"В этот день весь многонациональный советский народ и все прогрессивное человечество отмечают 90-летие со дня рождения верного ленинца, четырежды героя Советского Союза, генерального секретаря ЦК КПСС, председателя президиума Верховного Совета СССР Михаила Сергеевича Горбачева". Так начинались бы сегодня все газеты и телепередачи, если бы Горбачев не реформировал страну. Михаил Сергеевич жив и, пожелай он идти брежневским путем, по сей день сидел бы в Кремле, как царь. Сегодня про него хочется говорить лишь хорошее, но я предпочитаю аналитику панегирикам. Поэтому публикую статью, написанную много лет назад. В ней я попытался не хвалить и не ругать, а понять Горбачева: его мотивацию, логику его действий, причины поражения и причины того, почему он все же одержал историческую победу.
Михаил Горбачев. Колосс форосский
Колосс родосский – огромный монумент богу солнца Гелиосу на Родосе – был одним из семи чудес света. Он пал, не сумев пережить свою эпоху. Пал в Форосе и Михаил Горбачев, оказавшийся колоссом на глиняных ногах. Но то, что он успел сделать, стало одним из чудес ХХ столетия.
Пятилетка похорон правительства
В вопросе о том, почему Горбачев – молодой еще сравнительно провинциальный секретарь обкома – столь быстро достиг высшей власти, есть несколько срезов. Условно их можно назвать: союзный, ставропольский и личный.
Прежде всего, для того, чтобы кто-то смог взойти на партийный престол, необходимо было расчистить пространство. Расчистка эта началась примерно тогда, когда тяжело заболел Брежнев, и встал вопрос о возможном его преемнике. Эпоха застоя была, если приглядеться повнимательнее, не такой уж скучной.
В 1978 г. внезапно скончался один из самых энергичных секретарей ЦК КПСС Федор Кулаков. Обстоятельства смерти были странными. Одни говорят, что его нашли на полу своей дачи с перерезанными венами. Другие уверяют, будто ему в бокал подсыпали яду. Третьи полагают – Кулаков просто застрелился. Впрочем, не исключен и обыкновенный инфаркт. Любил Федор Давыдыч хряпнуть водочки не в меру.
Через два года в автомобильной катастрофе погиб другой перспективный политик, первый секретарь ЦК КП Белоруссии Петр Машеров. Возможно, случайность. Но часто ли гибнут в автокатастрофах люди подобного ранга?
С первым секретарем Ленинградского ОК КПСС Григорием Романовым обошлись значительно гуманнее. Просто в один прекрасный момент «оказалось», что на свадьбе его дочери гости раскокали взятый из Эрмитажа уникальный царский сервиз. Похоже все-таки, это была умело запущенная «утка». Но партийная репутация человека с царской фамилией, пользующегося царскими сервизами, оказалась подмочена. Не слишком ли энергично рвется он к власти?
С московским «хозяином» Виктором Гришиным поступили и того проще. Внезапно была раскрыта целая торговая мафия, действовавшая прямо под носом первого секретаря МК КПСС. Воровали даже в Елисеевском магазине. Вроде бы лично Гришин был здесь не причем. Однако сомнения в его преданности коммунистическим идеалам стали постепенно закрадываться у многих членов партийного ареопага.
А другого политически перспективного «хозяина» (краснодарского) Сергея Медунова прямо подвели под «монастырь». Несмотря на то (или, возможно, именно потому), что он был любимцем Брежнева, Медунов оказался вдруг главным коррупционером страны. Его сняли с работы, а вскоре отправили на пенсию.
Случайно или нет, но после всех этих историй единственным наследником Брежнева оказался Юрий Андропов, возглавлявший вплоть до 1982 г. КГБ СССР. А дальше начали уже действовать не законы политического выживания, а законы выживания физического. Михаил Суслов, Юрий Андропов, Дмитрий Устинов, Константин Черненко – все ушли в мир иной, так и не успев насладиться властью.
И вот к марту 1985 г., когда смертью Черненко завершилась «пятилетка похорон правительства», единственной реальной не дискредитировавшей себя кандидатурой на пост генерального секретаря (Генсека) оказалась кандидатура Горбачева. Почему так произошло? Об этом рассказывает уже ставропольская история.
Гениальный отражатель
Михаил Горбачев родился в 1931 г. на Ставрополье в крестьянской семье. Еще в школьные годы он работал с отцом на комбайне и был награжден орденом Трудового Красного знамени.
