#Память

Армия теней

31.03.2018 | Валерия Новодворская о диссидентах — людях с «драгоценным даром зрения»

110 лет исполнилось со дня рождения Льва Разгона — писателя, правозащитника, одного из основателей общества «Мемориал»

867590.jpg
Писатель Лев Эммануилович Разгон 
Фото: bessmertnybarak.ru

1 апреля случаются не только смешные события. В этом году (2008-м.NT) юмористическая дата совпадает со столетием со дня рождения Льва Эммануиловича Разгона, жившего долго, благородно и толково — 91 год. Разгона-писателя, Разгона-политзэка, Разгона — истинного русского интеллигента, который был не способен причинить зло даже палачам. Разгон твердо помнил формулу: не верь, не бойся, не проси. Он жил по ней с 1938 года, когда, попав в лубянскую мясорубку, узнал, что его жена Оксана, больная диабетом (ради которой он, поверив слову «чекиста и коммуниста», то есть следователя НКВД, подписал на себя протокол), была все равно лишена инсулина и не доехала живой до «пешеходной» части этапа. Лев Разгон просидел 17 лет. Вторая его жена, дочь правого эсера Рика Берг, с которой он познакомился в лагере в Вожаеле, провела в лагерях и ссылках 15 лет. Рика ушла первой — в 1991 году.

Лев Разгон, Юлиу Эдлис, правозащитник Александр Ткаченко — это была одна компания, Пен-центр. Дела Мирзаянова и Никитина, чеченская война — они все это понимали с полуслова и бросались в атаку отчаяннее и раньше молодых. В событиях постсоветской эпохи они сразу узнавали знакомые силуэты лагерных вышек и слышали в ветре реставрации тихий звон колючей проволоки. Все-таки Солженицын был прав: у зэка гораздо больше души, чем у вольняшки, потому что зэк знает правду. Пока наивные рабы рыдали и душили друг друга на похоронах тирана, всезнающие зэки праздновали в своих бараках его смерть.

Мы их теряем. Их, успевших посидеть еще в конце 40-х или 30-х и потом учивших нас, молодых диссидентов. Мы потеряли таких «кадровых» диссидентов, как Владимир Гершуни (клеил антисоветские листовки еще в 1948-м), как Михаил Молоствов (сел мальчишкой, а потом защищал Чечню). Они владели драгоценным даром знания, который не давал им есть из кремлевских рук. Конечно, часть советских кроликов, как пишет тот же Александр Исаевич, «по всем кузням исходили и некованы воротились». Но такие, как Лев Разгон, Рика Берг, Евгения Гинзбург, научились навсегда. Это они своим знанием и своим общественным негодованием мистически обрекли на исчезновение советский строй, Советский Союз, советское верноподданничество. Они воспитали шестидесятников — поколение людей, живших ради общественного блага «с человеческим лицом». Дубчека, Гавела, тех венгров, которые подняли восстание в 1956 году, Юрия Левитанского, Александра Твардовского, Леха Валенсу, Светлану Алексиевич, братьев Стругацких и Алеся Адамовича.

Они все очень слабо представляли себе социализм. Но вот свободу и «человеческое лицо» — очень хорошо. Это была «армия теней», воины оттепели, солдаты «Нового мира» и Таганки с «Современником». Они учили нас читать по «Архипелагу» и своим мемуарам, как по букварю. Они дали нам в прописи Оруэлла, «Остров Крым» и «Ожог» (В. Аксенов-то — сын Е. Гинзбург и учился в 9 —10 классах на Колыме!), Джиласа и Редлиха. Они вынесли на своих плечах вторую оттепель — перестройку. Их хватило и на ельцинское время.

Теперь наша очередь. Ходорковский, Данилов, Сутягин, Лебедев, Бахмина до ареста и после лагерей — это будет очень большая разница. Власть кует диссидентов и героев из мирных ученых, коммерсантов, адвокатов и журналистов. Они еще вспомнят Алексаняна, проявившего античное мужество. Мы должны научить страну ненавидеть чекистское Зло. Мы должны сами стать «армией теней». Только чистое пламя негодования позволит нам оторваться от нашей гнусной советской лужи и противостоять власти и укладу палачей.

Лев Разгон, из книги «Непридуманное» («Тюремщики»)

Слушайте! Помните ли вы эту паузу в радиопередачах третьего марта?! Эту неимоверно, невероятно затянувшуюся паузу, после которой не было еще сказано ни одного слова — только музыка… Только эта чудесная, эта изумительная, эта необыкновенная музыка!!! Без единого слова, сменяя друг друга, Бах и Чайковский, Моцарт и Бетховен изливали на нас всю похоронную грусть, на какую только были способны. Для меня эта траурная музыка звучала как ода «К радости». Один из них! Кто? Неужели? Господи, неужели он?!! И чем длиннее была эта невероятная музыкальная пауза, эта длинная увертюра к неизвестному, тем больше я укреплялся в уверенности: Он! Наверняка Он! И наконец-то знакомый, скорбный и торжествующий (наконец-то есть возможность пустить в ход этот знаменитый тембр, этот низкий, бархатный тон!) голос Левитана: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза…»

Передавалось первое правительственное сообщение, первый бюллетень. Я уж не помню, после этого ли бюллетеня или после второго, в общем, после того, в котором было сказано: «дыхание Чейн-Стокса» — мы кинулись в санчасть. Мы — это Костя Шульга, нормировщик Потапов, еще два человека конторских — потребовали от нашего главврача Бориса Петровича, чтобы он собрал консилиум и — на основании переданных в бюллетене сведений — сообщил нам, на что мы можем надеяться…

В консилиуме кроме главврача принимали участие второй врач, бывший военный хирург Павловский, и фельдшер — рыжий деревенский фельдшер Ворожбин. Они совещались в кабинете главврача нестерпимо долго — минут сорок. Мы сидели в коридоре больнички и молчали. Меня била дрожь, и я не мог унять этот идиотский, не зависящий от меня стук зубов. Потом дверь, с которой мы не сводили глаз, раскрылась, оттуда вышел Борис Петрович. Он весь сиял, и нам стало все понятно еще до того, как он сказал: «Ребята! Никакой надежды!!»

И на шею мне бросился Потапов — сдержанный и молчаливый Потапов, кадровый офицер, разведчик, бывший капитан, еще не забывший свои многочисленные ордена… И весь последующий день (или дни — не помню…) мы сидели у репродуктора и слушали музыку — чудную, божественную музыку, самую лучшую музыку на свете.

А пятого вечером солдат из охраны за десять банок тушенки и еще сотню рублей принес Косте Шульге бутылку водки. Мы зашли с Костей за недостроенную баню, разлили по приготовленным банкам водку, и я сказал:

— Пей, Костя! Это и есть наша свобода!

…Я освободился лишь через два с лишним года. Костя и того дольше. Но все равно — и эти два года я жил с наступившим чувством свободы. Сталин — кончился…

Впервые опубликовано в NT № 13 от 31 марта 2008 года


×
Мы используем cookie-файлы, для сбора статистики.
Продолжая пользоваться сайтом, вы даете согласие на использование cookie-файлов.