Грустная история

29 января Россия отметит 150-летие со дня рождения Антона Павловича Чехова. Принято считать, что Чехов был вне политики. Так к нему и приклеилось это: «певец сумерек». Однако то, что наступило за сумерками, было мало похоже на рассвет. На самом деле Чехов оказался пророком.
Пророчество первое: постановка в масштабах всей страны силами чеховских персонажей (от крестьян из «Мужиков», «Новой дачи» и «Моей жизни» до товарищей героя «Рассказа неизвестного человека» и солдат Вершинина из «Трех сестер») под руководством блестящего режиссера Ульянова В.И. пьесы начинающего драматурга Кости Треплева о вечной ночи, одинокой душе, замерзающей в этом мраке, и явлении Дьявола, отца истмата и диамата.
Интеллигентный и воспитанный Чехов, отказавшийся от места в Академии из-за того, что туда не впускали громогласного и самоуверенного Буревестника-Горького, еще до Апокалипсиса создал прецедент, и это было второе пророчество: русская интеллигенция в своем беззащитном и наив­ном идеализме упорно сажала рядом с собой (в том числе и в первых Думах) большевиков, пока эти лисы, волки и шакалы не поступили с ней, как со сказочным зайчиком, изгнав окончательно из лубяного терема в ледяную избушку Колымы.
Интересно, что из всей русской классики Солженицын в «Архипелаге» цитирует только одного «внеполитического» Чехова — из-за героической поездки последнего на Сахалин. Александр Исаевич одобряет классика, заглянувшего в каторжную миску, но иронически добавляет, что, заглянув в миску советского зэка, Чехов так и скончался бы над ней. Это было третье пророчество: острову Сахалин предстояло распространиться на всю Россию, ставшую после 1917 года сплошной каторгой, но куда более бесчеловечной.
А в главе о пытках Солженицын попрекает чеховских интеллигентов из «Дяди Вани» их неоправданным оптимизмом: мол, в России через 40 лет будет замечательная жизнь, небо в алмазах и прочие прелести. А если бы, по словам Солженицына, чеховские герои узнали, что через 40 лет в России будет пыточное следствие, то ни одна пьеса не была бы доиграна до конца, потому что все герои пошли бы в сумасшедший дом. Здесь у Чехова четвертое пророчество. Фатальная слабость русской интеллигенции, неумение бороться с судьбой и постоять за себя и других. Палата № 6. Россия № 6. Недаром экранизация «Палаты № 6» Карена Шахназарова переносит действие в сегодняшнюю провинцию, и оказывается, что Андрей Ефимович Рагин так же ничего не может сделать с чиновниками, карательной медициной и подонком Хоботовым, как и век назад, и они с Иваном Дмитриевичем станут покорной и безропотной добычей садиста-санитара Никиты.
От героя «Дома с мезонином», не сумевшего отвоевать у народницы Лиды свою Мисюсь, от кроткого Мисаила из «Моей жизни», от доктора Рагина, от Сони и дяди Вани идет легкий и прямой путь (но тяжелый и смертельный этап) к «Иванам Ивановичам» В. Шаламова, обреченным и затравленным урками и вертухаями интеллигентам сталинских лагерей.
И здесь же пятое пророчество Чехова — это неумеренное и неоправданное народничество русской интеллигенции, ведущее отнюдь не в Город Солнца, а на нары в ГУЛАГ. В учительнице из рассказа «На подводе», в Нине Заречной, в Мисаиле, в чеховских земских врачах слишком хорошо угадывается инженер Пальчинский, глава Главтопа, не давший замерзнуть красному Питеру и советской Москве и в 1928 году замученный в застенках ОГПУ. В духе Н. Нарокова, писавшего в «Мнимых величинах»: «Товарищи смертники, проходите в ту дверь на шлепку».