Награда в известной мере определила будущую карьеру. Михаил, как орденоносец, был даже без собеседования зачислен на юридический факультет Московского университета и сумел получить неплохое по тем временам образование. Сочетание крестьянского прошлого, природной смекалки и университетского диплома представляло собой редкую по тем временам гремучую смесь, чрезвычайно полезную для карьеры. Ведь партийные иерархи как правило были неучами, а партийные интеллигенты вызывали опасение у начальства по причине своего неправильного социального происхождения.
Юрфак, судя по всему, привлек юного комбайнера возможностью чрезвычайно привлекательной по тем временам карьеры в органах. Однако, с органами дело не заладилось. Даже прокуратура, куда Горбачев попал после окончания университета, не нашла ему места в Москве. Пришлось возвращаться на Ставрополье, где молодой юрист тут же стал делать карьеру по комсомольской линии, которая еще с университетских времен была ему ближе, нежели линия правовая.
Затем на протяжении 23 лет (1955-78 гг.) жизнь Горбачева вроде бы не представляет особого интереса. Он медленно восходит по служебной лестнице вплоть до должности первого секретаря Ставропольского крайкома КПСС. Однако, внезапный карьерный взлет 1978 г., когда рядовой вроде бы провинциальный аппаратчик вдруг взлетает на пост секретаря ЦК – самого молодого в тогдашнем советском ареопаге – полностью определялся тем, как вел себя Горбачев на Ставрополье.
Прежде всего, он не выпендривался. Если и вынашивал реформаторские идеи, то публично их не проявлял. Всех, кого надо, вылизывал: от местных начальников (по молодости лет) до «нашего дорогого Леонида Ильича» (в зрелом возрасте).
Если же кого требовалось приструнить, делал это не хуже, чем самые махровые сталинисты. Известно, как минимум, два случая, когда Горбачев участвовал в публичном разносе местных вольнодумцев – философа и журналиста, не сумевших вовремя понять, что оттепель подошла к концу.
Но самое главное: Горбачев умело находил себе влиятельных друзей и, как человек умный, быстро определял, чем можно им понравиться. Объективности ради следует заметить, что Ставрополье для установления контактов с Москвой давало наилучшие возможности, поскольку на курорты Кавминвод приезжали подлечиться все высокопоставленные «язвенники и трезвенники». Горбачев теплой беседой и «кавказским» радушием скрашивал их властное одиночество.
Впрочем, если бы Горбачев не оказался достаточно умен, одной угодливостью продвинуться было бы трудно. Встречали Михал Сергеича по одежке, а провожали по уму. Судя по тому, что протежировали ему совершенно разные люди, Горбачев умел быть идеологически выдержанным с консерваторами, умеренно смелым с потенциальными реформаторами и просто душкой с политически аморфными жизнелюбами. Вот уж кто был гениальным отражателем: каждый собеседник находил в нем то, что именно ему было близко.
Считается, что первым заговорил о нем в Москве Кулаков, работавший ранее на Ставрополье и приглядывавшийся к своим наследникам. Именно на место покойного Кулакова – курировать сельское хозяйство – взяли Горбачева в 1978 г.
Впрочем, понятно, что покойник протежировать уже не мог. С определенного момента времени у Горбачева установились тесные связи с Андроповым. Глава КГБ, бесспорно, уже в 70-х гг. вынашивал идеи укрепления системы (скорее всего посредством реставрации умеренного сталинизма), и молодой, «независимо мыслящий» ставропольский секретарь мог представляться ему альтернативой до смерти напуганной еще в 30-х гг. кремлевской геронтократии.
Но непосредственно перевод в Москву зависел от Брежнева и Суслова. Особенно от Михал Андреича, поскольку Леонид Ильич тогда уже туго соображал. Суслов – главный аскет и мракобес партии – еще в 40-х гг. возглавлял Ставрополье и наряду с Кулаковым присматривался к Горбачеву. Нетрудно представить себе, какие взгляды должен был демонстрировать Михаил-малый Михаилу-большому, чтобы получить высочайшее соизволение на перевод в столицу.
Икона и Ильич
Но имели ли эти взгляды какое-либо отношение к тем, которые действительно были у Горбачева? Скорее всего, и да, и нет.
