В Москву на VII Международный фестиваль имени Чехова приезжает всемирно известный хореограф Мари Шуинар. The New Times публикует эксклюзивное интервью с Мари Шуинар и статью Ольги Гердт, которая посетила студию знаменитого хореографа в Монреале.
Сцена из спектакля «Хорал» |
В двадцатом веке каждая страна, кроме Советской России, подарила миру какую-нибудь женщину-хореографа. Да что «какую-нибудь» — по революционерке! Германия — как минимум двух создательниц: экспрессивного танца Мари Вигман и Театра танца Пину Бауш. Америка — модернистку Марту Грэм и постмодернистку Тришу Браун. Французский современный танец сплошь создавали тетеньки, назвать хотя бы неистовую Маги Марэн, которая до сих пор предпочитает создавать спектакли, за которые освистывают, — ведь лучше делать такие постановки, чем угождать буржуям. Даже у канадцев, танцующих что-то там свое в стороне от большого мира, есть своя авангардистка — Мари Шуинар. Они на нее молятся. И вот теперь, наверное, всем квебекским кланом собирали ее впервые в Россию, чтобы она показала нам свои сумасшедшие балеты, два из которых до Шуинар сделал Вацлав Нижинский — «Весну священную» и «Послеполуденный отдых фавна».
Шуинар я впервые увидела в Монреале три года назад. До этого не знала о ней ничего, хоть и казалась самой себе продвинутым специалистом по современному танцу. В маленькой студии длинноногая худая рыжеволосая бестия с пронзительными серо-голубыми глазами (линзы? свои?), посмотрев на группу понаехавших к ней товарищей, решительно скинула туфли и стала демонстрировать, как она это делает. Развернув тело в профиль, показала, как судорога рождается где-то в ягодице, потом молнией перемещается в кисть руки, разворачивает ее, смещает плечо и… Мы сидели разинув рты, потому что перед нами была хрестоматийная поза Нижинского из «Послеполуденного отдыха фавна». Бестия расхохоталась, мотнула рыжей головой, быстро натянула туфли и, решительно провозгласив что-то вроде: «Танец — это привилегия, ты как будто на прямой связи с…» и показав на потолок, куда мы все дружно и уставились, умчалась читать то ли верстку, то ли корректуру своей книжки стихов о теле.
Сцена из спектакля «24 прелюдии Шопена» |
В эти десять минут, кажется, и созрела у ответственных товарищей идея показать Шуинар в Москве на Международном фестивале современного танца. Переговоры начались, но Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко в то время строился, горел, снова строился... Фестиваль срывался и откладывался, и Шуинар все не ехала. Я смотрела пленки, читала о ней статьи и каждый раз умудрялась попадать на какой-нибудь европейский фестиваль уже после того, как Шуинар уехала и оставила по себе светлую память вроде долгих жарких споров: ей что, канадке, больше всех надо — заставлять танцовщиков работать в протезах, с костылями и при этом на пуантах? «Почему ты не зовешь Шуинар?» — спросила я как-то организатора одного весьма актуального фестиваля. Он возмутился и сказал, что видеть не может эту сексуальную агрессию в жанре садо-мазо. «Значит, надо брать», — вспомнила я классическую фразу Ахеджаковой из фильма «Служебный роман».
Взял Чеховский фестиваль. Вместе с другим канадским гением режиссером Робером Лепажем. Но он-то в бронзе, он-то в шоколаде, а вот что будет с Шуинар, честное слово, предсказать не берусь. Ее могут полюбить, как Бауш, — до самозабвения и слепоты. Могут отторгнуть как нечто совершенно инородное. Потому как Мари Шуинар действительно ни на кого не похожа. Эстетка, сочиняющая поэмы о теле в словах и в танце, и чистейшая натуралистка, наблюдающая людей как социально адаптированных животных. А это не всегда привлекательно. Обратите внимание, как в «Весне священной» ее полулюдиполузвери дышат животами, дрожат ляжками, меряются рогами и — не будем говорить чем. Дикие, сильные, красивые, и чем грациознее, чем тревожнее их телесное поведение, тем более опасными они воспринимаются. Кажется, зайди случайно на сцену — покусают. В «Весне священной» нет никаких «картин языческой Руси», за что Шуинар, конечно, тут, в России, «привлекут». Ну и не надо! И у Бауш не было, и у Бежара, а у Эка вообще было что-то японское. А уж эти там, у себя в Квебеке (им даже Канада не указ), как хотят, так и ставят. Зато язычества — от живота, от паха — хоть отбавляй.
«Хорал», думаю, вообще изгонит из зала добрую половину зрителей. Как только полуголая девчонка заскулит как побитая собачка, с мольбой глядя на фонарь, или начнет ластиться к дружку, зачмокивая его до смерти — от плеча до ступни. Хотя мне это кажется смешным и трогательным. После спектаклей Шуинар вообще иначе начинаешь смотреть на людей. Как на мир животных, у которых есть всякие приспособления, чтобы выглядеть интеллектуальней, чем курица: галстуки, мобильники, опять же пуанты, которые в некотором смысле — Шуинар права — и есть чистый протез для танцующего человека. И чем они, собственно, лучше или удобнее рогов, копыт и когтей на полметра у существ из «Весны священной»?
Оценят ли в Москве бешеную энергетику канадки, у которой прямая связь с…? Понравятся ли ее извивающиеся, дрожащие, трепещущие, топочущие, как стадо буйволов, и содрогающиеся всем телом, как змеи, существа? Не знаю. Мы, конечно, больше любим прямоходящих и танцу, который рождается в ягодице, предпочитаем тот, что сочиняется в голове. Может, поэтому у нас до сих пор и нет ни одной женщины-хореографа.
