Общепризнано, что сегодня электоральный авторитаризм является численно доминирующей формой. И действительно, мы можем насчитать дюжину монархий, с полдюжины партийных режимов, и никак не более четырех военных диктатур. Если учесть, что ныне авторитарные режимы существуют примерно в 40% стран мира, то численное превосходство электоральных авторитарных режимов очевидно. Таким образом, перспективы демократизации в мире связаны, преимущественно, с возможностями изменения электоральных авторитарных режимов.
Что произойдет с лидером электорального авторитарного режима, отменившим выборы? Скорее всего, ничего. Он так и останется у власти, и если когда-нибудь лишится ее, то не из-за отмены выборов
Трудности перевода
Терминологическая оболочка представленной выше классификации содержит значительную неясность, состоящую в том, что электоральная составляющая может присутствовать во всех четырех включенных в нее типах. Казалось бы, эта неясность легко устраняется, если уточнить, что в условиях электорального авторитаризма выборы являются основным институциональным механизмом, обеспечивающим приобретение и удержание власти ее носителями, в то время как в других режимах действуют иные основные механизмы ее приобретения (наследование, силовой захват, партийная узурпация) и соответствующие им механизмы удержания. В действительности, однако, неясность остается, поскольку за рамками этого уточнения остается ключевой вопрос — о механизмах передачи власти.
Если перевести эту проблему на более фундаментальный теоретический уровень, то можно сказать, что каждый из трех менее распространенных ныне режимов обладает собственным способом первичной институционализации, но при этом может использовать выборы в качестве вторичного способа, в то время как для электорального авторитаризма этот способ является единственным доступным. Парадокс в том, что при этом он остается вторичным, несущественным.
Чтобы проиллюстрировать этот тезис, можно задаться серией гипотетических вопросов. Сохранит ли власть монарх, отменивший монархию? Или лидер партийного режима, распустивший свою партию? Или глава военной хунты, который приказал армии вернуться в казармы? Разумеется, политическое развитие многообразно, и поэтому можно привести отдельные примеры в подтверждение положительного ответа на эти вопросы. Но все же придется признать, во-первых, что отрицательные ответы гораздо более правдоподобны, и во-вторых, что решившись на такое, лидер режима существенно изменит основную модальность его функционирования. Но что произойдет с лидером электорального авторитарного режима, отменившим выборы? Скорее всего, ничего. Он так и останется у власти, и если когда-нибудь лишится ее, то не из-за отмены выборов, а из-за политической уязвимости.
Гарантии для автократа
Выборы выполняют целый ряд полезных для любого авторитарного режима функций: легитимации, кооптации, информационного обеспечения режима, повышения его репутации. Поэтому монархии, партийные и военные режимы допускаю выборы, но могут без них обойтись. Иными словами, эти режимы могут содержать электоральную составляющую, но для них она не является обязательной.
Для электорального авторитаризма, напротив, выборы выступают как необходимое условие, но и здесь они не могут обеспечивать смену власти. Победить на выборах может только действующий президент, если он в них участвует, или правящая партия. Список механизмов, с помощью которых победа автократы гарантируют себе победу на выборах, обширен. В их числе:
-
устранение всех сколько-нибудь конкурентоспособных оппонентов с политической арены путем репрессий или «законных» ограничений;
-
внешний контроль над оппозицией, в результате которого она выдвигает лишь слабых, не претендующих всерьез на власть кандидатов;
-
монополия на общедоступные СМИ, не позволяющая оппозиции довести свои идеи до сведения избирателей;
-
административное или экономическое принуждение избирателей к голосованию за представляющих действующую власть кандидатов и поддерживающие ее партии;
-
манипуляции избирательной системой;
-
прямая подделка результатов выборов.
Отсюда вытекает, что в отличие от других авторитарных режимов, электоральный авторитаризм лишен собственного, органичного для него способа институционализации. А поскольку парной категорией к понятию об институционализации является персонализм, то отсюда вытекает заключение, что электоральные авторитарные режимы являются, в силу своей природы, не только недоинституционализированными, но и персоналистскими. Под персонализмом будем понимать концентрацию власти в руках лидера режима, решения которого не сдерживаются существенными институциональными ограничениями.
