Иосиф Сталин. 1932–1937 гг. Фото: commons.wikimedia.org
Московский центр Карнеги представил доклад руководителя программы «Российская внутренняя политика и политические институты», постоянного автора NT Андрея Колесникова «Историческая политика в России: почему она разобщает, а не объединяет». В обсуждении доклада приняли участие историк и телеведущий Николай Сванидзе, а также руководитель Международного совета Ассоциации исследователей российского общества Геннадий Бордюров.
Битва на два фронта
Колесников начал выступление с невеселой шутки: рассказал, как после одного из выступлений к нему подошел интеллигентного вида молодой человек и долго расспрашивал — точно ли, что человека в сталинские времена могли посадить просто так, без всякой вины? Эксперт отметил рост положительных оценок деятельности Сталина, рассказал, как в современных школьных учебниках для старших классов описывается, например, начало Второй мировой войны: «В сентябре 1939 года Запад напал на Польшу, со своей стороны начала активные действия и Красная армия». Это не совсем ложь — Германия определенно Запад для нас, и Красная армия в сентябре 1939-го тоже действовала активно, но за счет тонкой расстановки акцентов ученик получает об одном из ключевых моментов истории ХХ века совершенно извращенные понятия.
Переходя к основным тезисам доклада, Колесников отметил, что история — главный инструмент самоидентификации россиян и предмет национальной гордости. Но для государства историческая политика — еще и инструмент управления, способ консолидировать нацию вокруг официальной версии истории России. Частная память о событиях относительно недавнего прошлого тем не менее все же пробивается сквозь любые усилия государства создать «единственно правильную версию истории»: примером здесь может служить Бессмертный полк. Однако государство таких инициатив опасается и пытается контролировать: тот же Бессмертный полк фактически уже превращен в элемент пропагандистского ритуала.
Официальная память — оружие для борьбы на два фронта, инструмент внутренней политики, нужный для консолидации общества и отсечения критиков режима, но также — инструмент внутренней политики, способ легитимизировать нынешние позиции и претензии России на международной аренеКолесников говорит о двух типах памяти: частной памяти государство пытается противопоставить память официальную. Официальная память — оружие для борьбы на два фронта, инструмент внутренней политики, нужный для консолидации общества и отсечения критиков режима, но также — инструмент внутренней политики, способ легитимизировать нынешние позиции и претензии России на международной арене (пример — конфронтация с Польшей вокруг событий Второй мировой).
Официальная версия истории сегодня — это рассказ о бесконечных победах, курс на милитаризацию сознания и героизацию соответствующих исторических персонажей — Сталина в том числе. Но такая версия истории не консолидирует, а раскалывает общество. Колесников считает, что основные «линии разлома» — это как раз отношение к эпохе Сталина, во-первых, и к девяностым годам XX века, во-вторых. Те, для кого девяностые были хоть и противоречивым, и тяжелым, но временем свободы, не найдут общего языка со сторонниками официальной концепции «лихих девяностых».
Курс на упрощение
Николай Сванидзе, в свою очередь, попытался, согласившись с докладчиком, выделить ключевые черты государственной культурной политики. Главная из этих черт, по его мнению, — упрощение, примитивизация представлений об истории. Такой метод он считает сталинским. «У Сталина было три героя Гражданской войны — сам Сталин, Ворошилов и Буденный», — говорит Сванидзе. Все остальное — ненужное усложнение.
Зачем государству нужна упрощенная версия собственной истории? У Сванидзе есть ответ. Во-первых, такая упрощенная версия легче усваивается. А во-вторых, и это, конечно, главное — такой подход к истории уничтожает в обществе способность к рефлексии, потому что попытка осмыслить собственную историю со всеми ее сложностями и трагедиями — лучшее поле для развития рефлексии. Государству не нужен рефлексирующий гражданин, уверен Сванидзе. Важнее навык исполнять приказы и усваивать пропагандистские клише.
В советское время, напомнил Сванидзе, вся мировая история считалась своеобразным предисловием к октябрьскому перевороту 1917 года. Сегодня вся российская история трактуется, как череда бесконечных побед, как стремление к вершине, каковой и является современный российский режим.
Кстати, все участники дискуссии сошлись на том, что никаких особенно заметных мероприятий в связи со столетием «великого октября» не будет — государству слишком сложно вписать переворот в новую концепцию истории. Потому что если великая империя через великий Союз шла к великой России Путина, то почему переворот вообще случился? Проще его не заметить, чем пытаться объяснить.
Попытка синтеза
Геннадий Бордюгов предложил несколько примирительных тезисов. Он говорил и том, что России было бы полезнее сконцентрироваться на настоящем, а не вести постоянные битвы вокруг переинтерпретаций истории. Предположил, что в идеале историческая политика должна быть результатом диалога между профессиональным сообществом, государством и обществом. Но это — в идеале.
Завершал дискуссию Андрей Колесников одной важной мыслью: российский народ — не сталинист. Рост популярности тоталитарных лидеров — с одной стороны, результат давления мейнстрима, официальной пропаганды, культа бесконечных побед. Но с другой, в нем есть и протестный потенциал. «Для многих Сталин — образ жесткого, но справедливого лидера, который умел давить ворье. Они почему-то думают, что Сталин боролся с ворами», — сказал Колесников.