«Мы знаем, как часто используются слова «религия», «вера», «Бог» в интересах политиков и больших экономических деятелей».
В Москву на VII Международный театральный фестиваль имени А.П. Чехова на этой неделе приезжают два спектакля Питера Брука — «Сизве Банзи умер» и «Великий инквизитор». Брук уже почти полвека является лидером мировой режиссуры. Его театральные поиски оказали колоссальное влияние на режиссеров, которые сейчас определяют лицо современного театра. Брук до сих пор остается непререкаемым авторитетом в театральном мире. Питер Брук не смог приехать в Москву. The New Times публикует эксклюзивное интервью, которое он дал в Берлине на фестивале, организованном Berliner Festspiele, где он представлял спектакли Tierno Bokar и «Великий инквизитор».
Питер Брук — Артуру Соломонову
На церемонии награждения премией «Мольер». Париж. 1991 год |
Мы ставили «Великого инквизитора» в Париже параллельно со спектаклем Tierno Bokar, чтобы создать острый конфликт между этими постановками. Христианин, попав на Tierno Bokar, действие которого происходит в Африке, мог бы сказать: «Насколько же мы, христиане, лучше!» А потом он бы посмотрел «Великого инквизитора» и обнаружил, что и в христианской истории были периоды жуткой инквизиции, мало чем отличающиеся от сегодняшнего исламского терроризма.
Если рассматривать два этих спектакля как единое целое, то смысл этого повествования в том, что Европа и Африка отрезаны от любви. Спектакль про африканцев не имеет отношения к реальным эпизодам колониальной истории с их столкновениями личных, человеческих, социальных, политических и религиозных интересов.
Ведь важно не то, к какой религии я принадлежу, а то, что стоит за этой религией. Что общего между словами, которые мы столь часто употребляем: «религия», «Бог», «вера»? Мы знаем, как часто используются эти слова в интересах политиков и больших экономических деятелей. Но, безусловно, я говорю о другом «общем», что у них есть.
Мы пытаемся сделать из театральной постановки оружие столь же сильное, каким когда-то была греческая трагедия. Нужно создать спектакль, от которого нельзя будет отмахнуться: вас столкнули с чем-то, и вы начинаете переживать это настолько глубоко, что сознаете — ваш вопрос навсегда останется без ответа. Но тем не менее вы понимаете, что больше не сможете закрывать на это глаза.
Нередко мне задают вопрос: «Каким должен быть театр?» Если я прихожу в театр и мне там скучно — вот таким театр не должен быть. Когда спектакль тебя захватывает, в какой бы культурной среде, с помощью каких бы театральных систем он ни был создан, — это тот театр, который должен существовать. И я начинаю верить в происходящее, даже если сижу в неудобном кресле и мне очень некомфортно. А если спектакль наводит скуку, нужно просто выйти как бы в туалет, а потом взять пальто и уйти. (Смеется.)
Бразилия. 2000 год |
Но, как бы то ни было, до сих пор я считаю, что работать в театре — это лучшее, что может быть.
Среди деятелей театра, которые думают о своем будущем, о будущем искусства, возникает вопрос: что же нам делать? Манера кино и телевидения, конечно, породила новую форму театра. Сейчас в мире визуальных искусств доминируют образы, спецэффекты, которые оказывают неотразимое влияние на воображение человека. Но мне дорог театр, который идет своей дорогой, тот, который обращается к воображению зрителя, пользуясь тем колоссальным преимуществом, которое есть только у театра, — живым человеческим контактом.
Моя основная задача — разбудить публику, используя для этого все доступные нам средства. То, что пишут в газетах, показывают на телевидении, нас не интересует. Для этого есть неживой, коммерческий театр. Уже пятьдесят лет во всем мире, за исключением России, где театр долгое время был социально значимым, господствует буржуазный, коммерческий театр. Но мне он совершенно неинтересен. Оставим эту тему.
Каждый режиссер, начинает ли он карьеру или находится на ее закате, должен идти против течения. Всякий раз, работая над пьесой, вы должны спросить у себя: что сегодня больше всего волнует людей, которые живут вокруг вас? Как соотносится подлинная реальность с той, что нам преподносят политики? И только такой политический театр, в котором может быть не произнесено ни слова о политике, имеет подлинный смысл. Все остальное — игрушки детей. Однако самое важное, чтобы и драматург, и режиссер понимали, что мир постоянно меняется. И если ты однажды понял какую-то истину о жизни, ты должен отдавать себе отчет, что через очень короткое время эта истина перестанет соответствовать ей.
Мой совет молодым людям —
— идите прочь от театра —
Питер Брук и представители племени Кхоса. Южная Африка. 1989 год |
Меня часто спрашивают, почему мной не была создана своя школа. Но я полагаю, что человек должен всему учиться у себя, брать все из собственного опыта. Поэтому мой совет молодым людям — идите прочь от театра. Поезжайте в горы, на другой конец России, на юг, на север, в Японию, в Африку — куда угодно, где есть публика, для которой можно играть. Откройте для себя мир, начните импровизировать.