С одной стороны, Горбачев обладал способностью идеальной адаптации к тому окружению, в котором находился. Вряд ли он способен был бы без ущерба для своего психического здоровья верно служить системе, держа при этом фигу в кармане. Славословия, соблюдение партийной иерархии, наказание невиновных и награждение непричастных – все это должно было восприниматься как заданные сверху и не подлежащие обсуждению правила игры. Необходимость вылизывать Суслова и вздрючивать диссидентов – это не хорошо, и не плохо. Это такая же объективная реальность, как, скажем, необходимость вставать по утрам и идти на работу.
Но с другой стороны, Горбачев, бесспорно, не был рядовым приспособленцем, внезапно прозревшим в 1985 г. К перестройке он шел, возможно, с самого рождения.
В его роду сошлись две ветви: русская Горбачевых и украинская Гопкало. Дед Гопкало был убежденный коммунист, инициатор коллективизации, человек с шилом в заднице. Дед Горбачев коммунизма не принимал, был работягой, куркулем, человеком со здравым крестьянским суждением.
Характерно, что оба оказались репрессированы: работяга Горбачев – за саботаж, верный ленинец Гопкало – за троцкизм. Очень по-сталински, по-советски. К счастью, оба уцелели. Но в памяти внука подобные метаморфозы не могли не засесть. Не могло не засесть и то, что в красном углу у бабки Гопкало икона мирно соседствовала с портретом Ленина. Попытки обеспечить сосуществование двух миров – самое главное, что отличало впоследствии деятельность Генсека.
Еще один важный момент становления – университет. Столичная студенческая среда даже до ХХ съезда не могла не вносить бациллу неортодоксального сознания. Особенно в организм человека от природы умного, ищущего.
О том, насколько среда отличалась от стандартной советской, говорит хотя бы то, что Горбачев учился со Зденеком Млынаржем – крупным деятелем Пражской весны 1968 г. Конечно, в начале 50-х гг. Млынарж сам еще оставался наивным коммунистом, но уж тупым приспособленцем он не был никогда. Более того, Михаил встречался со Зденеком и позднее – накануне Пражской весны, когда им явно было, о чем поговорить. Не случайно апрель 1985 г. в СССР во многом повторял то, что за много лет до нашей перестройки опробовали в Чехословакии.
Наконец, особенностью Горбачева еще с 60-х гг. была склонность к зарубежным путешествиям. Возможно, путешествия и не приносили знаний, но они формировали ощущение советской убогости, все более усугублявшейся на фоне развития стран Запада. Поколению Брежнева, Суслова, Андропова такое чувство было неведомо. Поколению Горбачева, Александра Яковлева, Вадима Медведева, Эдуарда Шеварднадзе оно не давало покоя.
Кстати, именно Яковлев – тогда еще посол в Оттаве – организовал в 1982 г. одну из самых плодотворных поездок Горбачева за рубеж. Яковлев повозил секретаря ЦК по Канаде, показал, как работает рынок, и поделился личными соображениями о необходимости преобразований. После этого был еще визит к Маргарет Тэтчер в Лондон, закрепивший складывавшиеся у Горбачева представления о новых ценностях.
Минеральный секретарь
К марту 1985 г. большинство кремлевских старцев уже ушло из жизни, а потому, когда авторитетнейший из оставшихся – Андрей Громыко – предложил в Генсеки Горбачева, борьба за власть так и не завязалась. Де факто Горбачев был вторым при Черненко. А потому сразу перешел в первые. Правда, знающие люди отмечали, что легкой победе предшествовала большая работа, проведенная в пользу Горбачева Егором Лигачевым, бесспорно относившимся к числу реформаторов той эпохи.
Реформы каждым понимались по-своему. В ЦК к тому времени сформировалось две основных линии, которые, условно говоря, можно назвать косыгинской и андроповской. Первая предполагала совершенствование социализма посредством некоторой либерализации, родственной идеям Пражской весны. Вторая – посредством наведения порядка, родственного тому, что был утрачен после ХХ съезда.
Отсюда – специфика первой реформаторской группировки, призванной Горбачевым на смену старцам. Лигачев, Яковлев, Рыжков, Шеварднадзе, Лукьянов, Ельцин... Судьбы этих людей потом резко разошлись, как разошлись, очевидно, и реформаторские линии в сознании самого генерального секретаря.