Разумеется, любой авторитарный режим (как, впрочем, и подавляющее большинство демократий) содержит в себе долю персонализма. Иногда эта доля разрастается. Тогда режим – монархический, партийный или военный — утрачивает свои основные институциональные характеристики, становится персоналистским. Подобную динамику можно было наблюдать, например, в Румынии при Николае Чаушеску. Однако в режимах этих трех типов персонализация (и связанная с ней деинституционализация) не являются неизбежными исходами, в то время как электоральные авторитарные режимы становятся персоналистскими по определению, в силу собственной природы.
Поскольку лидер персоналистской диктатуры обычно избегает определения порядка наследования власти, справедливо полагая, что любой официально признанный наследник становится правдоподобным претендентом на перехват власти, члены правящей группы могут склониться к демократизации как к способу избежать рисков политической борьбы после его кончины
Перспективы трансформации
Из персоналистской природы электоральных авторитарных режимов вытекает ряд важных следствий для понимания перспектив их трансформации. Прежде всего, очевидно, что низкий уровень институционализации снижает долговечность режима. Мысль о том, что устойчивость авторитарных режимов прямо определяется уровнем их институционализации, была впервые высказана Сэмюэлем Хантингтоном еще в 1960-х годах. В качестве институционализированных Хангтингтон рассматривал монархии и коммунистические режимы, а военным режимам он, по вполне понятным причинам, в этом качестве отказывал. Тезис о положительной связи между уровнем институционализации и долговечностью авторитаризма неоднократно подвергался эмпирической проверке и, в общем, такую проверку выдержал.
Однако следует подчеркнуть, что данная зависимость наблюдается лишь в широкой исторической ретроспективе. Нетрудно понять, почему это так. Чем выше уровень персонализации режима, тем с более серьезной проблемой он сталкивается в результате кончины лидера, причем наиболее показательны именно те случаи, когда эта кончина наступает по естественным, не связанным с политическими обстоятельствами, причинам. Поскольку лидер персоналистской диктатуры обычно избегает определения порядка наследования власти, справедливо полагая, что любой официально признанный наследник становится правдоподобным претендентом на перехват власти, члены правящей группы могут склониться к демократизации как к способу избежать рисков политической борьбы после его кончины.
Эмпирически показано, что кончина лидера значительно повышает шансы на изменение режима, хотя и не гарантирует его. Поэтому персоналистские режимы недолговечны по сравнению с теми режимами, где существуют институциональные механизмы передачи власти. Однако нужно понимать, что данная модель привязывает долговечность режима к личному долгожительству лидера, которое может быть весьма значительным. Поэтому в краткосрочной перспективе персонализм не сказывается на перспективах выживания режима. Повышается лишь неопределенность по поводу его долгосрочных перспектив.
Если оценивать перспективы на изменение персоналистских режимов в отвлечении от долгожительства их лидеров, то можно выделить несколько моментов. Во-первых, важную роль играет конфигурация правящей группы, то есть феномен, для описания которого со времен «транзитологии» используется понятие «раскол элит». Базовыми условиями для раскола элит служат уровень ресурсно обеспеченной автономии отдельных членов правящей группы, а также уровень рисков, сопряженных с действиями, направленными на перехват власти. Если члены правящей группы обязаны своими ресурсами преимущественно благорасположению автократа, а участие в таких действиях сопряжено с серьезными рисками, то вероятность раскола элиты снижается.
Кроме того, вероятность раскола элиты повышается в ситуациях, когда автократ предпринимает действия, существенно расходящиеся с базовыми материальными интересами влиятельных членов правящей группы.
