Надо ли говорить о том, какой я ощутил стыд и какое бессильное отчаяние.
Вообще-то, никто особенно и не сомневался, что это рано или поздно произойдет. Но почти все старались не произносить это роковое слово. Говорили так: «Я уверен, что вот-вот начнется это». И его понимали.
Исторические аллюзии с одной стороны наглядны и прозрачны. Тридцать девятый год. Германия. Польша. Польша, которая «бесконечно провоцировала Германию, и вот пришлось в целях защиты наших граждан…»
Ну, в общих чертах, знакомо, не правда ли.
Эта аналогия вполне прозрачная, но не все объясняющая.
У нацистской Германии была идеология. Она называлась «национал-социализм». И название это было не «обзывалкой», означающей все то, что кому-нибудь по разным причинам не нравится, каковой она стала потом, а было оно самоназванием всех тех, кто разделял ее людоедские принципы.
Эта идеология породила определенную политическую риторику, которая хорошо известна историкам. Был немецкий национал-социализм, и была антигитлеровская коалиция, сражавшаяся с нацистским государством и в результате его разгромившая.
У нынешних имперцев-геополитиков-можемповторителей никакой идеологии вовсе нет.
А такие слова, как «нацизм» или «фашизм», в их речах и писаниях постепенно стали окончательно утрачивать свои первоначальные значения. И, лишенные какого бы то ни было семантического наполнения, они, эти слова, стали чисто инструментально широко употребляться как якобы сильные и убедительные риторические фигуры.
В последние годы в риторике российского политического истеблишмента стало считаться хорошим тоном широко употреблять эти ничего уже не значащие слова в адрес Украинского государства.
Если слова российского президента о том, что «задачей военной операции является денацификация и демилитаризация Украины» перевести на любой из языков, носители которых не утратили связей с реальностью, у нормального современного цивилизованного человека немедленно возникнет то, что в психологической науке называется «когнитивным диссонансом». Он немедленно станет сомневаться либо в психической нормальности того, кто это произносит, либо в собственной нормальности.
Как можно воспринять с точки зрения классической логики, что «миролюбивая Россия» напала на «фашистскую Украину» с целью ее «демилитаризации»? Никак этого не понять, если не учесть, что в политическом словаре современной России слова означают вовсе не то, что они означают в академических словарях, а очень часто они имеют прямо противоположные значения.
Сегодня недоуменная, унизительная немота наваливается на многих из тех, чей образ жизни напрямую связан с насущной необходимостью формулировать, называть, давать определения, объяснять что-то хотя бы самим себе. Речь идет о тех, кого совокупно принято называть культурным сообществом и к чьим звонким голосам якобы прислушивается общество.
Из разных изданий звонят и пишут. Звонят, пишут и спрашивают, не могу ли я дать небольшой комментарий. О чем, я даже не спрашиваю. Понятно же, что про «что думают деятели культуры о…»
Пытаюсь что-то сказать. Что-то и говорю. Но при этом отчетливо понимаю, что и я, и корреспондент, и все прочие, для кого единственным и при этом эфемерным инструментом служит слово, морочим друг другу головы, наполненные печальным знанием, что слово это всего лишь слово и больше ничего.
Сейчас, кажется, нет ни культурного сообщества, ни просто общества.
Сегодня утром я написал на своей страничке в FB:
«Слепоглухонемая родина... Это, может быть, страшнее и ужаснее, чем даже война».
Ни обществ, ни сообществ нет. Есть молчаливая страна и есть отдельные люди. И они, конечно, несомненно есть, хотя их и мало.
И каждый из нас все равно в меру сил и талантов пытается преодолеть немоту и наладить хотя бы призрачные взаимоотношения с ускользающей надеждой.
Уникальность нашей истории еще и в том, что главные события всегда разворачиваются в пространстве языка – едва ли не единственной реальности в не очень-то реальной жизни.
И всегда все повторяется. Впрочем, нет, не повторяется, рифмуется. Рифма ведь это не повтор, рифма это созвучие. Поэтому никогда ничего не повторяется буквально.
Вот, например, совсем еще недавно мы все опасались лишний раз произносить вслух слово «война».
То есть оно произносилось все-таки. Но «война» была одна. Та самая, вторая мировая. А других войн и не было. С тех пор и до последних дней.
Была, впрочем, и еще одна не объявленная война, и она длилась всегда.
Население страны всегда делилось на две неравные части.
Одна — всегда меньшая — упорно называла подлость подлостью, трусость трусостью, глупость глупостью, а фашизм фашизмом. Другая, большая, подверженная воздействию официальной риторики, подлость называла патриотизмом, трусость - необходимостью считаться с обстоятельствами, а стремление народов и обществ к свободе и открытости - нацизмом.
И эта война, война лингвистическая, война за значения слов и понятий, была и остается главной и нескончаемой гражданской войной.
И та война, которая с сегодняшнего утра на виду у всего мира разворачивается в Украине, тоже не называется войной. Она называется «военной операцией».
Но это самая настоящая война. И ее необходимо остановить. Как? Как-нибудь, но необходимо. Об этом необходимо думать и всем вместе и каждому по отдельности.
На фото : Киев, 25 февраля 2022 года. Фото с сайта Washington Post
