«Я не котлета, чтобы всем нравиться. Совершенно не собираюсь на старости лет меняться и превращаться в соплю!»
Пианист, народный артист СССР, солист Московской академической государственной филармонии, профессор Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского, президент Академии российского искусства, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» III степени, председатель жюри Международного конкурса имени П.И. Чайковского по специальности «фортепиано»
Николай Петров — Олегу Дусаеву
Перед началом конкурса Чайковского Вы с министром культуры в один голос говорили о том, что очень упал престиж этого музыкального соревнования. Удалось ли Вам его поднять?
Я могу дать гарантию и свое честное слово — оно до сих пор стоило достаточно много — в том, что на сей раз работа жюри была абсолютно честной. Мне, как председателю жюри, ни разу не пришлось использовать право второго голоса. Единственный раз у нас была сложная ситуация, когда голоса разделились семь к восьми, мы обсуждали — есть ли у нас первая премия. Семь были за первую премию, восемь — против. Я лично был за первую премию, но не счел нужным применять прессинг.
Вас очень критикуют за то, что жюри не пропустило на третий тур известного талантливого молодого пианиста Андрея Коробейникова.
Во-первых, начну с того, что у нескольких исполнителей, допущенных на второй тур, программа явно превышала час — то есть нарушался регламент. У нас было небольшое заседание, на котором мы приняли решение дать три минуты на выход, аплодисменты, уходы и прочее и в час и три минуты, если люди не сократят программу, обрывать… Я остановил свой секундомер, когда был час и четыре минуты.
Но до конца выступления Коробейникова, до конца прелюдий Шостаковича оставалось всего полторы минуты.
Час и семь минут — это уже много! Это большая разница. Но заверяю вас, это не было причиной того, что он не был допущен в финал. Лично я голосовал за Коробейникова. Я отношусь к нему с интересом и уважением. Но на этом конкурсе он сделал все для того, чтобы проиграть.
Что именно?
Начать с того, что он даже не появился на жеребьевке. Его просто не было в Москве. На второй тур он выбрал наименее выигрышное сочинение из всех возможных — это 24 прелюдии Шостаковича. Это замечательная музыка, но если бы он сыграл вместо этого «Картинки с выставки» Мусоргского, ситуация была бы иной. Он был бы в финале и составил бы всем конкуренцию. Так что — никакой предвзятости жюри не было, я категорически это отрицаю и протестую против того, что по этому поводу в газетах печатается. Это ложь! Навет! И, кстати, что касается остальных, то в тот момент, когда это произошло, остальные быстро сократили свои программы. И больше часа и четырех минут не играл ни один музыкант на втором туре! Я сидел с секундомером и засекал время с момента выхода каждого участника на сцену.
Жюри как будто стало извиняться потом перед Коробейниковым, на него посыпались специальные премии...
Никто не извинялся! Многие, в том числе и я, выражали сожаление, что он не прошел. Но было же голосование! Нас было 15 человек! К сожалению, он не прошел. Он был, кстати, седьмым. Если бы можно было в финал пропустить семь человек — он был бы в финале. Перед ним оказались люди, которые играли ярче и интереснее.
Как же из этих ярких шестерых жюри не смогло выбрать первую премию?
Объясняю. Это распространилось практически на всех участников третьего тура — в финале не было взрыва, не было всплеска. Если первый и второй тур они шли на крещендо, то потом пошла прямая линия, а у некоторых просто провал, как, например, у Амирова. Тот же Лубянцев играл Концерт Чайковского первый раз в своей жизни. Представляете, что такое вылезти в Большой зал и играть в первый раз этот трудный и коварный концерт!
А Вы сами вообще верите в конкурсы?
Сейчас есть другие возможности. Некоторые молодые обходятся без конкурсов. Дело в том, что сейчас можно получить аудицию у великих мира сего, таких как Зубин Мета, Даниэль Баренбойм, Анна-Софи Муттер, — у таких вот первачей. Эти люди и многие другие могут взять молодого музыканта в свои концерты, и если менеджеры заинтересовываются, то исполнителю незачем мучить себя на очень шероховатой, неверной, скользкой и опасной конкурсной дороге.
А зачем Вы садитесь в жюри?