В первые два года перестройки свобода и деспотия сочетались у Горбачева самым что ни на есть удивительным образом. Хотя еще на Ставрополье он тайком критиковал Косыгина за нерешительность, в Москве упор был сделан на доминировавшую тогда андроповскую линию. Аскет Лигачев повел непримиримую борьбу с пьянством. Но постепенно усилилась гласность, появились законы об индивидуальной трудовой деятельности и о кооперации. Сквозь русские снега пробивалась казалось бы давно похороненная Пражская весна.
За оригинальность в выборе всенародного пития Горбачева прозвали минеральным секретарем. Но пока еще любили. Надежды общества были столь же неопределенны, как и надежды элиты, а потому каждый видел в лидере героя своего собственного романа. Генсек, обожавший интригу и умевший ею пользоваться, медленно готовил второй этап преобразований.
После отстранения немногочисленных остававшихся в политбюро старцев Лигачев – главный герой марта 1985 г. – вдруг оказался противником перестройки. Ельцин сильно забежал вперед, и его резко отсекли. На какое-то время усилился правый центр. И Николай Рыжков – единственный, кто, как считалось тогда, разбирается в экономике – получил карт-бланш на осуществление серьезных реформ.
На дворе стоял 1987 г. Реформы Рыжкова отстали более чем на два десятилетия. В Восточной Европе этот рыночный социализм был уже опробован и давно преодолен, но уровень экономической культуры даже лучших людей в советском руководстве не позволял понять очевидного. Сам Горбачев, хотя и успел получить на Ставрополье второе, заочно-заушное экономическое образование, был в серьезных вопросах абсолютно невежественным человеком.
В 1988 г. по мере того, как выявлялись главные результаты реформы Рыжкова – развал производства и нарастание товарно-денежной несбалансированности – Горбачев начал более трезво смотреть на вещи. Для создания политических условий, обеспечивающих новый рывок, стала готовиться очередная интрига.
Радикальное крыло теперь составили Яковлев и Медведев. В консерваторах оказался Рыжков. Горбачев снова засел в центре, пытаясь сдвинуть его еще правее. Но на этот раз интрига подвела. Центр не захотел сдвигаться, и Генсек оказался в опасной близости к радикалам, представлявшим собой в партии явное меньшинство. Чтобы уцелеть и сохранить перестройку, пришлось полностью ломать систему.
На двух стульях
Горбачев объявил демократизацию. Консерваторы не могли открыто противостоять передаче власти народу, и вот весной 1989 г. прошли первые умеренно свободные выборы. Возглавив Верховный совет СССР (а впоследствии став Президентом), Генсек оказался на двух стульях. Он мог прибавлять газу, опираясь на сравнительно более радикальных народных депутатов, или, наоборот, притормаживать с помощью консервативных партийцев. Это был блестящий маневр.
Опасность тихого отстранения от власти (как было некогда с Хрущевым) больше не существовала. По сути дела демократизация стала последней гениальной интригой Горбачева, направленной отнюдь не на то, чтобы передать власть народу, а на то, чтобы отнять ее у руководства КПСС и сосредоточить в своих собственных руках.
Впрочем, власть для Горбачева никогда не была самоцелью. Как только удалось завершить политический маневр, дали старт новому этапу экономических реформ. На этот раз (весной 1990 г.) без всяких экивоков речь пошла о переходе к рынку.
В разработке программ впервые появилась альтернативность. Наряду с правительством Рыжкова свою концепцию выдала группа Григория Явлинского. «500 дней» вплотную подвели страну к необратимым преобразованиям. Но тут выявились главные трудности реформ, определившие трагизм горбачевской перестройки. Трудности, значительно более серьезные, чем опасность аппаратного реванша.
Помощник Горбачева по экономике Николай Петраков изрядно натаскал своего шефа в вопросах рынка и цен. Стало ясно, что по-настоящему радикальная реформа – это шок, который растерявшая доверие народа власть может не пережить. Но столь же ясно было и то, что нерадикальная реформа – это перманентный кризис, постепенно лишающий страну последних сил и последнего терпения.
К осени 1990 г. выхода для Горбачева уже не было. Наверное, он мог бы пойти на либерализацию цен, а затем сдать власть, как это сделали годом раньше польские коммунисты. Но что-то удержало его от благородного поступка, который мог бы увенчать красивым финалом всю перестроечную эпоху. То ли он слишком высоко ценил себя, полагая, будто никто иной не справится. То ли, наоборот, не верил уже ни во что, потеряв всякую способность к разумным действиям.
