Я говорю о тетке по имени Очередь.
Действительно, почему я в очередной раз вспомнил о ней? Непонятно, что ли, почему! Уверен, что понятно.
Тетка-Очередь – это одно. А в годы позднего СССР в моем персональном оперативном словаре существовала такая понятийная категория, как «тетка из очереди». Это другая, то есть другие тетки.
Этими словами обозначался вполне определенный антропологический тип советского человека, причем «теткой» в данном случае вполне мог оказаться также и «дядька».
«Тетка из очереди» — явление столь же трудно объяснимое в рациональных категориях, сколь и абсолютно понятное на чувственном уровне людям схожего с моим социального опыта.
Типаж «тетки из очереди» оказался столь живучим, что пережил и сам феномен «очереди», и является нашему взору и в наши дни во всей своей первозданной свежести. Причем в наши дни, — по вполне очевидным причинам, - этот неистребимый типаж попер особенно густо и уверенно.
А все потому, что и очередь, точнее Очередь, — именно с прописной буквы, — никуда особенно не девалась. Она лишь, – боюсь, что временно, — утратила свое буквальное значение, приобретя значение метафизическое, а стало быть и более прочное.
Когда-то давно, в советские годы, принято было считать, что между такими фундаментальными и системообразующими явлениями, как «очередь» и «дефицит», существует прямая и непосредственная причинно-следственная связь.
Она, эта связь, и правда существовала. Но не вполне прямая.
Я думаю, что такая важная категория развитого социализма, как «дефицит», имевшая, как принято считать, сугубо политико-экономические причины и свидетельствующая о вопиющей неэффективности и абсурдности плановой экономики, нагружена еще и глубинным сакральным смыслом.
Все те, кто по разным причинам не встроились во властную вертикаль, те выстроились в горизонталь, то есть встали в очередь. Очередь – это вроде как та же самая вертикаль, только положенная набок
Смысл этот в том, что советскому человеку необходимо было постоять в очереди. Потому что очередь — это самая устойчивая, самая несокрушимая модель общественного устройства. Потому что новые граждане первого в мире социалистического государства, в одночасье лишенные привычного и рутинного церковного «стояния», все равно должны были где-то «отстоять службу». Так что в феномене «очереди» можно рассмотреть также и квази-литургическую составляющую.
Очередь — один из важнейших мифообразующих факторов советского космоса. Появление хлебных очередей зимой 1917 года послужило детонатором мощного взрыва, уничтожившего 300-летнюю российскую монархию. А катастрофическое по своим геополитическим последствиям исчезновение очередей в начале 90-х ознаменовало конец Советской империи.
Очередь в гораздо большей степени, чем, например, семья или же, допустим, трудовой коллектив, или, скажем, школа, являлась универсальной и самоорганизующейся ячейкой общества. Жесткие иерархии устанавливались там естественным путем, причем не по вертикали (ниже- или вышестоящие), а по горизонтали (впереди – сзади).
Именно очередь как социально-культурный феномен формирует этические и интеллектуальные нормы социального и коммуникативного поведения.
Все те, кто по разным причинам не встроились во властную вертикаль, те выстроились в горизонталь, то есть встали в очередь. Очередь – это вроде как та же самая вертикаль, только положенная набок.
Очереди жанрово различались. Особняком стояли очереди, как сказали бы теперь, виртуальные. То есть ты сидел дома и пил чай, или ехал в троллейбусе, или обжимался с барышней на скамейке в городском парке, но при этом ты стоял в очереди. Например, за холодильником. Или за мебельным гарнитуром. Или за, допустим, ковром. За «Жигулями» ...
Не забудем также и о знаменитых винных очередях времен ранней перестройки, об очередях, в которых пришлось не раз и не два простоять в том числе и автору этих строк. А потому автор этих строк с полным знанием дела ощущает себя вправе утверждать, что эти самые очереди стали риторическим испытательным полигоном для многотысячных демократических митингов, возникших пару-тройку лет спустя.
Очереди были даже за информацией, даже за той пропагандой, которая с утра до вечера внушала человеку, что он живет в самой лучшей на свете стране. Даже за этим, даже за газетами и журналами тоже надо было постоять в очереди. Помню, как каким-то хмурым будним утром мы с моим остроумным другом шли мимо одной из таких очередей у киоска «Союзпечати». Перефразируя старинный благородный девиз «Постоим за правду», мой друг, сопровождаемый хмурыми взглядами сограждан, меланхолично произнес: «Постоим-ка, братцы, за «Правдой».
Как это и должно быть в иерархических обществах, существовала в стране и самая главная очередь, очередь номер один. Это была очередь в Мавзолей. В годы Перестройки эта очередь как-то сама собою рассыпалась, временно переместившись во вновь открытый в центре столицы, сверкавший нездешним светом «Макдональдс». Но «Макдональдс», — в наши дни безвременно смытый за борт санкционной волной, — обнаружил – в отличие от Мавзолея, — способность к размножению. И очередь, как впрочем, и остальные очереди, рассосалась сама собой, оставив после себя лишь различной силы фантомные боли и реликтовые остатки специфической этикетности.
И именно поэтому мы до сих пор ревностно выясняем, кто впереди, кто сзади, кто за кем стоит, кто тут последний-крайний и кого «здесь не стояло».
Идеальная среда порождения и обитания трудно формулируемого, но настолько понятного на чувственном уровне «совка» — это советская очередь, каким бы мутациям не подвергалась она в разные времена.
Очередь. За хлебом, за водкой, за суповым набором, за польскими колготками, за румынским сервизом, за ковром, за Ленина посмотреть в гробу... За чем угодно.
Именно поэтому всегда столь остро стоял вопрос, кто за кем стоит. Во все практически времена нашей славной истории мы слышим это монотонное жужжание из кухонного репродуктора:
«За ними стоит Госдеп», «За ними стоит ЦРУ». «За ними стоит Сорос». В общем, утюги за сапогами, сапоги за пирогами.
И за всем этим «стоят» все те же самые «тетки».
С другими речами, с другой лексикой и фразеологией. Но с теми же выражениями лиц и с теми же интонациями, не позволяющими забыть вот это все:
«Ага, как же! Стоял он. Ага, отошел он в кассу! Не было вас тут! Передо мной вот женщина с ребенком, а перед ней полковник в папахе. А вы тут самые умные, я погляжу? Грамотные все стали! Все дураки, они одни умные! Нахальство- второе счастье! Мужчина, не толкайтесь, вы тут не один! Эй! Куда без очереди? Какой еще инвалид! Все мы тут инвалиды! Все стоят, и вы стойте, не развалитесь! В одни руки – полкило! И правильно! Нечего! Зажрались совсем! Пожили бы при карточках! Сталина на вас нет! Мальчик, не вертись под ногами! Дома тоже так себя ведешь? Прямо зла не хватает, госссссподи!»
Госсссподи! Зачем я все это помню! Неужели опять, госсссподи!!