Зрителя, который в зарубежном кино про Россию ищет прежде всего клюквы и несообразностей, сериал «Чернобыль» может даже разочаровать: неприятно задевают разве что форма обращений к собеседнику («Что скажете, директор Брюханов?») да несколько опереточные «тульские шахтёры», повадками и обликом напоминающие скорее бурлаков на Волге времен крестьянской реформы.
В остальном — предметный мир позднего СССР воссоздан здесь с тщательностью, которой позавидовали бы декораторы позднесоветского «Мосфильма». Панельные дома, автобусы Львовского автомобильного завода, костюмы и платья, спортивные вымпелы на стенах, тапочки и мусорное ведро — патологическая точность деталей кажется даже излишней для американского кабельного канала, но мгновенно катапультирует зрителя, хотя бы мимоходом заставшего советские времена, в страну, которой больше нет.
Продукт со знаком качества
При всей дотошности в выборе предметов и фактур, «Чернобыль» — не буквальная историческая реконструкция. Авторы намеренно позволяют себе долю вымысла: одну из главных партий в разворачивающейся драме исполняет женщина-физик из Минска Ульяна Хомюк (Эмили Уотсон), никогда не существовавшая в реальности. Есть и другие вольные допущения и умолчания — так, при монтаже в сериал не включили уже отснятую сцену первомайской демонстрации в Киеве, довольно значительный эпизод в чернобыльском сюжете.
Патологическая точность деталей кажется даже излишней для американского кабельного канала, но мгновенно катапультирует зрителя, хотя бы мимоходом заставшего советские времена, в страну, которой больше нет
Тем не менее хронология и фактография точно выдержаны, ход событий в первые часы после взрыва реконструирован с документальной точностью, некоторые сюжетные линии взяты из книги Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва», основанной на свидетельствах очевидцев. Даже самые поразительные сцены — жители Припяти, любующиеся синеватым свечением над станцией, или охота за домашними животными в эвакуированных деревнях — тоже упоминаются в мемуарах. Генерал Гоголь не отправит здесь рабочего Грубозабойщикова чинить реактор с помощью кувалды с красной звездой; в плане уважения к фактам и деталям «Чернобыль» — продукт со знаком высшего качества, сделано на совесть, не подкопаешься.
Облицованные мрамором коридоры, комнаты с полированной мебелью, металлические приборные панели неповторимого грязно-желтого цвета — все это как будто присыпано в кадре серым песком. Уже на уровне картинки это создает и ностальгическую дистанцию, и ощущение невидимой угрозы — и выдает руку режиссера, шведского клипмейкера Йохана Ренка, автора предсмертных клипов Дэвида Боуи, пропущенных через те же цветовые фильтры.
Неуютная панельная серость для авторов сериала — не признак бедности и не свидетельство бесчеловечности страны, скорее, интересная фактура: «Чернобыль» следует здесь недавней европейской традиции — от книг о советском модернизме архитектурного критика Оуэна Хэзерли до модных музыкальных видео, снятых в спальных районах Киева или Вильнюса — в которой бруталистская социалистическая архитектура становится предметом любования и поводом для размышления.
Авторам интересны здания, мебель и одежда, но еще интереснее люди: нервно ерзающее начальство, которое боится, как бы чего не вышло — и суровые рабочие, которые не раздумывая идут на смерть.
Как сказал автор сериала Крейг Мейзин в подкасте канала HBO, «Советский Союз был единственной страной, где мог случиться Чернобыль — и единственной страной, которая могла подобную аварию ликвидировать» (как и для шведского режиссера, «Чернобыль» для Мейзина — первая большая работа: главным его достижением в кино до последнего времени были сценарии фильмов «Мальчишник в Вегасе-2» и «Мальчишник в Вегасе-3»).
Видимое и невидимое зло
«Чернобыль» чем-то напоминает традиционный фильм ужасов — с поправкой на то, что этот сюжет не выдуман условным Стивеном Кингом; у многих сегодняшних зрителей чернобыльская история, в самом буквальном смысле — в крови. На волю вырывается невиданное и невидимое зло; всю первую серию мы наблюдаем за тем, как герои не могут уложить случившееся в голове, сопоставить это с собственным опытом. Они инстинктивно пытаются найти для случившегося простое и успокоительное объяснение — так, начальник смены Дятлов требует, следуя инструкции, заливать водой активную зону реактора, даже когда с места событий возвращаются обожженные ядерным загаром очевидцы, докладывая, что никакого реактора больше нет.
