Один человек погиб, 12 — ранены, около 300 — задержаны. Цифры отнюдь не конечные. Плюс разбитые витрины, сожженные остановки, перевернутые и покалеченные автомашины. Плюс военные на улицах Таллина. Подобных волнений в Эстонии не было с зимы 1991 года. Таков итог решения эстонских властей снести Бронзового солдата — памятник советским воинам-освободителям.
Интересно, а что бы случилось, если бы эстонские власти не стали торопиться со сносом памятника и переносом останков лежащих там людей? Если бы не стали это делать ночью, по-воровски, предварительно пообещав, что процедура переноса мемориала займет пару недель? Если бы вспомнили, что все это накануне 9 Мая, дня скорби для миллионов жителей бывшего СССР? Если бы — так, в минуту гуманистического просветления — задумались, что разрывать могилы нехорошо, что это мародерство, осуждаемое всеми религиями мира? Если бы подождали еще пару лет, пока уйдут и успокоятся фронтовики? Фронтовики — не энкавэдэшники, что сгоняли эстонцев в вагоны для скота, которые везли их в Сибирь, ветераны — не вохровцы и не члены расстрельных бригад, что заполняли безымянные могилы на планете ГУЛАГ — в Тайшете, говорят, километрами тянутся кладбища, где лежат согнанные из Прибалтики.
Что бы случилось, если бы жажда мести не застила бы эстонским политикам глаза? Националисты потеряли бы пару процентов голосов на выборах. Левые — за счет благодарных русскоязычных граждан Эстонии (они составляют треть (!) населения республики) приобрели бы пару-другую. В демократическом парламенте Эстонии поломали бы еще немножко копий, а политики, обещавшие убрать ненавистный памятник с площади Таллина, прочитали бы о себе пару нелестных статей. И все. И больше ничего.
Потеряли — гражданский мир. Потеряли — имидж самой успешной страны на постсоветском пространстве. Расхлебывать будут теперь неделями. Если — не месяцами.
С некоторых пор я зареклась ездить в страны Прибалтики. В советское время — бывала, и много. И всегда испытывала чувство вины за то, что мы натворили и как надругались над эстонцами, литовцами, латышами. Неприязнь к русскоговорящим там была разлита в воздухе и сдерживалась лишь советскими штыками. Последний раз — в советское время — я там была зимой 1991 года, когда Эстония, как и остальные страны Балтии, боролась за свою независимость. И это был восторг: у нас еще был совок, «правый поворот» Горбачева, обвинения журналистов демократической прессы в том, что они — «агенты влияния ЦРУ», подготовка к перевороту и ожидание неизбежных арестов. Прибалты тогда были братьями по борьбе за свободу и права человека.
Следующий раз я приехала туда уже на излете девяностых. Увидела марширующих ветеранов СС. Долго бродила по музею советской оккупации под Каунасом. Услышала от прекрасно говорящей по-русски киоскерши из музея ровно напротив — музея Холокоста (в этих местах расстреляли тысячи евреев): «А зачем Вам сюда, да еще с ребенком?»
Мой дядя Яша воевал неподалеку от этих мест. Он не был ни особистом, ни энкавэдэшником: он начал войну ополченцем в декабре 1941 года под Москвой и пришел в Литву начальником разведки дивизии. Я точно знаю: он шел туда — через три ранения — освобождать. Я думаю: какое счастье, что сегодня его уже нет в живых.
В местечке Жагаре, что на границе Литвы и Латвии, на центральной площади мне показали стелу-памятник «Воинам, отдавшим свою жизнь за независимость Литвы». Имелись в виду не только «лесные братья» — прежде всего те, кто в составе литовских частей немецкой армии противостоял армии красной. Ровно на этой площади — вот ровно на ней — было гетто, и отнюдь не немцы — литовцы косили здесь из пулеметов женщин и детей. Памятник им — в лесу, в человеческой пустыне, всеми забытый и никому, кроме заезжих вроде меня, не нужный. И в Эстонии расстреливали отнюдь не немцы. И в Латвии — не они. Грязную работу нацисты перекладывали на местных.
В Каунасе, в бывшем Ковно, я остановила машину в нескольких метрах от черного камня: «Здесь были ворота в гетто». В этом гетто не выжил никто — погибло, после заведомо обреченного восстания, более 120 тысяч человек. О том Ицхокас Мерас написал потрясающую, запрещенную при советской власти книгу «Ничья длится мгновение».
Я спрашивала проходящих мимо весьма немолодых женщин: «Где здесь было гетто?» — «Евреи здесь никогда не жили», — отвечали они. Я стояла прямо в центре гетто. О том, что окончательное решение еврейского вопроса в странах Прибалтики случилось — и завершилось беспамятством уже сейчас, в наши дни, в республиках Балтии предпочитают не говорить.
Понимаю, стыдно. И мне стыдно за то, что творили на этих землях советские спецотряды. Пусть нам с обеих сторон будет стыдно. Только не надо трогать мертвых — они уже по одному тому, что мертвы, вне нашей власти. И судьи им — не мы.