Евгения Альбац: Марина, для начала расскажите о себе.
Марина Овсянникова: Я родилась в Одессе. Отец был моряком, чистокровный украинец с Западной Украины. А мать — русская. Они встретились в Одессе. К сожалению, произошел несчастный случай. Когда мне был один год, отец умер, и мы уехали из Одессы. Потом вся моя жизнь проходила уже на территории России. Мы жили в разных городах. Часть моего детства прошла в Грозном, когда там началась война. Мы вынуждены были бежать от этой войны, когда снаряды начали взрываться под окнами нашего дома. Поэтому я сейчас понимаю, что испытывают украинские беженцы — в детстве пережила то же самое. Наш дом был полностью разрушен, мы лишились и имущества, и квартиры, и маме моей после сорока лет пришлось начинать жизнь заново. Мы перебрались недалеко, в Краснодарский край.
Я сейчас понимаю, что испытывают украинские беженцы — в детстве пережила то же самое в ГрозномЕвгения Альбац: А как вы оказались в журналистике, на телевидении?
Марина Овсянникова: Когда мы переехали из Грозного в Краснодарский край, моя мама, которая до этого была инженером, химиком-технологом на нефтяном заводе в Грозном, вынуждена была сменить профессию. Не знаю, как это получилось, не помню подробностей, она начала работать на местном радио ведущей. И мне это так понравилось… Я была подростком, я просто пришла в восторг и поняла, что это мое. И уже классе в десятом я точно знала, что буду журналистом, начала писать заметки в местные газеты. И у меня всегда была установка, что должны быть правильные моральные ориентиры, что надо бороться за доброе, вечное, светлое. Эта профессия мне подходила идеально.
Евгения Альбац: И куда вы поступали?
Марина Овсянникова: На журфак. В Краснодаре. В то время там не было телевизионного отделения, был просто журфак.
Евгения Альбац: Когда вы закончили, куда пошли работать?
Марина Овсянникова: Я побежала работать уже на втором курсе. Сначала в местной газете, буквально несколько месяцев, потом пришла в ГТРК «Кубань». Немного поработала на радио, потом уже на телевидении. Как корреспондент помоталась по всему Краснодарскому краю, делая сюжеты. А потом уже стала ведущей новостей. Это 2000-й год, я была на третьем или на четвертом курсе и работала.
Евгения Альбац: А когда перебрались в Москву?
Марина Овсянникова: Окончила Кубанский госуниверситет, получила диплом и через год поступила в Российскую академию госслужбы при президенте. Тогда события происходили быстро, было очень насыщенное активное профессиональное время, и в 2002-м году я перебралась в Москву.
Карьера
Евгения Альбац: Почему пошли в Академию госслужбы? Собирались идти по чиновничьей линии?
Марина Овсянникова: У меня изначально были планы оставаться в Краснодарском крае. И в дальнейшем, может быть, развивать карьеру в сторону не только журналистики, но и государственной службы. Но в тот момент сменился губернатор, Кондратенко ушел, пришел Ткачев, начались перестановки, и я поняла, что лучше попробовать реализоваться в Москве.
Евгения Альбац: Это было трудно — перебраться в Москву?
Марина Овсянникова: Это было колоссально трудно, потому что в Краснодарском крае я уже была звездой, у меня была там масса друзей. А тут пришлось начинать все с чистого листа, заново устраивать свою жизнь.
Евгения Альбац: И с чего вы начали?
Марина Овсянникова: С поисков работы, конечно. Какое-то время, так получилось, я работала в Министерстве обороны, совсем недолго, там было агентство «Военинформ», которое занималось созданием небольших телевизионных роликов. Я там совсем недолго проработала и попала на Первый канал.
Евгения Альбац: Как вам удалось? Это поразительная карьера.
Марина Овсянникова: Началась война в Ираке. И они искали в то время людей, которые просто будут отсматривать картинку CNN и «Аль-Джазиры» и расшифровывать, записывать, что там происходит. То есть людей, которые мониторят ситуацию. Нас было три человека, с нами подписали временный контракт, и потом я еще долго ходила стажировалась. Почти год прошел, пока меня взяли непосредственно в штат Первого канала.
Евгения Альбац: И какова ваша последняя должность? Что у вас написано в трудовой?
Марина Овсянникова: Сначала я работала как редактор дирекции информационных программ Первого канала.