Вместо программы «500 дней» народу спустили сверху невнятную жвачку из общих рыночных фраз, позволявших протянуть еще какое-то время без всякого движения. Потом в отставку был отправлен Рыжков, и экономику отдали на откуп Валентину Павлову, который из-за слабости своей власти и уникальной личной непопулярности оказался обречен на полный провал.
Хитроумная политическая система, неплохо работавшая пока радикалы и консерваторы надеялись перетянуть Президента-Генсека на свою сторону, теперь перестала функционировать. Стулья под Горбачевым разъехались, и он угодил в провал. Былой кумир не нужен был ни народу, ни партии.
Осталось лишь дождаться, пока одна из двух недовольных патовой ситуацией сил, возьмет на себя смелость разрубить гордиев узел. Именно это и произошло 19 августа 1991 г. Первыми решились консерваторы.
Уронили Мишку на пол
Еще в бытность свою ставропольским секретарем Горбачев произнес крылатую фразу, способную украсить словесный оборот даже самого Виктора Черномырдина. «Мы подводим итоги, а итоги подводят нас». Итоги действительно сильно подвели советского реформатора, оказавшись далеко не такими, как хотелось бы.
Предала Горбачева не только чуждая ему экономика, но и страстно любимая им интрига. Ему удалось избежать судьбы Хрущева, но не удалось уйти от судьбы Керенского, раздавленного между жерновами корниловщины и большевизма. Тихий переворот был в 1991 г. невозможен, а вот шумный путч – неизбежен.
Впрочем, есть гипотеза, что Горбачев сознательно дал инициативу путчистам, поскольку в случае победы ГКЧП, у него имелся шанс уцелеть, заключив очередные компромиссные сделки. С точки зрения логики политической это маловероятно. С точки зрения логики горбачевской – вполне.
В дни путча появились люди с плакатами, которых трудно было ожидать еще неделей ранее: «Уронили Мишку на пол, / Оторвали Мишке лапу. / Все равно его не брошу, / Потому что он хороший». Но в большей степени, наверное, состояние умов тех дней могло бы быть передано текстом плаката, который вывесил на окне своей мастерской один парижский сапожник времен Французской революции: «Да здравствует король, если ему можно верить!». Безоговорочно верили в августе 1991 г. отнюдь не Горбачеву, поэтому победил в заварухе Ельцин, сняв тем самым вопрос об очередном компромиссе с повестки дня.
С тех пор Горбачев существует среди нас как призрак, приходящий из какого-то иного мира. Физическая жизнь после политической смерти – особенно, когда дело касается столь яркого лидера, определившего собой целую эпоху – вещь довольно странная. «Последний герой» СССР не вписался в российскую жизнь. От слов его веет далеким прошлым. Даже не 80-ми гг., а, скорее, 60-ми – теми, из которых он вышел со всеми своими перестройками, гласностями и рыночными социализмами.
И все же Горбачев – это чудо ХХ века. Это тот фундамент, на котором стоим мы все. Очень наивны представления, будто мы могли сразу из брежневского «развитого социализма» рвануть хотя бы в путинский недоразвитый капитализм. Природа не выносит таких рывков, требуя подготовки, настройки, сосредоточения. Эпоха Горбачева была не просто разрушением, но, если воспользоваться словами Йозефа Шумпетера, созидательным разрушением.
За шесть быстро пролетевших лет появились новые люди, новые идеи, новые инструменты преобразований. То, что должно было рухнуть, рухнуло бы и при другом правителе. Но то, что появилось, во многом обязано своим появлением Горбачеву. Несмотря на объективно созревшие условия реформ, их старт при ином политическом раскладе наверное мог быть оттянут на долгие годы.
А самое главное – Горбачев изменил мир.
Он отдал Восточную Европу. Но не американскому империализму, как полагают до сих пор некоторые замшелые теоретики, а самим европейцам, давно научившимся жить без опеки старшего брата.
Он снял проблему противостояния Востока и Запада, породив тем самым правда не всеобщее безоблачное счастье (на что надеялись, наверное, инициаторы вручения ему Нобелевской премии мира), а эскалацию противостояния Севера и Юга.
И наконец, он вывел нас из порочного круга шестидесятнических проблем, вынуждавших отечественных интеллектуалов три десятилетия топтаться на месте, задавив в себе всякое творческое развитие. Он вывел нас из того круга, из которого так и не смог выбраться сам.
