«Нужно отучаться от привычки потреблять зрелища»
Валерий Фокин, художественный руководитель Александринского театра в Петербурге
В российском театре произошла почти полная смена публики. Вся страна перешла на новые рельсы, идет смена мировоззрения в обществе, и было бы удивительно, если бы театральный зритель остался прежним.
Фактически мы имеем публику, подобную той, что заполнила театры после 1917 года. Тогда Станиславскому приходилось вывешивать объявления в Художественном театре: «Не входить после третьего звонка», «Не курить», «Не входить в верхней одежде». Так вот и мы столкнулись с публикой, подобной той, что хлынула в театры после революции. Я только два года назад добился того, чтобы в зал Александринского театра не входили с пепси-колой, с мороженым…
Поход в театр в течение многих десятилетий для наших людей был ритуалом. Я помню, как моя мама говорила: «Как же я могу пойти в театр с работы, мне надо переодеться». Нужно было хорошо одеться, в антракте можно выпить чуть-чуть шампанского: на музыкальном спектакле можно позволить себе больше, на балетных или драматических постановках — поменьше.
Раньше нас, школьников, несколько раз в месяц всем классом водили в театр. Я тогда театр не любил, во время спектаклей хулиганил, и многие школьники вели себя не очень пристойно. Но нам с детства внушали, что драматический театр — это очень важно. И, как я сейчас понимаю, в Центральном детском театре, куда нас водили, играли совсем неплохие артисты — Валентина Сперантова, Олег Ефремов…
Таким образом, публика, сформированная театром, в свою очередь, формировала его своими ожиданиями, отношением к нему. А сейчас средний уровень публики рухнул. Вот вчера мне сказал один руководитель уважаемого театра: «Странная публика сегодня. Мы играем пошлейший антрепризный спектакль, но они видят телевизионные лица — и так принимают! Когда выходишь на поклоны, даже неудобно от их восторга. Но вдруг закрадывается мысль: «А может, то, что мы делаем, не так плохо?» Вот это самая коварная мысль.
Ведь в театр пришли люди, которые имеют деньги и хотят за них получить удовольствие, хотят, чтобы все было понятно и просто. В этом нет ничего предосудительного. <...> Пришли нормальные, хорошие люди, которые пока не знают, что такое искусство театра, не имеют критериев для того, чтобы отличить искусство от подделки. Их вкус надо воспитывать. Вопрос — как?
Пару постперестроечных поколений мы уже упустили. Долгое время политическая жизнь была ярче и увлекательнее. К тому же появилась масса новых развлечений, сняли цензуру, в книжных магазинах стала продаваться запрещенная до этого момента литература. Театр попал в совершенно новую конкурентную среду.
Поэтому я думаю, что, условно говоря, мы должны начинать с нуля. Театрам нужно держать лицо. Другое дело, что многие театры уже не понимают, какое у них лицо. Но мы говорим о некой правильной ситуации.
Конечно, если бы я был руководителем другого театра, я бы говорил по-другому и задачи ставил другие. Но у национального театра — особые цели. В Александринском театре мне удалось поменять состав зрительного зала. Если раньше ходили люди малотеатральные — те, кто хотел переждать до отправления поезда с Московского вокзала, то сейчас пришла театральная публика. Вместе с ними пришли те, кто только начинает понимать, что такое театр. Ведь публика, даже самая непросвещенная, чувствует — заискивает театр перед ней или нет. На «Двойнике»* я вижу, как некоторые люди первое время находятся в замешательстве, не понимая, что происходит на сцене. Но вскоре ритуальность атмосферы их затягивает на чувственном уровне. Кого-то, безусловно, не затягивает вообще. И тогда человек проводит время, пытаясь понять, как это нам удалось заглушить мобильные телефоны: некоторые зрители весь спектакль стараются куда-то дозвониться.
Я понял, что сидеть и охать: «Где молодежь?» — бесполезно. Молодежь должна понять, что в этом «прейскуранте» — ночной клуб, чипсы, кока-кола, кинозал — искусство театра занимает особое место. Нужно отучить их от привычки потреблять зрелища. Надо обучать молодежь, привлекать ее. Если мы будем ждать, ничего не будет. У Александринского театра создана совместная программа с университетом, с академией художеств, с целым рядом вузов. Молодые художники делают курсовые работы, дизайнеры предлагают варианты оформления спектаклей, студенты факультета журналистики пишут рецензии... Педагоги и студенты удивлены, многие говорят: «С нами ни один театр так не работал».
