На траурном заседании сидевший в правительственной ложе Сталин горячо аплодировал поэту. На Маяковского у него были свои виды. В накаленной обстановке борьбы за роль единственного наследника Ленина одна строка из поэмы Маяковского стала оружием убойной силы.
Личный интерес
«Говорили мне, что поэмы «Хорошо» и «Владимир Ленин» очень понравились наверху и что было предположение, что Владимир Владимирович будет писать такие же похвалы и главному хозяину. Этот прием был принят на Востоке, особенно при дворе персидских шахов, когда придворные поэты должны были воспевать их достоинства в преувеличенно хвалебных словах»* … Помимо «преувеличенно хвалебных слов» в поэме было одно место, которое не могло не вызвать у Сталина особый, личный интерес:
От гуда дрожит взбудораженный Смольный.
В патронных лентах внизу пулеметчики.
— Вас вызывает товарищ Сталин.
Направо третья, он там. —
— Товарищи, не останавливаться! Чего стали?
В броневики и на почтамт! —
— По приказу товарища Троцкого! —
— Есть! — повернулся и скрылся скоро,
и только на ленте у флотского
под лентой блеснуло — «Аврора».
прибыл В.И. Ленин»
Поэма Маяковского «Владимир Ильич Ленин» писалась осенью 1924 года. Как раз в это самое время в партии, в самых высших ее эшелонах, развернулась бурная дискуссия о роли Троцкого в событиях 25 октября 1917 года. Началась она с того, что Сталин выступил с разоблачением «легенды об особой роли тов. Троцкого в Октябрьском восстании».
«Я далек от того, чтобы отрицать несомненно важную роль тов. Троцкого в восстании. Но должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании тов. Троцкий не играл и играть не мог, что, будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю со ответствующих партийных инстанций, руководящих каждым шагом тов. Троцкого... Факты, действительные факты, целиком и полностью подтверждают это мое утверждение.
Возьмем протоколы... заседания ЦК от 16 (29) октября 1917 года... Принимается резолюция Ленина о восстании большинством 20 против 2, при 3 воздержавшихся. Избирается практический центр по организационному руководству восстанием. Кто же попадает в этот центр? В этот центр выбираются пятеро: Свердлов, Сталин, Дзержинский, Бубнов, Урицкий. Задачи практического центра: руководить всеми практическими органами восстания согласно директивам ЦК. Таким образом, на этом заседании ЦК произошло, как видите, нечто «ужасное», т.е. в состав практического центра, признанного руководить восстанием, «странным образом» не попал «вдохновитель», «главная фигура», «единственный руководитель» восстания тов. Троцкий. Как примирить это с ходячим мнением об особой роли тов. Троцкого?.. Между тем тут нет, собственно говоря, ничего странного, ибо никакой особой роли ни в партии, ни в Октябрьском восстании не играл и не мог играть тов. Троцкий, человек сравнительно новый в нашей партии в период Октября. Он, как и все ответственные работники, являлся лишь исполнителем воли ЦК и его органов... Разговоры об особой роли тов. Троцкого есть легенда, распространяемая услужливыми «партийными» кумушками»**.
Разоблачая эту легенду, Сталин, разумеется, противопоставлял ей другую — о своей выдающейся роли главного (после Ленина, конечно) вдохновителя и руководителя Октябрьского переворота.
Слово из песни
В 1924 году он вынужден был делать это с некоторой осторожностью. Но в 1938-м, когда он уже физически уничтожил чуть ли не всех участников Октябрьского переворота (считанные из них умерли естественной смертью), стесняться ему было уже нечего.
«16 октября состоялось расширенное заседание ЦК партии. На нем был избран Партийный центр по руководству восстанием во главе с тов. Сталиным. Этот Партийный центр являлся руководящим ядром Военно-революционного комитета при Центральном Совете и руководил практически всем восстанием»***.
