Это значит, что за сто лет российское общество проделало огромную эволюцию и больше не купит разговоры о свободе, упакованные в чужую смерть.
Свобода такая материя, которая исчезает с первым убийством другого. За нее иногда, в очень редких случаях, можно заплатить своей жизнью, но как только ты начинаешь платить чужой, она моментально истончается и исчезает. Можно назвать это правилом Достоевского. За это его и не любили при старом режиме и включили в школьные программы только тогда, когда у Минотавра выпали клыки.
Первые жертвы будущего последнего адреса — это, конечно, сотни царских чиновников, их родственников, кучеров и прохожих, убитых борцами за свободу. И когда борцы пришли к власти и устраивали один террор за другим, они ведь не делали ничего нового и неожиданного. Они продолжили делать то же, за что им аплодировали читатели Брюсова и Блока. Только свобода для них была не «что», а «кто». Не предикат существования, а субъект в виде группы друзей. Подобно тому как для самодержавия «государство это я», для них «свобода это мы». Не удивительно, что они забыли, где ее искать.
Судя по имени и некоторым деталям, вчерашний стрелок скорее всего исламист или фрик, а у них врагом может быть совершенно одинаково что ФСБ, что кинотеатр. Хорошо, что все сразу поняли, несмотря на столичную молодежную либертарианскую моду на разговоры про вооруженных плечистых атлантов, что никакой свободы ни от таких людей — это само собой, ни от людей с калашниковым в руках в принципе получить нельзя. И даже дискутировать на эту тему оказалось некому.