Евгения Альбац: В программе «Время», правильно я понимаю?
Марина Овсянникова: Это не только программа «Время». Новости в 15 часов, в 18 часов и программа «Время». В последнее время работала больше как международный редактор. Когда я пришла на Первый канал, я еще работала как спичрайтер в бригаде Жанны Агалаковой. А в последнее время занималась больше технической работой: взаимодействие с мировыми агентствами — «Рейтер», «Евровижн», «Франс-Пресс», поиск информации, отслеживание ее, запись интервью с американскими, европейскими политиками по скайпу.
Евгения Альбац: А политика вас когда-нибудь интересовала? Я спрошу конкретнее — оппозиционная политика.
Марина Овсянникова: Оппозиционная политика меня не интересовала. До поры до времени, скажем так. Война в Украине буквально перевернула все в моем сознании. Я уже говорила во многих интервью, что недовольство существующим положением дел накапливалось из года в год. Я видела, как закручиваются гайки в нашей стране. Как отменяются выборы губернаторов. Потом эта ситуация с ДНР и ЛНР, признание Крыма, отравление Навального, уничтожение независимых СМИ. Конечно, все это меня не устраивало. Я регулярно подписывала петиции на Change.org против этого. Но я не выходила на митинги. Если бы я не работала на Первом канале, наверное, пошла бы и на митинги.
Шок и ужас
Евгения Альбац: Когда, в какой день, как произошло, что вы решили выйти в прямой эфир Первого канала, в самой «смотрибельной» программе Екатерины Андреевой, с плакатом против войны? Что произошло?
Шли breaking news, поток ужасающего видео по международным агентствам, а мы на Первом канале ничего этого не показывалиМарина Овсянникова: Когда началась «спецоперация», у меня был шок. Шок и ужас. Я не могла несколько дней ни пить, ни есть, ни спать. Я понимала, что это просто за гранью добра и зла, что мы перешли какую-то точку невозврата… У меня был порыв бежать на митинги, со всеми плакатами, которые только существуют. Но сразу ввели этот закон, уголовную ответственность, и плюс еще я видела, что это не имеет практически должного эффекта, потому что людей сразу закидывают в автозаки и везут в суд. Когда началась «спецоперация», была моя выходная неделя — мы работали на Первом канале в информационной программе в очередь, неделя через неделю. И вот в первую мою рабочую неделю я вышла на работу и окунулась в атмосферу безумия, которое там творилось, потому что шли breaking news, поток негативной информации, поток ужасающего видео, которое приходило по международным агентствам, а мы на Первом канале, конечно, ничего этого не показывали. И я понимала несоответствие между тем, что происходит на Украине, и тем, что показываем мы на Первом канале. Это был такой сильнейший когнитивный диссонанс, что я просто поняла, что не могу находиться в этой атмосфере. Я еле-еле доработала неделю и на выходные уже была готова бежать на митинг, но потом мне пришла в голову эта идея... Да, сына я не пустила на митинг, буквально отобрала ключи. «Мама, что ты делаешь?» И потом я поняла, что у меня есть лучше идея, в моей голове созрел план.
Евгения Альбац: Не было страха? Вы же понимали, что вы можете закончить этот день на Лубянке?
Марина Овсянникова: Страх был колоссальный. В первую очередь из-за того, что моя жертва будет абсолютно напрасной. Потому что изначально у меня была идея встать в ньюсруме, но там достаточно далеко от камер, и скорее всего это бы или не увидели, или очень быстро режиссеры сменили бы план. Но в конечном итоге охранник на посту поменялся, вместо какого-то там мордоворота перед программой «Время» пришла очень милая девушка и углубилась в свой телефон, дай бог ей здоровья — я представляю, что с ней было после всего этого инцидента. Я планировала сделать это в начале программы «Время». Но позвонила шеф-редактор программы «Время» и попросила по просьбе Кирилла Алексеевича Клейменова перемонтировать синхрон Небензи. И я побежала перемонтировать синхрон уже во время программы «Время», это минут двадцать, наверное, заняло. И я уже понимаю, что программа подходит к концу, а я еще сижу в монтажке и ничего не успеваю. Но у меня была такая решимость, что я поняла: если я сегодня не сделаю, как задумывала, то у меня уже все, весь запал уйдет. И я просто закончила монтировать и побежала на всех парах в свой кабинет, схватила куртку — плакат был завернут в куртку — и побежала в студию.
