Февраль 2014 стал поворотной точкой в нашей новейшей истории. Если до этого власть не то чтобы колебалась, но все-таки не исключала и других путей развития страны, то после Крыма направление, по которому мы идем сейчас, стало безальтернативным. Донбасс, Боинг, Солсберецкий собор, Троянский конь и запрет обижать власть — все это не просто случайные выбросы глупости и злобы, а естественные последствия принятого пять лет назад решения.
Крым — это не только санкции и прочие невзгоды. Крым — это радикальное изменение не столько внешней политики, сколько внутренней. И это масштабное, драматическое искажение общественного сознания, которое, скорее всего, сохранится намного дольше нынешнего режима
В каком-то смысле те агрессивные действия нашей власти пятилетней давности можно понять. Как порой призывают понять насильника — чего ж она в такой короткой юбке, да в декольте до пояса, да по такому району разгуливала? Сама, небось, хотела. Вот и напросилась!
Декольте, и правда, было о-го-го! За весь постсоветский период сменявшиеся украинские начальники не сделали ничего для того, чтобы способствовать выработке у жителей Крыма украинской идентичности. Крымом не занимались, поездка туда была путешествием во времени — ты попадал прямо в советскую провинцию, грязную и депрессивную, только хозяйничала там не привычная КПСС, а местные бандиты, в основном, кстати, этнически русские. Киеву не было дела до Крыма, и жители легко списывали окружающую нищету и убогость на то давнее решение Хрущева, по которому полуостров стал частью УССР. И на Беловежскую Пущу, естественно. «Три пьяных мужика» и так далее. Девяносто шесть процентов на референдуме, ясное дело, вранье, но готовность расплеваться с Украиной и «вернуться» в Россию была у очень многих. Путин взял Крым потому, что тот «плохо лежал». Это его никак не оправдывает — кража есть кража — но чего же вы так плохо его положили?
Но с этим разбираться не нам, а украинцам. А нам — с долгосрочными последствиями для России и с тем, что с этими последствиями делать.
Крым — это не только санкции и прочие невзгоды. Крым — это радикальное изменение не столько внешней политики, сколько внутренней. И это масштабное, драматическое искажение общественного сознания, которое, скорее всего, сохранится намного дольше нынешнего режима и будет давать о себе знать и тогда, когда новые руководители России постараются сдать назад.
Крым окончательно легитимизировал ложь. Тотальное вранье относительно того, как и почему это произошло: бандеровцы, которые уже планировали вырезать там всех, говорящих по-русски, силы самообороны Крыма, прикупившие амуницию в Военторге, те же 96 процентов — не просто заменило мир реальный (кстати, в том же Крыму весьма проблемный) миром придуманным. Значительная часть вылившейся на граждан в те дни лжи и воспринималась как ложь, но ложь правильная, обоснованная. Говоря о том, что в Крыму нет наших войск, Путин как бы подмигивал слушателям — мы-то, мол, с вами все понимаем, это я для них говорю, для американцев и прочих. Поэтому когда он сказал, что да, конечно, войска там были, никто не удивился и не возмутился — это же мы с ним вместе обманывали врагов. Власть сделала миллионы людей соучастниками своего преступления, убедив их одновременно, что врать можно, а кругом враги.
Тот иллюзорный мир, который создала для подведомственного народа власть, комфортен, понятен и удобен — мы хорошие, они плохие, мы побеждаем (вот Крым вернули) и дальше будем побеждать. А они там — лузеры. Но это синдром наркомана. Наркоман не может жить в реальности, которая для него слишком жестока и недружелюбна, которая не ценит и унижает его
Крым легитимизировал насилие. Многие у нас считали, что принадлежность Крыма Украине — несправедливость, исторический курьез, следствие самодурства Хрущева. Поэтому, кстати, и аннексию одобрил огромный процент населения России — незаконно, но справедливо! Не хочу сейчас вдаваться в обсуждение того, насколько обоснован этот тезис — по-моему, не слишком, как и любые рассуждения, базирующиеся на апелляции к избранным моментам истории. Существенно другое: никогда до Крыма и в страшном сне никому не являлась мысль, что проблему эту можно решать силой. Но — решили же. С этого самого момента мудрая идея о том, что международные договора не стоят и бумаги, на которой написаны, прочно овладела массами. И для миллионов людей стало окончательно неважно, что мы там и с кем подписали. Важно лишь, есть ли у нас силы захватить то, что нравится. Потому и мультфильмы с ракетами смотрятся уже так органично и никого не удивляют.
Мир, в который народ поверил после Крыма (а ведь perception is reality), имеет весьма слабое отношение к тому, в каком ему теперь приходится жить. Не всякое, конечно, вранье работает — в заботу вождя о каждом из своих подданных граждане уже не верят. Однако глобальные идеологические конструкты стоят как отлитые в граните. Наша духовность: мы временно живем хуже потому, что мы сами — лучше, чище. Ненависть к нам всего Запада: она, согласно официальной доктрине, была всегда. Англичанка, например, гадила и сто лет назад, и двести, но так четко люди это осознали лишь после Крыма. Еще одна несгибаемая скрепа — успехи русского мира, базирующиеся на нашем нравственном авторитете. А реальная ситуация в этой сфере, когда в мире уменьшается число людей, желающих учить русский язык, а бывшие вассалы СССР переходят с кириллицы на латиницу, никого уже, кажется, не смущает.
Тот иллюзорный мир, который создала для подведомственного народа власть, комфортен, понятен и удобен — мы хорошие, они плохие, мы побеждаем (вот, Крым вернули) и дальше будем побеждать. А они там — лузеры. Но это синдром наркомана. Наркоман не может жить в реальности, которая для него слишком жестока и недружелюбна, которая не ценит и унижает его. А вот после дозы мир становится таким, как нужно. В этом новом мире тебя уважают и любят, он наполнен счастьем и радостью, вдохновением от нынешних и грядущих побед. Все бы хорошо, но нужны новые дозы и все в большем объеме, а впереди уже маячит скорая и мучительная смерть. И ничего другого.
Когда сменится власть — не навечно же это все, — новые начальники, кем бы они ни были, попытаются как-то выйти из тупика. Рано или поздно во главе России встанет человек, который принесет извинения за «русскую весну» и начнет переговоры. Но избавление от наркомании, от привычки жить в иллюзорном мире, от потребности организма нации во все новых порциях бравурной лжи — процесс долгий и крайне болезненный. И он потребует от всех нас, и от больных, и от здоровых, невосприимчивых к наркотику, огромных и длительных усилий. Заразиться проще, чем вылечиться. Строить сложнее, чем ломать.
Фото: Hannibal Hanske via ceskatelevize.cz. Севастополь, 27 марта 2014 года