Понимаете, жюри в основном состоит из педагогов. Педагоги хотят, чтобы все было правильно. Поэтому человек, обладающий яркой, а порой и своеобразной, и спорной, и вызывающей индивидуальностью, может на конкурсе проиграть. Именно за счет того, что слишком далеко высовывается. А педагоги хотят, чтобы все было как надо: чинно, гладко и благородно.
Значит, педагоги хотят, чтобы все было правильно и при этом везут на конкурс своих учеников.
Это самое страшное! Сейчас на конкурсе Чайковского это показало себя, как нигде. У виолончелистов было пять учеников и два сына — это многовато.
Но у Вас, пардон, среди лауреатов три ученика членов жюри.
Педагоги не голосовали за своих учеников. Но, простите, у меня из них всего лишь Соболев получил, по-моему, четвертое место, а ученик Доренского — шестое. Как видите, никаких первых премий они не получили. Жизнь все расставила на свои места.
Ваши коллеги говорят, что Вам легко быть объективным, потому что у Вас нет учеников и Вы не можете их выставлять на конкурсы.
Так они сами подтверждают мою позицию: для того, чтобы быть объективным, не нужно выставлять своих учеников. Спасибо им за то, что они это говорят. Да, мне очень легко быть объективным!
Я уточню — это говорится в том смысле, что Вы не воспитываете хороших учеников.
Жизнь покажет. Я педагог во втором ряду, во вторую очередь. Я играющий пианист, и у меня нет времени сидеть в консерватории по четыре-пять дней в неделю на зачетах, экзаменах, кафедральных концертах и тому подобном. У меня маленький класс и хорошие студенты, кстати, лауреаты международных конкурсов. Я совершенно не собираюсь оправдываться перед плохо воспитанными людьми!
Мало времени? А кто же будет передавать уникальную русскую школу?
У меня долгов перед моими студентами нет! Я занимаюсь с ними значительно больше, чем многие именитые консерваторские педагоги, проводящие по восемь-девять месяцев в году за рубежом в поисках хороших денег и лучших условий.
В консерватории не все в порядке?
Я не собираюсь оценивать то, что происходит сейчас в консерватории. Но убежден в том, что возможность манкировать своими прямыми обязанностями, бросать класс на ассистентов и уезжать за дополнительными харчами, причем очень жирными харчами, в Финляндию, Японию, Корею — это совершенно недопустимо! Когда, например, Владимиру Крайневу предложили работу в Ганновере, он очень хотел оставить себе и класс в Московской консерватории. Но в Ганновере сказали: «Фиг Вам, господин Крайнев! Или вы в Ганновере, или в Московской консерватории». Он был вынужден из Московской консерватории уйти. Там это нельзя, а у нас можно. Я считаю, это ужасная практика!
Наверное, профессора Московской консерватории просто мало получают?
Уже несколько лет как консерватория получила очень солидный грант от Путина. Заработок профессора консерватории сейчас вполне приличный.
И сколько сейчас получает профессор?
Я не знаю — сколько, потому что у меня четверть ставки. Я получаю около 400 долларов, наверное, целая ставка около 2000.
Вы считаете, это нормально для профессора Московской консерватории?
Не знаю. Тогда не надо ездить на Запад как профессор Московской консерватории. Вы пользуетесь брендом самого престижного заведения мира и не работаете в нем! Езжайте как Иван Иваныч Иванов, а если едете как профессор Московской консерватории — будьте любезны в этой консерватории работать. У нас многих педагогов вообще не видят! Две недели они бывают в период сессии! Ассистенты за них отдуваются, а потом приходит профессор и смахивает пыль своей царственной рукой… И уезжает опять в Корею или Японию. Но русская школа при всех ее недостатках, при всех ее язвах и болезнях все равно лучшая в мире!
Коллеги Вас недолюбливают…
Потому что я привык говорить прямо то, что думаю. Я плохой дипломат… Но, миленький, дорогой мой, я не котлета, чтобы всем нравиться! Я даже очень рад, если я кому-то не нравлюсь. Если вам не нравится китайский ресторан, вы идете во французский, не так ли? У меня было много конфликтов с людьми, которым я в лицо говорил то, что думаю. Это далеко не всем нравится. Но я 64 года так прожил и совершенно не собираюсь на старости лет меняться и превращаться в соплю!