Евгения Альбац: Кто-нибудь знал из ваших близких или из ваших подруг о том, что вы собираетесь сделать?
Марина Овсянникова: Конечно, никто не знал. Потому что если расскажешь одному человеку, то сразу узнают многие, и твои планы не сбудутся.
Евгения Альбац: А вы просчитывали последствия? Или — будь что будет?
Марина Овсянникова: До конца я не просчитала, это был эмоциональный порыв. Конечно, я бы заблокировала свой аккаунт в фейсбуке, слава богу, в инстаграмме у меня был закрытый аккаунт. Я стерла переписки, какие-то телефоны стерла. Но основательно я не подготовилась. А потом уже, конечно, поняла, что много глупостей наделала, не просчитала все до конца.
Евгения Альбац: Правильно ли я понимаю, что у технической студии на Первом канале все время идет видеофид с Украины и вы видите кадры того, что реально происходит, чего не видят зрители Первого канала?
Марина Овсянникова: Ну, я же вам говорю, что я как раз-таки этим занималась. Это была моя непосредственная должностная обязанность. Я отслеживала все мировые информационные агентства, я видела картинку, которая шла через западные агентства. То, что мы не показывали по Первому каналу, я все видела, это было пред моими глазами с утра до вечера.
Евгения Альбац: И что на вас произвело самое сильное впечатление?
Марина Овсянникова: Начало боевых действий. Я до сих пор не могу спокойно говорить об этом. Это был настолько сильный эмоциональный шок!.. Когда все западные телеканалы говорили о том, что вот-вот будет вторжение на Украину, я не верила этому, я вообще не могла себе представить этого, я думала — ну оружие, ну войска стянут на границу, померятся силой, посмотрят, что будет дальше, но постепенно разойдутся по сторонам и все это удастся урегулировать. Но когда началось признание ЛНР-ДНР и когда 24-го числа мы проснулись и поняли, что реально началось, и что это не ограничивается пределами ДНР-ЛНР, что наши войска идут на Киев, красивейший город, столицу Украины… Это был самый большой шок в моей жизни.
Масштаб катастрофы
Евгения Альбац: Вы говорите, вы смотрели за теми агентствами, которые передавали картинку с этой так называемой спецоперации. Что конкретно вы увидели, когда пришли на работу?
Марина Овсянникова: Именно в первый день?
Евгения Альбац: Да.
Марина Овсянникова: Я уже, честно говоря, не помню подробностей, но были разрушения, были люди, которые садились в свои автомобили, в автобусы, поезда и ехали в сторону Польши. Весь масштаб катастрофы — вот он, сразу на ваших экранах, пожалуйста, смотрите. В тот момент, по-моему, не были еще заблокированы «Медуза» и другие оппозиционные издания, которые признаны иноагентами, можно было почитать. Благодаря моему служебному положению у меня была возможность отсматривать картинку и от наших вооруженных сил, плюс я смотрела в Телеграме агентство УНИАН, что пишут украинцы, что там действительно происходит. И я просто компилировала три источника информации — западные, украинские и наши. И понимала, какое это несоответствие с тем, что мы показываем — действительно за гранью добра и зла.
Евгения Альбац: А вы не пытались поговорить со своим начальством, с главным редактором?
Марина Овсянникова: Вы издеваетесь? Я мелкий винтик на Первом канале. С кем я буду говорить о редакционной политике?
Евгения Альбац: Екатерина Андреева написала после вашего протеста, что не согласна с вашими словами «не верьте, вам тут все врут». Но она сказала, что то, что вы написали по-английски — No war и Russians against the war — она это поддерживает.
Марина Овсянникова: Да, я видела это, ну… это ее точка зрения.
Евгения Альбац: Кто-то из ваших коллег вам звонил? Сказать, какая вы молодец, как здорово, Марина, ты крутая?..
Марина Овсянникова: Мне передавали множество слов поддержки, сочувствия, говорили: «Марина, держись», «это что-то невероятное» и «ты большая молодец».
Евгения Альбац: А когда вы записали ролик, который выложили в фейсбуке?
Марина Овсянникова: Я его записала непосредственно перед этим днем. Инцидент был в понедельник, ролик я записала накануне.
