Художник рассказал The New Times о том, чем опасна сегодняшняя политическая ситуация и в какой момент он осознал, что такое «настоящая советская реальность»
Эрик Булатов работает над произведением «Картина и зрители». Париж, ноябрь 2012 г. /фото: Юрий Тресков (из личного архива)
Нонконформизм, поп-арт, соц-арт, фотореализм… Искусствоведы находят массу «штампов-ярлыков», обозначая творчество Эрика Булатова (род. 1933). Сам же художник считает, что его работы продолжают традиции поп-арта. Правда, в отличие от американского поп-арта, «героями картин» Булатова становятся не бытовые предметы, а надписи-указатели в метро, лозунги, ковровые дорожки, советские лидеры — все то, что окружало нас в эпоху СССР и было частью нашей жизни. «Слава КПСС», «Советский космос», «Вход — входа нет»… Эти и другие полотна Булатова хорошо известны на Западе: там в конце 80-х его называли «художником перестройки». А работа «Советский космос» на аукционе Phillips de Pure в 2011 году была продана за $1,6 млн. В 1989 году Булатов уехал в Нью-Йорк, с 1991 года живет и работает в Париже. На выставке в МВО «Манеж» будут представлены произведения Эрика Булатова из 17 музеев и частных собраний России, Франции, Швейцарии, Великобритании. Экспозицию составили 90 живописных полотен и 50 графических работ. Более тридцати произведений никогда не демонстрировались в России.
Важную роль в моем понимании и осознании происходящего в советской стране сыграла моя мама. Она была очень оппозиционно настроена и постоянно давала мне понять, что к «советскому» надо относиться осторожно. Но поначалу я этого не понимал. У меня отец-коммунист погиб на фронте, и я считал, что я — наследник — должен продолжать его дело. Мама тогда меня боялась — я же был комсомолец… Но была одна история, которая во многом открыла мне глаза на то, что происходило вокруг. Однажды меня вызвали в комитет комсомола и сказали, что мой одноклассник, комсомолец, с которым мы приятельствовали, пришел туда и пожаловался: вот, раньше мы с Эриком дружили, а теперь он дружить со мной перестал. «Почему ты перестал с ним дружить?» — спросили меня в комитете комсомола. Я вообще обалдел: а ваше какое дело? Тогда меня вызвали на комсомольское собрание и начали там «прорабатывать». А я даже не понял, что я должен делать. Извиниться? За что? Дальше дружить? Я просто не хотел… Пришел домой, рассказал об этой истории маме. Она смеется. «Да нет, — говорит, — не относись к этому серьезно». Пришел в школу. А у нас был в школе педагог — милая, умная, хорошая женщина. Я ей все это рассказываю. И вдруг вижу, как у меня на глазах ее лицо — живое — исчезает. На его месте возникает другое лицо: неподвижное, бесчеловечное, мертвое, комсомольское… В общем, мне уже подготовили выговор, шел разговор об исключении из комсомола, школы… Но я не понимал, в чем я должен измениться… Я уже был готов ко всему, но директор школы за меня вступился…
Эрик Булатов: «Одной из главных для меня тем по-прежнему остается свобода» / фото: Михаил Фомичев/ИТАР-ТАСС Пропаганда со всех сторон То, что происходит сегодня, вызывает тревогу. Хотя я ничего не понимаю в политической стороне ситуации. Здесь меня агитируют за одно, во Франции — за другое… Со всех сторон пропаганда. А я этой пропагандой сыт по горло с детства. Что здесь ложь, что правда, я не понимаю… Я только понимаю опасность военной ситуации, и это мне кажется очень серьезным. Это действительно страшно. Читая о предвоенном времени, о том, что происходило в 1939-1940 годах, я понимаю, что тут, видимо, много общего… А самая главная опасность — полная изоляция России по отношению ко всему цивилизованному миру. И я боюсь, что эта политическая изоляция может повлечь за собой культурную изоляцию, а это будет катастрофа… Не знаю, как это будет проявляться. Но сама ситуация — противопоставление русской культуры европейской — смертельна. Этого делать ни в коем случае нельзя. Сейчас в России есть националистические тенденции — мол, мы другие, нам Европа чужая, она нам не указ, там все гибнут, все заблудились, только мы со знаменем культуры стоим одни… Это советская позиция. Если она возродится, это приведет к такому же умиранию культуры, какое было в конце сталинского времени. Это-то время я помню. Это была духовная смерть. Убивалось все духовное, человеческое в душе каждого человека. А если запретят выезжать деятелям культуры, тогда вообще говорить больше не о чем. Но я надеюсь, что до этого не дойдет, что это невозможно. Я могу только наблюдать. И надеяться.
