Вчера Правительство РФ внесло в Государственную думу законопроект, направленный на «совершенствование правового регулирования» деятельности НКО, выполняющих функции иностранного агента» (в простонародье — НКО-инагентов).
Ключевая новелла — введения контроля (более того, контроля предварительного) за содержательной деятельностью соответствующих НКО.
Когда этот законопроект станет законом (а сомневаться в таком исходе, честно говоря, не приходится), НКО-инагенты будут обязаны направлять в Минюст «заявленные для осуществления программы, иные документы, являющиеся основанием для проведения мероприятий» (до начала реализации оных программ), а также отчеты об осуществлении этих программ и проведении (или непроведении) запланированных мероприятий.
Минюст, в свою очередь, получит полномочие запрещать реализацию той или иной программы НКО-инагента. Такое решение, согласно законопроекту, должно быть «мотивированным», но о закрытом — или хотя бы каком-нибудь — списке потенциальных мотивов речь не идет. Несоблюдение этого запрета, в свою очередь, повлечёт ликвидацию НКО.
Так что фактически перед нами — врата в ад безграничного произвола.
А теперь обратимся к истории.
Закон об НКО-инагентах был принят в июле 2012 года и вступил в силу 120 дней спустя, в ноябре того же года. Его инициаторы и сторонники тогда часто повторяли, что он ничего никому не запрещает — «иностранные агенты» по-прежнему смогут получать деньги из любых источников и заниматься любой деятельностью. Нужно будет только сообщать городу и миру, что ведут они эту деятельность на зарубежные деньги (и отсюда — требование облепить себя соответствующими ярлыками), и почаще об оной деятельности отчитываться.
На этот аргумент опирался и Конституционный Суд РФ, в апреле 2014 года признавший закон об НКО-инагентах соответствующим Конституции, поскольку его положения (приведу лишь две кратких цитаты из резолютивной части) «не предполагают государственного вмешательства в определение предпочтительного содержания и приоритетов такой деятельности» («такой» в данном случае значит «любой деятельности, проводимой НКО на зарубежные деньги») и «не препятствуют некоммерческим организациям свободно изыскивать и получать денежные средства и иное имущество как от иностранных, так и от российских источников».
А уже в ноябре того же года НКО, внесённым в реестр, запретили заниматься наблюдением на выборах и референдумах.
В мае 2015 года был принят закон о нежелательных организациях, позволивший одним росчерком пера делать уголовно наказуемым взаимодействие с конкретными иностранными или международными неправительственными организациями. Практическое применение этого закона резко сократило (и продолжает сокращать) список тех, у кого российские НКО — хоть признанные инагентами, хоть нет — могут брать деньги на работу.
В июле 2018 года НКО-инагентам запретили выдвигать кандидатов в члены ОНК, а в октябре — проводить антикоррупционные экспертизы проектов нормативно-правовых актов.
Не предусмотренные законодательством формы давления и ограничения деятельности вроде бесед ФСБ с победителями школьного конкурса «Человек в истории» (конкурс исследовательских работ старшеклассников об истории XX века), с которыми НКО, внесённые в реестр, сталкивались за эти годы, я даже перечислять не возьмусь.
А теперь — вот это вот.
Рассуждать в этой связи об очередном витке давления на гражданское общество в России или лицемерии власть предержащих, честно говоря, скучнее, чем писать митинговую жалобу вручную. Неожиданности в этом законопроекте тоже никакой нет — в том смысле, что никто, конечно, не предполагал, что он появится именно 10 ноября 2020 года и будет сформулирован именно так — но сама идея не нова. Например, ещё в 2018 году сенаторы предлагали запретить реализацию в России любых иностранных программ, кроме тех, что выполняются совместно с российскими госорганами.
Поэтому я просто отмечу, насколько за последние годы повысилась всеобщая толерантность к такого рода новостям. Я помню бурю эмоций, вызванную законопроектом об НКО-инагентах, помню состояние «как жить дальше» — хотя в тогдашнем виде он и вправду наносил лишь репутационный вред, никак не мешая содержательной работе. Реакция на анонсированный контроль за всем, что мы делаем, куда слабее, и сводится в основном к паре нецензурных междометий. Подобное повышение «болевого порога» было, разумеется, предсказуемо, но не зафиксировать — хотя бы для того, чтоб в дальнейшем отрефлексировать — его нельзя.