Евгения Альбац: Вы вышли, вы подняли плакат, и что дальше произошло? Сразу сменился кадр, стали показывать какую-то аптеку.
Марина Овсянникова: Да, режиссеры включили первый попавшийся сюжет, видимо, который у них там был. А я спокойно вышла из студии, бросила этот плакат возле ксерокса и пошла по центральному коридору, а навстречу мне уже шел весь топ-менеджмент Первого канала. И первый вопрос, который был мне задан — это вы? Я сказала — да, это я. Ну и потом меня пригласили в кабинет руководства, и там продолжалась беседа.
Евгения Альбац: Топ-менеджмент — это Эрнст, Клейменов*?
Марина Овсянникова: Нет, нет, Эрнст с дирекцией информационных программ не сидит, он сидит отдельно. Имеется в виду топ-менеджмент дирекции информационных программ.
Евгения Альбац: И что вам сказали? Угрожали или поддерживали? Или говорили: послушайте, что ж вы делаете, вы себе жизнь портите…
Марина Овсянникова: Мне предложили водички, чтобы я хотя бы чуть-чуть пришла в себя. И мы, в принципе, очень мило поговорили с Вольским. Его интересовали мотивы моего поступка. Он мне, естественно, сразу предложил написать заявление по собственному желанию. Я не стала в эмоциональном порыве этого делать, сказала, что сделаю это позже, проконсультировавшись с адвокатами. Попросили написать объяснительную. Я написала буквально несколько слов.
Евгения Альбац: Что, если не секрет?
Марина Овсянникова: Что я не согласна с информационной политикой канала, что этот протест зрел во мне давно, что в будущем эти люди, скорее всего, окажутся на скамье подсудимых, когда будет гаагский процесс.
Евгения Альбац: Вы имели в виду Гаагский трибунал?
Марина Овсянникова: Да, да. Я достаточно резко написала.
Евгения Альбац: И после этого полиция пришла?
Марина Овсянникова: Ну-у, полиция сразу же возникла. Они там ждали, полицейские, за дверью, пока мы побеседуем с руководством. Потом они проводили меня на рабочее место, чтобы я забрала свои вещи, и повели в отделение полиции.
«Кто вас надоумил?»
Евгения Альбац: Чего от вас там добивались? Четырнадцать часов вас не было. Никто не знал, что с вами происходит.
Марина Овсянникова: Даже больше, чем четырнадцать. Непосредственно допрос продолжался 14 часов. А перед этим еще часа два меня держали в Останкино. Люди менялись с бешеной скоростью, приезжали новые, новые следователи. Каждый раз по кругу задавали одни и те же вопросы. Кто вас надоумил, у вас конфликт с коллегами? Может быть, у вас обиженные родственники на Украине? Может быть, еще какая-нибудь причина? В общем, гипотез было выдвинуто много, но все не то.
Евгения Альбац: Чего добивались, что им от вас надо было? Чтобы вы сказали, что у вас помутилось в голове? Или что вас кто-то подговорил?
Марина Овсянникова: Пытались найти истинные мотивы. Что меня побудило. Кто мои соучастники. Неужели я это все одна придумала. Ну, их интересовала правда — я им правду и говорила, мне нечего было скрывать.
Евгения Альбац: То есть они хотели, чтобы все-таки была группа.
Марина Овсянникова: Ну, они хотели, да! Они не верили, что я вот одна такая бунтарка.
Евгения Альбац: Вам угрожали? Вам говорили, что может быть уголовное дело, что приняты новые репрессивные законы о фейках, и так далее?
Марина Овсянникова: Прямо не угрожали. Но каждый раз, когда допрашивал следователь, который имеет отношение к управлению по борьбе с экстремизмом, то формулировки менялись, тактика допроса менялась. Каждый раз говорили: так может, все-таки административка? Потом — нет, нет, все-таки уголовка. А я уже настолько устала пересказывать десять раз одно и то же, и я просила позвать адвоката: дайте мне человека, который мне разъяснит все эти юридические нюансы, расшифрует, какие у меня права и обязанности. А мне говорили каждый раз — да-да-да, сейчас он появится, но это будет не частный защитник, а государственный. Я сказала, что хочу все-таки частного. Да, да, вызывайте его! А как я его вызову, если у меня нет телефона? Вы же у меня отобрали телефон, дайте мне тогда воспользоваться другим телефоном или компьютером. В общем, все это переводилось в какие-то шуточки, в конечном итоге мне, естественно, ничего не дали и адвоката никакого не появилось, и все 14 часов уже в отделении <полиции> ВДНХ вот так продолжалась беседа. Я отвечала на вопросы, потом уставала, они приносили еду, я даже пыталась поспать. И опять все продолжалось. В общем, незабываемая ночь.