Эрик Булатов с картиной «Вид Москвы из Мадрида» /фото: МВО «Манеж» Где границы искусства? Конечно, если художник хочет заниматься политикой, он может это делать. Но я резко неодобрительно отношусь к таким акциям, как те, что проводят арт-группа «Война» и Pussy Riot. Тут возникает вопрос о границах искусства. Вопрос в том, где проходит граница между человеческим поступком и артистическим жестом. Если поступок Pussy Riot рассматривать как человеческий, я ничего против него не имею. Пожалуйста. Естественно, каждый человек имеет право высказать свое мнение. Но когда они маскируют свое человеческое поведение под артистическую акцию — это ложь, это вранье. Этого делать нельзя. Потому что артистическая акция — это искусство, которое накладывает определенные нравственные обязательства на художника. „
Если советская позиция возродится, это приведет к такому же умиранию культуры, какое было в сталинское время/span>
” Если человек не художник (а они не художники), но маскирует свой человеческий жест под артистический — возникает фальшивая и очень вредная ситуация. Внутри нее под видом искусства возможно любое хулиганство. Да и наше государство реагирует на такие вещи ненормально. Государство в принципе не должно реагировать на такие вещи, потому что это не искусство. А делается наоборот: начинаются преследования, сажают их в тюрьму… И я, хотя резко отрицательно отношусь к действиям Pussy Riot, оказываюсь поставлен в ситуацию, когда мне приходится их защищать.
Эрик Булатов. «Живу — вижу» /фото: МВО «Манеж» Свобода от социального пространства
Эрик Булатов. «Странник» /фото: МВО «Манеж» Как и раньше в своих картинах я изображаю то, что мне показывает жизнь. Я по-прежнему по-своему выражаю то, как я эту жизнь понимаю, как я ее чувствую. И одной из главных, важных для меня тем по-прежнему остается свобода. Правда, теперь она приобрела несколько иную форму. Свобода для меня — это свобода от социального пространства. Потому что в социальном пространстве ее быть не может. На нынешней выставке будут представлены важные для меня работы, созданные за последние восемь лет — со времени моей последней выставки в Москве, в Третьяковке. Одна из главных работ — «Картина и зрители» (этот монументальный парафраз «Явления Христа народу» Александра Иванова создавался в течение трех лет — с 2011 по 2013. — The New Times). В картине Иванова меня всегда поражало одно ее свойство. Как только между вами и картиной появляются какие-то люди — зрители в музее — эти люди оказываются точно в картине. Происходит чудо: картина их принимает в себя. Как будто между ними и нарисованными людьми нет никакого пространственного разрыва. И меня это превращение очень заинтересовало. Потому что между искусством и жизнью есть непреходящая граница, но здесь она исчезает. И я попытался сделать так, чтобы зрителей ввести в эту картину. Чтобы у зрителей не было ощущения, что на картине какой-то отдельный «спектакль». Когда к моей работе подходит живой зритель, он включается в эту анфиладу, в общее пространственное движение, и граница между искусством и жизнью становится эфемерной, исчезающей… Каждый год я ходил в Третьяковку, фотографировал зрителей перед этой картиной, искал нужных мне персонажей… Искал экскурсовода. Но на картине они у меня получались какие-то литературные, ненастоящие… И я подумал про свою жену Наташу. Попробовал ее нарисовать — и Наташа сама туда встала, мне даже не пришлось стараться. Остальные — все незнакомые люди. Насколько я это успешно сделал, судить вам.