В 1924 году, оперируя протоколом этого «расширенного заседания», Сталин стремился доказать, что он, в отличие от Троцкого, входил в некий партийный центр, руководивший восстанием. Теперь уже как нечто безусловное утверждалось, что он (Сталин) был не одним из пяти членов этого партийного центра, а центр этот, который «руководил практически всем восстанием», был сформирован «во главе с тов. Сталиным».
В соответствии с этой новой (теперь уже бесспорной, непререкаемой) исторической версией были приведены и строки Маяковского, в которых упоминался «товарищ Сталин».
Теперь они печатались в таком виде:
— Вас вызывает товарищ Сталин.
Направо третья, он там. —
— Товарищи, не останавливаться! Чего стали?
В броневики и на почтамт! —
— Есть! — повернулся и скрылся скоро,
и только на ленте у флотского
под лентой блеснуло — «Аврора».
Механическим изъятием одной строки («По приказу товарища Троцкого») редактор (цензор), может быть, сам о том не помышляя, добился многого. В сцене восстания все теперь происходит иначе, чем было у Маяковского. Приказ: «В броневики и на почтамт!» исходит теперь не от «товарища Троцкого», а от «товарища Сталина». И флотский отвечает: «Есть!», выполняя распоряжение не Троцкого, а Сталина. И вообще во всей этой сцене есть теперь только один человек, отдающий распоряжения и приказы, которым все должны подчиняться. И человек этот — Сталин.
Чтобы внести эти коррективы (и в «Краткий курс Истории ВКП (б)», и в поэму Маяковского), Сталину пришлось пролить много крови. И на это ушло у него (с 1924 до 1938 года) четырнадцать лет.
А в 1924-м, когда Маяковский создавал свою поэму, борьба была еще в самом разгаре. В то время сшибка двух противостоящих друг другу легенд была едва ли не главным — во всяком случае, самым острым — проявлением политического противостояния двух главных претендентов на роль законного и единственного наследника Ленина.
Строка Маяковского «Вас вызывает товарищ Сталин!» в этой накаленной обстановке острейшей внутрипартийной борьбы обретала совершенно особый и крайне актуальный политический смысл. И Сталин не мог этот ее смысл не оценить.
Дар случайный
Но помимо этого у Сталина были причины, чтобы не просто оценить эти строки Маяковского, но и воспринять их как неожиданный и в ту пору необычайно ценный для него подарок.
Дело в том, что 25 октября, в тот роковой день, повернувший судьбу страны и определивший ее будущее на долгие годы, Сталина в Смольном не было.
Объяснить этот загадочный факт пытались многие историки Октябрьского переворота. Объясняли по-разному. Но наиболее правдоподобным представляется такое, поскольку оно исходит из понимания некоторых особенностей характера и личности Кобы, хорошо нам знакомым по множеству других фактов и обстоятельств его политической биографии:
«Сталина, разумеется, никак нельзя было упрекнуть в недостатке ума, но порой он с трудом воспринимал новую для себя ситуацию... Наиболее успешно он добивался своих целей тогда, когда действовал осторожно... »****
Сталин был осторожен. Он умел и любил выжидать. А главное — он всегда хотел быть уверенным в безусловном успехе предприятия, которое затевал или в котором собирался участвовать.
В тот момент такой безусловной уверенности в успехе у него, судя по всему, не было.
Но каковы бы ни были причины, из-за которых он в тот день не явился в Смольный, не может быть сомнений, что воспоминание об этом своем промахе было одним из самых тягостных в его жизни. Во всяком случае, более чем какие-либо другие факты и обстоятельства его биографии, мешающие созданию его образа как одной из ключевых фигур Октябрьского переворота. Можно поэтому представить себе, каким елеем пролилось на его сознание свидетельство Маяковского, нарисовавшего картину прямого и руководящего его участия в событиях 25 октября.
Впервые опубликовано в NT № 3 от 21 января 2008 года