Эта система уязвима не столько технологически, сколько морально: на каждую внештатную ситуацию она реагирует прежде всего запрятыванием головы в песок, она боится брать на себя ответственность и совершенно невозможно для сверхдержавы уязвлена тем, «что скажут на Западе»
Так ведут себя герои любого хоррора, и от воплощения подобного сценария в реальности не была застрахована ни одна страна. Советская специфика начинается на следующем этапе — когда инстинктивные поиски успокоительных версий превращаются в намеренную ложь. О случившемся страшно доложить начальству и еще страшнее — людям: нельзя сеять панику, и совсем уже невозможно допустить, чтобы информация просочилась к нашим идеологическим врагам.
Эта система уязвима не столько технологически, сколько морально: на каждую внештатную ситуацию она реагирует прежде всего запрятыванием головы в песок, она боится брать на себя ответственность и совершенно невозможно для сверхдержавы уязвлена тем, «что скажут на Западе».
Задолго до наступления эпохи «фейк ньюс» советская бюрократия создает конвейер полуправды и умолчаний, который продолжает работать бесперебойно, даже когда эти умолчания становятся смертельно опасными или приводят к абсурдной ситуации: в четвертой серии расчистка крыши от радиоактивного графита срывается (и это тоже достоверный факт) из-за того, что сгорает электроника у западногерманского робота-манипулятора. Заказывая его, советские чиновники раз в пять («чтобы на Западе не узнали») занизили уровень радиации, в реальных условиях Чернобыля эта машина была бесполезна.
«Чернобыль» — это фильм о цене трусости и лжи, причем платить за нее всегда приходится не тем, кто лгал, а обычным ни в чем не повинным людям — ликвидаторам, которые получают смертельную дозу радиации, солдатам, работающим в условиях, где сгорают машины, будущим нерожденным детям.
Человек и катастрофа
Ощущение беспомощности простого человека перед немыслимой катастрофой (на которую накладывается круговая порука чиновничьей лжи) — это фон, уже знакомый нам по фильму Александра Миндадзе «В субботу», без сомнения, лучшему, что снято в России о Чернобыле (впрочем, конкурентов в этом соревновании у него немного). Но нынешний сериал, если нужно найти советский аналог, оказывается ближе к фильмам-катастрофам начала 80-х, где попавшие в центр событий герои оказывались перед тяжелым моральным выбором, под бременем экзистенциальной ответственности; если продолжить сравнения с фильмографией Миндадзе, то это скорее снятый по его сценарию «Остановился поезд».
«Чернобыль» — это фильм о цене трусости и лжи, причем платить за нее всегда приходится не тем, кто лгал, а обычным ни в чем не повинным людям — ликвидаторам, которые получают смертельную дозу радиации, солдатам, работающим в условиях, где сгорают машины, будущим нерожденным детям
Мир «Чернобыля» не ограничивается чиновничьими кабинетами — трусоватым партийным секретарям здесь противостоят эксперты, прежде всего академик Легасов (Джаред Харрис), не боящийся признать и масштаб случившегося, и тяжесть будущих испытаний. Из шеренги непрошибаемых партийных начальников выделяется Борис Щербина, глава правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии: на наших глазах он проходит путь от обычного чиновника, пытающегося замести правду под ковер, до человека, не боящегося брать на себя любую ответственность.
Когда выясняется, что работникам станции нужно пойти на верную смерть, чтобы не допустить нового взрыва, академик Легасов пытается уговорить их, предлагая денежную премию, а Щербина апеллирует к совсем иным чувствам: вы должны принести себя в жертву, чтобы спасти миллионы — и это тот язык, который понимают люди, работающие в Чернобыле. Они воспитаны в культуре, в которой такая жертва — во имя чего-то общего и высшего, «ради жизни на Земле» — утверждалась как высшая ценность: серия, в которой разворачивается этот эпизод, начинается с прочитанного на русском стихотворения Константина Симонова: «По русским обычаям, только пожарища / На русской земле раскидав позади / На наших глазах умирали товарищи / По-русски рубаху рванув на груди».
Советский Союз в «Чернобыле» состоит не только из полированной мебели и барельефов с Лениным, это не просто страна бездарных чиновников и людей, расплачивающихся за их трусость и некомпетентность — эта родина героев, людей, которые молча идут на смерть, чтобы другие остались живы. И несмотря на годы и миллионы, потраченные нынешним российским начальством на взращивание нового патриотического кино, в нем не найти настолько честного — и настолько уважительного по отношению к русскому характеру — высказывания, как то, что сделали в «Чернобыле» малоизвестные шведский клипмейкер и американский продюсер.