В его президентство была одна особенность, на которую нечасто обращают внимание. При нем противник – даже самый жесткий – не воспринимался как смертельный враг. Борис Николаевич никогда не руководствовался микстом из взглядов Карла Шмитта и позднего Горького («если враг не сдается, его уничтожают»). Руцкой мог вернуться в политику и стать губернатором. Хасбулатов – руководить кафедрой в университете и пытаться играть общественную роль в Чечне. Сын Варенникова получил по указу Ельцина генеральское звание. Главный сторонник ГКЧП в МИДе, Квицинский, отправился послом в Норвегию.
Ельцин ценил верность – как и любой человек – но не был склонен карать тех, кого мог считать отступниками. Он мог быть обижен на членов своей московской команды, отрекшихся от него после октябрьского пленума, но бывший секретарь МГК Карабасов в его президентство занял пост ректора МИСиС, а другой бывший секретарь, Низовцева, стала влиятельным банковским GR-менеджером.
В этом смысле, кстати, Ельцин был не так уж далек от очень непохожего на него Горбачева, который не добил его самого – и даже пытался адаптировать – и министерской (хотя и не самостоятельной) должностью, и председательством в парламентском комитете. И в то же время очень далек от решения Верховного совета, который после своего роспуска ввел в Уголовный кодекс смертную казнь за противодействие «конституционным органам власти». Статья эта так никогда и не действовала, но намерение было вполне очевидным. Зато когда в конце августа 91-го на многих московских загородных дачах ждали арестов по спискам за «пособничество ГКЧП», то так и не дождались. Хотя как всегда находились желающие составлять списки, но Ельцин был выше этого - не только как государственный деятель, желавший строить государство не по сталинским меркам, но и как человек.