Это будет завтра
Мне кажется, весь народ России не может ответить на вопрос, что будет завтра и что они будут делать. Жизнь летит под откос у всех и каждогоЕвгения Альбац: Что вы собираетесь делать дальше? Вы же понимаете, что в государственные СМИ вам дорога, скорее всего, закрыта?
Марина Овсянникова: Я, конечно, это понимаю. Я и не хочу работать на государственные СМИ. Мне задают этот вопрос практически везде. Мне кажется, не только я не могу ответить на вопрос, что я буду делать завтра. Мне кажется, весь народ России не может ответить на вопрос, что будет завтра и что они будут делать. Потому что наша жизнь сейчас меняется с бешеной скоростью. Она летит под откос, у всех и каждого. И я думаю, нет такой семьи, которую это не затронуло. Поэтому я не могу ответить на вопрос, что я буду делать завтра. Сегодняшний день прошел, я жива, мои дети в порядке — и слава богу. И что будет завтра — покажет завтрашний день.
Евгения Альбац: Вы знаете, вот я на вас смотрю, и для меня очевидно, что вы женщина, которая следит за собой. Вы следите за лицом, вы ходите к косметичке— раз или даже два в неделю. Но вы представляете себе, что жизнь ваша действительно кардинально меняется?
Марина Овсянникова: Конечно, представляю. Я думаю, что придется продавать машину, пересаживаться на какую-то более демократичную малолитражку. И первое время на деньги, которые останутся после продажи машины, жить. Ну а потом я, конечно, надеюсь найти себе работу.
Евгения Альбац: А как ваши близкие?
Марина Овсянникова: Близкие? В принципе близкие в порядке, дочь я до сих пор еще не видела после этого инцидента. Но она в безопасном месте. Мы общаемся.
Евгения Альбац: У вас двое детей?
Марина Овсянникова: Да.
Евгения Альбац: Вы не жалеете?
Марина Овсянникова: Нет, я не жалею, я повторила бы все точь-в точь. Я рада, что мне удалось до нашей публики, зомбированной пропагандой, донести хоть что-то. И донести до западной публики, что русские не все выступают за («спецоперацию»). Я думаю, большая часть русских не поддерживает это кровопролитие. Просто не все такие смелые, не все хотят об этом заявить в полный голос.
Евгения Альбац: Вы думали о том, что ответить, если придется столкнуться с человеком, который к вам подойдет и скажет: вы выступили против против нашего президента, и Путин таких, как вы, назвал предателями, которых надо выплюнуть, как мошку, изо рта?
Марина Овсянникова: Я очень надеюсь, что мне с таким человеком не придется столкнуться, потому что в моем окружении нет таких людей. Я живу в достаточно благополучном месте в Москве, у нас нет здесь столь агрессивной публики, все люди думающие и понимающие. И даже если кто-то будет не согласен с моей позицией, то я думаю, что от этих людей я не получу каких-либо угроз. Даже если они не согласны с моим мнением, они просто скажут — Марина, что ты наделала, ты изменила жизнь нашего коттеджного поселка так, что мы волнуемся за нашу безопасность. Те места, где я могу столкнуться с явной агрессией, я не посещаю.
Евгения Альбац: А если все-таки придется встретиться с таким человеком — что вы скажете?
Марина Овсянникова: Я не буду убеждать каждого встречного-поперечного. У меня нет столько эмоциональных сил, чтобы каждому доносить свою позицию…
*Глава дирекции новостей Первого канала Кирилл Клейменов охарактеризовал поступок Марины Овсянниковой как предательство. Он обвинил ее в том, что перед акцией она якобы общалась с сотрудником английского посольства. Клейменов не считает это обвинение шпиономанией — этим, по его мнению, должны заниматься «соответствующие органы». По новому закону о «дискредитации армии» редактору Первого канала может грозить до 15 лет лишения свободы. Пока же ей назначен штраф в 30 тыс. рублей.