет или через двадцать, но это обязательно случится: нефть погубит нас» (его слова цитировал в своих мемуарах легендарный глава ФРС США Алан Гринспен). И это действительно случилось! Причем экономический коллапс сопровождается политической деградацией.
Наконец, признак тоталитарности – самоизоляция и ложные представления о способности в современном мире выжить за счет всего своего, без всего иностранного. Страна это проходила во времена сталинизма – идеологи настаивали на первенстве СССР/России во всем, от изобретения радио до культурных достижений. Как говорил т. Жданов, наша литература «имеет право на то, чтобы учить других новой общечеловеческой морали». (Причем говорил он в тот момент о советской подцензурной литературе.)
Россия погрузилась в какой-то морок, антиутопию. Это действительно «возвратный тоталитаризм», но в нем есть какие-то черты и свойства, которые довольно трудно объяснить после того, как страна все-таки получила некоторые понятия о политической демократии, гражданской культуре и рыночной экономике, о свободах и правах. Серьезный вопрос – продолжительность агрессивно-конформистских настроений и устойчивость самого гибридного режима, сидящего на штыках, полицейских дубинках и распоряжениях Роскомнадзора с Минюстом. Изнутри сегодняшней ситуации все кажется не просто безнадежным, но и бесповоротным. Однако из истории известно, что тоталитарные режимы неэффективны, а правители способны последовательно рубить все суки, на которых сами сидят. Жителям России от этого не легче, но это тот случай, когда мы, к сожалению, оправдали самую банальную и пошлую истину политики – каждый народ заслуживает то правительство, которое имеет.
Народ России заслуживает лучшего, чем этот повторяющийся эффект тоталитарной колеи? Это нам и придется доказывать в ближайшие годы.