Но самое главное — делать хорошие детские спектакли. И тогда через десять лет мы получим другую аудиторию. Это кропотливая работа. А многие хотят быстро эту наивную публику сцапать, заставляя ее думать, что тот коммерческий продукт, который ей предлагается, и есть настоящий театр. Проблема усугубляется тем, что наши всемирно известные театры идут по коммерческому пути. Руководители театров с легендарным прошлым приглашают модных режиссеров, прекрасно понимая, что в художественном отношении их спектакли никакие. Но — зал, касса, о театре пишут…
Театр не должен пресмыкаться перед публикой, но не должен ее и презирать. И уж точно не превращать театр в фитнес-клуб, чем занимаются некоторые ультрамодные режиссеры. Разговаривая с новой публикой на ее языке, ты получаешь успех и кассу, но проигрываешь по гамбургскому счету.
Впервые опубликовано в NT № 7 от 26 марта 2007 года
«Какой зритель есть, для такого и играем»
Александр Ширвиндт, художественный руководитель Театра Сатиры — Артуру Соломонову
NT: Какие изменения произошли с публикой за время вашей службы в театре?
За время моей службы в театре изменения произошли не с публикой, а со мной.
NT: Что за зритель пришел в театр в последнее время?
Зритель — тот, кто смотрит на что-то и наблюдает. В России публикой зовется общество, кроме черни и простого народа. Так написано у Даля. У нас, слава богу, черни уже нет, но и общество еще до публики не доросло. Так что мы вынуждены ориентироваться на собственный вкус и интуицию. И мечтать об аншлаге. Я имею в виду аншлаг без кавычек. Как хорошо сказано в пьесе нашего покойного друга драматурга Григория Горина «Счастливцев-Несчастливцев»: «Какой зритель есть, для такого и играем».
NT: Где та грань, за которой необходимый компромисс превращается в потакание вкусам новой публики? Разный репертуар для разной аудитории.
Очень скользкая проблема… Когда в разгул застоя в Центральном доме работников искусств или в Доме актера собиралась на ночной отдых театральная элита, каждый выходящий на сцену из последних сил старался рассмешить коллег, переострить предыдущего острослова. И только один Аркадий Исаакович Райкин, сколько я помню, на этих посиделках никогда не читал ничего «специально подпольного». Единственное, что он себе позволял, — проверить на этой ночной сложной аудитории новый, еще не обкатанный монолог из готовящейся программы. Архипопулярный Петр Мартынович Алейников всегда перед выступлением на эстраде спрашивал устроителей: «Какова сегодня аудитория?» Ему отвечали: «Академики, ядерщики». «А! — отвечал артист. — Тогда пойдет «Ленин и печник». На следующем концерте, узнав, что в зале хлеборобы и доярки, он, подумав, решал: «Тогда пойдет «Ленин и печник». Он ничего другого наизусть не знал, но какое в этих раздумьях уважение к аудитории! Но для этого надо быть Аркадием Райкиным или Петром Алейниковым.
NT: Каков заказ нового зрителя, его ожидания от театра вообще и от вашего театра в частности?
Один из самых мощных комплиментов я получил в Саратове. Нас возил от койки до оперного театра один очень милый водитель мощной гастрольной кампании. Провожая на рассвете нас в аэропорт, он подарил мне пластмассовую бутыль самогона и сказал: «Я смотрю все гастрольные спектакли. Ваш первый, где я не уснул до конца».
NT: Не нужно ли нам забыть о «театре-кафедре», «театре-храме» и тому подобных высоких словах? Не сопротивляется ли само время — и зритель — такому позиционированию театра?
Ну это слишком высоко! Церковь у нас была отделена от государства, а кафедра всегда ассоциировалась с президентом и трибуной. Теперь, когда церковь полностью слилась с государством, а кафедра ассоциируется с отсеком высшего учебного заведения, надо придумать что-нибудь современное — «прикольный храм» или «типа кафедра».
NT: Спектакль «Слишком женатый таксист» по комедии Рэя Куни— один из самых посещаемых в Москве. Не так давно председатель Союза театральных деятелей Александр Калягин поставил в упрек — то ли зрителям, то ли театрам — тот факт, что комедии Рэя Куни, и в частности ваш спектакль по этой комедии, сегодня стали самыми востребованными театральной публикой. Не могли бы вы прокомментировать это высказывание?
Замечательный артист, замечательный театральный деятель, льщу себя надеждой — мой давний друг, не видел этого спектакля. Ему, очевидно, подготовили этот тезис ушлые помощники, которые, говоря сегодняшним высоким театроведческим сленгом, «двигают театральный процесс». Вот они его и двинули устами начальника в этом направлении. Кстати, в театре Калягина Et Cetera тоже не сплошные «Федры» показывают.
NT: Какой сегодня вкладывается смысл в название «Театр Сатиры»? Что должно сказать публике это название?
А какой смысл в названиях «им. Горького», «им. Пушкина», «им. Маяковского», «им. Чехова», «им. Гоголя», который вообще был Театром Транспорта, очевидно, потому, что находился на запасных путях Курского вокзала? Поэтому я предлагаю уравнять шансы: пусть наш театр будет Театром имени Сатиры.
Впервые опубликовано в NT № 7 от 26 марта 2007 года