Я говорю о базовых вещах. Я не думаю, что молодой компании — актерам и режиссеру — нужно жить в мире театральных совещаний, зданий и театральных программ. Самое важное — это контакт разных культур. Нужно поехать в другую страну, на другой континент, оказаться в совершенно незнакомых условиях, встретиться с огромным количеством новой публики. Когда мы с моими единомышленниками поехали в Африку, мы стремились именно к этому.
Вы, наверное, помните свои чувства, когда вам было 17 лет? Кажется, что вы можете повлиять на этот мир. Вот такими были наши чувства, когда мы отправились в путешествие. Эта поездка была возвращением к семнадцатилетию. Она была полна радости и восхищения. Мы решали те вопросы, которые казались нам важными.
Поэтому я никогда не пойму тех молодых режиссеров, которые говорят: «Бог мой, мне никто не дает театра!» Нужно осознать, что театр — вокруг тебя. Для того чтобы заниматься театром, не нужно сцены. Вы должны набрать группу близких вам по духу людей и отправиться на поиски себя и публики. Есть такие вещи, которым в театральной школе не научат. Прежде всего придется открыть для себя что-то, что сумеет соединить в единое целое подлинное чувство и совершенный способ его выражения. Это будет ваш личный опыт, ваша индивидуальная система. Научиться этому нельзя. Это ваш способ контакта с людьми, воплощения невидимого, это ваш поиск единства техники и чувства, эмоции и логики, иллюзии и истины.
Столкнувшись с новой публикой, вы вынуждены будете идти вперед, развиваться, совершенствоваться. Сможете ли вы обойтись двумя-тремя жестами и одной улыбкой? Вы будете работать для публики, но подлинной вашей целью станет иное. Вы будете пытаться посмотреть в глаза собственной душе. Сможете ли вы сделать это? Разве что на мгновение.
Но довольно скоро чувство и техника окончательно станут неделимы. Ведь обдумывание без эмоции превращается в университетскую лекцию, а чистая эмоция без логической схемы — в рок-концерт. Соединение в едином миге логического анализа и эмоционального переживания даст шанс проявиться невидимому.
Когда вы придете к пониманию этого, у вас появится чувство времени и темы. И тогда вы столкнетесь с новыми трудностями. Как развить тему? В каком ритме? Если вы поторопитесь, то быстро потеряете контакт со зрителем. Если промедлите — успеете наскучить. Тогда каждый вопрос, поза, ритм, слово, звук, мелодия, движение — все приобретет особое значение. Тогда приходит опыт, в процессе которого ты должен постоянно отказываться от уже усвоенного, должен быть готов бросить все, что понял, что стало твоим, близким.
Это лучше всего сделать, используя «мир как консервный нож». Я употреблял это сравнение в одной из своих книг. Постоянно ставя себя в новые условия и приспосабливаясь к ним, ты открываешь в себе то, что так и осталось бы погребенным.
Мы приобретаем опыт, проживая нашу жизнь. В нашем опыте очень важную роль играет иллюзия, ее проживание. Потом мы пытаемся облечь то, что было нами прожито, в слова — а это очень далекий от идеального способ прикоснуться к нашему собственному опыту. И здесь возникает искусство, здесь возникает театр.
Русский и немецкий театр был
— «захвачен» интеллектом —
Я не хочу объяснять свои собственные идеи. Мне кажется, это ужасно, когда режиссеру приходится на словах объяснять свою работу. Где-то с начала прошлого века русский и немецкий театр был «захвачен» интеллектом. И мы забыли, насколько подлинный театр богаче. Если вам есть что сказать, напишите книгу или стихотворение. Снимите фильм, наконец, ведь в кино зачастую один человек отвечает и за съемку, и за сценарий, и за режиссуру. В театре же перед режиссером стоит совершенно иная задача — воплотить в жизнь невидимое. Сделать так, чтобы максимальное количество разных взглядов на жизнь, разных существований нашли возможность бытия. Только в этом заключается задача режиссера. А потому тот, кто подходит к постановке со своей идеей или концепцией, проигрывает неизбежно. Я никогда не занимался реализацией каких-то своих идей — это было бы слишком скучно. Без актера режиссер — ничто. Энергия режиссера напрямую зависит от энергии актера. Из их взаимодействия и складывается труппа. Эта общая энергетика накладывается на энергетику публики. Словно пьешь чай. Тебе нужна вода, нужна заварка и, наконец, жар — ведь вода должна быть горячей. Не нужно полагать, что все решает только заварка. (Смеется.) Именно поэтому так важно взаимодействие режиссера и его публики.
Мы путешествуем по миру со спектаклями. И, знаете, они сильно меняются — они словно впитывают информацию от тех мест, где побывали, от тех людей, которые их смотрели. Но где бы ты ни был, для кого бы ни играл, ты должен сознавать, что являешься лишь крохотной частью огромного мира, где есть разные культуры, которые равны. Многие люди являются пленниками идеи, что их культура лучше любой другой. Но осознание своей культуры как уникальной приводит к расизму. Человек начинает думать, что лишь в его культуре заключена истина.
Я полагаю, что это не просто глупо, это — трагедия. Чем больше ты встречаешься с людьми разных рас и национальностей, чем больше колесишь по миру, тем яснее сознаешь, что твоя культура — крохотный фрагмент культуры мировой. Мы должны понять, что здесь не может быть никакой иерархии. Никаких приоритетов.