Если будет госзаказ на патриотизм, он найдет поддержку,
потому что отвечает архетипам российского народа.
Я литературой не занимаюсь — я бизнесмен и чиновник, а не писатель. Но меня интересуют проблемы, связанные с устройством государственной и общественной жизни. Во-первых, я довольно много лет этим занимался профессионально — работал советником правительства, заместителем председателя Государственной думы. Во-вторых, позитивного образа будущего России я нигде не вижу, цельной конструкции нигде не предложено, никакой дальней проработанной программы стратегического развития страны я не встречал. И эту нишу я пытался заполнить и нарисовать образ желательной для меня и моих единомышленников государственно-общественной жизни России по всем сферам. В этой книге сосредоточены все мои представления о том, как можно и нужно устроить общественную и государственную жизнь в России.
А почему выбрана форма утопии?
Такую книгу можно писать в чисто публицистическом варианте, а можно написать в жанре утопии — как будто бы пишешь из будущего и описываешь нечто, что уже состоялось. Второй вариант мне показался предпочтительнее. У многих людей мышление очень мелочное. И когда пишешь, что должно быть так и так, то начинаются тысячи придирок и вопросов по совершенно третьестепенным позициям. Когда ты пишешь как бы из будущего, то ты этот вопрос снимаешь — ты уже описываешь некую реальность.
Одна из причин, которая меня побудила написать утопию, — то, что в последнее время в этом жанре не появилось ничего. С другой стороны, с конца 1990-х годов, особенно в последние годы, нельзя не заметить колоссальный всплеск интеллектуальной и духовной активности именно в обсуждении базовых вопросов государственного устройства, пути развития российского народа, русской цивилизации и так далее. Все это кипит, и это явно не кипение, направляемое сверху. И имперская линия, линия на построение великой державы, просматривается совершенно однозначно. По общепринятой терминологии это называется ростом национального самоощущения. Это рост ощущения себя отличными от других, дистинктивности своей нации, ее само- ценности, несводимости ни к какой другой, особого пути, который не лучше и не хуже — просто другой. Этот процесс идет во всем народе и в интеллектуальной элите. С этого и начинается любое имперостроительство.
Вы считаете, что будущее России — империя? Для меня «имперский» означает «великодержавный» и ничего больше, к типу правления это никакого отношения не имеет. Может быть империя с демократическими принципами правления.
А принцип госзаказа, сформулированный президентом на недавней встрече с молодыми писателями в Ново-Огарево, по-Вашему, жизнеспособен?
Трудно внедрить в общество представления, которые радикально расходятся с его архетипами. Вот мы наблюдали в 90-е годы попытки убедить наш народ в том, что его будущее — это либеральная демократия и членство в европейской семье народов. Не удалось. И не удастся никогда, потому что это не соответствует представлениям нашего народа, а чтобы убедить в этом, например, поляков, и денег тратить не нужно. Они и так этого хотят. А если будет госзаказ на патриотизм, он найдет поддержку, потому что отвечает архетипам российского народа.
Если говорить о том, насколько инструментально возможно подобные идеи продвигать в общество именно таким способом, то в моей книжке задолго до выступления Владимира Владимировича это описано и называется «концепция ограниченной государственной поддержки» в таких видах искусства, как литература и кино. Полная государственная поддержка — это когда даются деньги на создание фильма или книги, что, кстати, в кинематографе у нас имеет место и, на мой взгляд, глубоко неправильно. Поскольку ни к чему, кроме воровства, не приводит. А ограниченная поддержка — это когда даются некоторые деньги за то, что вы в своей книге, которая может быть про что угодно, выведете в качестве позитивного примера, допустим, многодетную семью.
Это имеет прямой аналог на потребительских рынках и называется непрямая реклама, или product placement. Например, когда фирма Philip Morris платит фильму, чтобы в нем положительные герои курили Marlboro. И мне кажется, что то, что предлагает наш президент молодым писателям, это реализация ровно этого.
Ваша книжка рифмуется с антиутопией Владимира Сорокина «День опричника».
Это не случайно. Есть такой интеллектуальный журнал «Главная тема», который издаем я и мой товарищ Михаил Леонтьев. Он главный редактор, а я председатель редсовета. Два года назад в этому журнале был опубликован отрывок из моей книги, которая тогда еще только писалась, про служилое сословие — опричников. И Сорокина натолкнуло на то, чтобы написать книгу, именно прочтение этого отрывка. Но его книга с моей ничего общего не имеет, притом что как художественное произведение она мне нравится. Опричники, которые описаны у него, обычные классические преторианцы с двойной моралью и стандартами, жадные, берущие взятки. Кроме слова «опричник» и того, что действие происходит в России, ничего похожего я там не нашел.
Третья империя наводит на мысль о Третьем рейхе. Это сознательная аналогия?
Да, в переводе с немецкого это означает «Третья империя». Кто хочет, пусть сравнивает. Люди либеральных взглядов наверняка будут это делать, но меня их мнение не очень волнует. Они для меня являются идейными врагами в любом случае, даже если они меня будут хвалить. Третий рейх принес много горя разным народам, а немецкому?