Во-вторых, ключевую роль играет уровень контроля автократа над собственным силовым аппаратом, то есть вооруженными силами, силами правопорядка и государственной безопасности. Некоторые авторитарные режимы сосуществуют с относительно автономными силовыми структурами, которые способны на самостоятельное политическое действие. Однако в других случаях такие структуры находятся под жестким политическим контролем диктатора и не способны обеспечить сложную координацию, необходимую для силовой смены режима.
В-третьих, как и любой другой режим, электоральный авторитаризм становится более уязвимым в условиях экономических кризисов и длительных рецессий. В литературе выдвигался тезис о том, что уровень этой уязвимости довольно низок, так что авторитарные режимы зачастую без труда переживают экономические сложности. Оценивая этот тезис, следует учитывать, что он касается режимов, которые контролируют массовое поведение за счет развитых клиентелистских механизмов. В большинстве посткоммунистических контекстов такие механизмы отсутствуют. Однако они постепенно развиваются, причем центральную роль в их развитии играют контролируемые автократом партии и выборы.
Отсюда вытекает, в-четвертых, что уровень развития квазидемократических институтов – даже если учесть их вторичный и суррогатный характер – в целом положительно связан с выживаемостью персоналистских режимов. Попросту говоря, они обеспечивают автократу некоторую подушку безопасности, амортизирующий механизм на случай кризисного развития.
Однако следует отметить, что в функционировании суррогатных институтов есть и другой аспект, более позитивный для перспектив демократизации. Дело в том, что эти институты обеспечивают то пространство, в котором оппозиция режиму сохраняет возможности для деятельности, не сопряженной с немедленной угрозой репрессивных действий со стороны режима, прежде всего – для мобилизации сторонников и формирования политического актива.
Любое кризисное развитие режима – связано ли оно с расколом элит, выступлением силовых аппаратов или с экономическими сложностями – делает режим уязвимым лишь при условии ясной политической альтернативы
Роль демократической оппозиции
Наличие сильной демократической оппозиции, находящейся вне рамок режима и не подверженной полномасштабной кооптации, играет ключевую роль в трех смыслах. Во-первых, любое кризисное развитие режима – связано ли оно с расколом элит, выступлением силовых аппаратов или с экономическими сложностями – делает режим уязвимым лишь при условии ясной политической альтернативы.
Во-вторых, если говорить специально о ситуациях раскола элит и выступления силовиков, демократическая оппозиция является необходимым внесистемным партнером для выступивших против автократа фракций. Это особенно важно, если учесть, что при обоих вариантах развития событий установление нового авторитарного режима, или даже незначительное переформатирование старого, оказывается предпочтительным вариантом для значительной части основных игроков.
В-третьих, способность демократической оппозиции к краткосрочной, массовой мобилизации сторонников представляет собой важный (в большинстве случаев, необходимый) контекстуальный фактор процесса перемен. В случае, если демократизация не встречает поддержки населения, ее шансы на успех невелики. Однако поскольку население в условиях современного авторитаризма подвержено мощной идеологической обработке и находится в жизненном мире, существенно сформированном пропагандой властей, только наличие альтернативного – и достаточно громко артикулируемого – видения способно такую поддержку обеспечить.
Хотя роль авторитарных институтов неоднозначна, в заключение следует еще раз подчеркнуть, что их основная роль состоит не в подрыве диктатуры, а в ее поддержании. Поэтому следует исключить выборы из набора возможных причин демократизации. Но они могут стать способом смены режима в ситуации, когда он уже существенно ослаблен. Подсчеты профессора Барбары Геддес( Barbara Geddes, UCLA, США) показывают , что хотя основным способом прекращения авторитарных режимов в длительной исторической ретроспективе служат перевороты (35%), выборы стоят на втором месте (25%). Но если говорить о причинно-следственных связях, то эта цифра обманчива. К «опрокидывающим» выборам ведут политические процессы ослабления режима, которые имеют к этим выборам лишь косвенное отношение.
Текст подготовлен подготовлен для конференции «Российские реалии: государство, социум, гражданское общество», организованной Сахаровским центром, Международным Мемориалом и Левада-центром (15—16 декабря 2018 года)