В том числе…
Это потому, что проиграл. А если б не проиграл? Счастье не бывает для всех. Мы, русские, в свое время сбросили иго татаро-монгольской орды и рассматриваем это как величайшее наше национальное достижение. А татарам, наверное, не так здорово было. В отношениях государств, в отличие от отношений людей, понятия справедливости нет и быть не может. Очень хочется ощущать человечество единой семьей и желать счастья всем, но в большой политике так не бывает. Есть пословица «Что русскому хорошо, то немцу смерть». Или мы, или они. Третий рейх оказался неудачной попыткой великого имперостроительства — для немцев. А для нас — удачной, именно тем, что у них он не получился, и мы победили. А если бы победили они, то для нас, русских, для евреев и даже для европейцев это было бы огромным горем. Вот и ответ — здесь все по-взрослому.
За последний год вышло сразу несколько антиутопий: «ЖД» Дмитрия Быкова, «2017» Ольги Славниковой, повесть Сорокина. Чем это можно объяснить?
Такое часто бывает перед большими потрясениями: и у нас в последние десятилетия перед революциями, и перед французской революцией. Это довольно характерно. Как собаки чувствуют землетрясение, так же общество, по крайней мере его думающая часть, предчувствует социальные и политические землетрясения. И в этом смысле я думаю, что тот ряд, о котором вы говорите, именно такой. Речь идет о временах, которые совсем не за горами. У меня есть твердое ощущение, что спокойный период развития мира — заметьте, я в «спокойный» записываю и крушение СССР, и холодную войну — стремительно подходит к концу. Он уже годы отсчитывает, а не десятилетия. Наступает такой период, по сравнению с которым все, что происходило с момента смерти Сталина, покажется спокойным. И этим объясняется резкий интерес к будущему.
Михаил Юрьев «Третья империя»
Юрьев не писатель, а чиновник. Утопия для него — возможность политического манифеста, социального прожектерства, не нуждающегося в доказательствах и аргументах. Его роман — учебник о России, написанный в далеком будущем. Здесь и история, и география, и религия, и культура. Религия — православная. География — весь евразийский континент. История — победоносная ядерная война с Америкой, благодаря удивительным открытиям отечественных ученых. Политический строй — самодержавие. Общество делится на касты. Право голоса и участия в государственной деятельности имеют лишь военные. Иными словами, рай, основанный на силе и патриотизме. Забавно, что для достижения счастливого будущего Юрьев творчески перерабатывает славное прошлое. Здесь тебе и опричники (своего рода спецназ), и закрытие границ, и возрождение шарашек, и расправа над олигархами, и жесткая дисциплина, и самодовольное пренебрежение западными ценностями.
Михаил Одесский1: «Это какая-то очень перепуганная утопия»
«Такую Россию, какую показывает нам Юрьев, хочется строить, за нее хочется умирать и убивать». Меня позабавила эта рецензия Александра Дугина на обложке. Господин Дугин настолько перечитал Рене Генона и Юлиуса Эволу, что, видимо, Юрьев — первый русский писатель, которого он встретил, кто попытался ему объяснить, что за русскую культуру можно убивать. Михаил Леонтьев сказал, что это утопия в классическом смысле. Это не так. Это такой странный гибрид. На мой взгляд, это компьютерная игра по типу «Цивилизации», о чем свидетельствуют хотя бы карты на форзаце. Сказочная простота решения проблем обусловлена тем, что имеется дело не с реальностью и даже не с утопической реальностью, а с компьютерными правилами, где Монтесума сражается с Чингисханом. У этой утопии чудесная стилистическая особенность. Есть такой знаменитый исторический анекдот. Бисмарк как-то сказал: «Мы не боимся никого, кроме Бога». На что Горчаков якобы сказал: «Всех-то вы боитесь, только Бога не боитесь». Эта по виду брутальная утопия на самом деле очень труслива. Там проглядывает мысль, что мы всех этих дел натворили, потому что нас не любили. Вот что бы стоило Западу к нам хорошо относиться — тогда бы ничего этого не было. То есть под брутальностью и переделом мира скрывается попытка сказать: «Ах, какие мы страшные». И у этого есть потрясающий стилистический эквивалент — чудесные оговорки. Стилистический ключ к этому великолепно был найден Оруэллом: «Ни одно животное не должно угнетать другое». А потом появилась «добавка»: «Без причины». Тут есть чудесные цитаты, например: «На все это безразлично смотрели коррумпированные сверх меры чиновники». Особенно если учесть, что это пишет политик и чиновник. Он исходит из того, что если они коррумпированны в меру, то все нормально? У Юрьева это вполне системный прием. Вот еще пример: «Все-таки в тогдашней России, в отличие от ее соседей, коррупция, несправедливость и тому подобные проявления не перешли всех мыслимых границ». И этот ход повторяется не единожды. То есть и стилистически, и идеологически это какая-то очень перепуганная утопия. Если вы нам не дадите сверх меры заниматься тем, чем мы занимаемся в меру, то мы вам такое устроим — мало не покажется.
_________________________________
1 Соавтор книги «Поэтика террора»