Геза Рериг, главный герой «Сына Саула», — член зондеркоманды концлагеря
Один из главных и самых шокирующих фильмов сезона — дебют венгерского режиссера Ласло Немеша «Сын Саула». Прошлой весной он получил Гран-при в Каннах, совсем недавно — еще и «Оскара» как лучший фильм на иностранном языке. Бывший соратник гуру венгерского авторского кино Белы Тарра взялся почти за невозможное, решив показать нацистский «лагерь смерти» глазами члена зондеркоманды. Герой фильма — обреченный на смерть еврей, который оттягивает неизбежный конец, загоняя себе подобных в газовые камеры, а потом вытаскивая оттуда их тела.
Ад изнутри
Естественно, «Сын Саула» вызвал самые разные отзывы — одни считают его впечатляющим гуманистическим памятником, другие называют расчетливым и спекулятивным. Невозможно отрицать лишь то, что этот фильм впечатляет. Единожды увидев, забыть его будет непросто. Даже поверить в то, что перед нами дебют, трудно — с таким формалистическим мастерством он сделан.
Ласло Немеш — режиссер-дебютант, принесший Венгрии в прошлом году каннский Гран-при, а в этом еще и «Оскара»
Картина начинается в расфокусе. Главный герой входит в кадр, и до самого конца мы с ним больше не расстаемся. Он находится (кажется, давно) в самом сердце тьмы, обслуживая фабрику смерти Аушвица. Мы встречаем его в момент прибытия очередного эшелона, но поначалу догадываемся о происходящем только по голосам: окружающий мир видим урывками — мы, как и герой, сконцентрированы на спасительном «здесь и сейчас», позволяющем хотя бы временно забыть о жутком контексте. Люди сошли с поезда, их ведут в раздевалки, обещают суп, работу и даже зарплату — но сначала душ. Раздетых догола заводят в специальные помещения, дверь закрывается, за дверью привычно раздаются стук и вопли. Потом они стихают. Саул и его товарищи по зондеркоманде под крики оберкапо выносят «вещи» (эвфемизм для трупов), а потом отдраивают пол и стены для новой партии жертв.
Окружающий мир видим урывками — мы, как и герой, сконцентрированы на спасительном «здесь и сейчас», позволяющем хотя бы временно забыть о жутком контексте
Подобно братьям Дарденн, чье влияние в «Сыне Саула» очевидно, Немеш и его оператор Матьяш Эрдей не отступают от своего героя ни на шаг. Создается полная иллюзия пугающей, едва ли не документальной достоверности этого мира, но в деталях он не показан. Эскапизм Саула, для него служащий стратегией выживания, счастливо смыкается с брезгливостью и страхом зрителя (хотя воображение работает эффективнее любых образов; так Алексей Герман не стал показывать в «Трудно быть богом» сцену самой арканарской резни, ограничившись ее последствиями). Даже виртуозно длинные планы, снятые в беспрестанном движении, имеют психологическую, а не эстетическую подоплеку: «только бы не моргнуть, а то не захочется снова открывать глаза».
Саул не хотел, но все-таки увидел подростка, чудом выжившего после газовой камеры. Доктор подошел, проверил, буднично довершил работу. Взглянув в лицо мертвому мальчику, Саул его узнал. Или ему показалось, что на скамье лежит его сын? Все зыбко в этом будничном аду, никто не хочет помнить о прошлом. Саул был, кажется, женат, но детей не было. А это — сын от другой женщины, но так ли это на самом деле или привиделось? И можно ли узнать выросшего ребенка, которого не видел много лет? Ответов на эти вопросы зритель не получит. Ему не до ответов, как и Саулу: необходимо выкрасть тело из морга и предать его земле. А перед этим найти раввина, который согласиться прочитать кадиш. Саул одержим этой идеей настолько, что почти не замечает главного — заключенные готовят побег из лагеря.
Огрехи памяти
Долгожданный «Сын Саула», конечно, будет сопровождаться общественной дискуссией, на его премьеру будут пробиваться — и это нормально. А вот за пару недель до него вышел триллер Атома Эгояна «Помнить» на сходную тему, который не заметил практически никто. Хотя канадец Эгоян — тоже лауреат каннского Гран-при, в своем роде замечательный мастер, и в его картине сыграли пожилые суперзвезды — Кристофер Пламмер, Юрген Прохнов, Бруно Ганц и Мартин Ландау (это вам не безвестный Геза Рериг, поразительный главный актер «Сына Саула»). Сюжет «Помнить» парадоксален. Теряющий память старик сбегает из дома престарелых, куда его поместили после смерти жены, и отправляется на поиски убийцы своей семьи — немца, скрывающегося под чужим именем в США. Герой постоянно забывает о своей цели, но ближайший друг — в здравом уме и твердой памяти, но в инвалидной коляске — инструктирует его по телефону.
Среди героев «Сына Саула» знаменитых актеров нет — в частности, поэтому фильм смотрится как документальный
Развязка «Помнить» слишком неожиданна, чтобы на нее намекать. Достаточно обратить внимание на то, что актуализировать в кино события Холокоста, избегая стилизации или жанровых игр, становится все сложнее. Действующие лица все старше, сюжеты все заковыристее и неправдоподобнее… Может, тема изживает себя? Целая жизнь прошла с окончания войны и Нюрнбергского процесса, не хватит ли? Очевидный ответ дают один фильм за другим: Холокост — тот камень, от которого современный человек, как Сизиф, не имеет права отказаться. Недаром амнезия настигает героя «Помнить», неспроста не может узнать лицо своего сына Саул. Новые фильмы о Холокосте — не разнарядка, не ритуал, не условность. Они необходимы искусству как самое эффективное противоядие от забвения.
В фильме «Помнить» друзья (Мартин Ландау и Кристофер Пламмер) готовятся сбежать из дома престарелых и отомстить выжившему эсэсовцу
В кинематографическом каноне Холокоста есть две крайности. Одна связана с наследием спилберговского «Списка Шиндлера» — тема подчиняется условностям жанра, позволяет себе игру в сказку и сентиментальность, что тривиализирует ее, но и делает доступной широкой аудитории. Вторая восходит к десятичасовой документальной ленте Клода Ланцмана «Шоа» — череде душераздирающих свидетельств, намеренно избегающих любой иллюстративности (там нет даже архивных кадров: только съемки пустошей, где когда-то находились концлагеря). Компонент «развлекательности» исключен — речь только о передаче экстремального опыта. В обоих случаях, впрочем, важнее всего не позволить забыть о случившемся, даже если случилось оно давно, далеко и не с тобой.
«Сын Саула» находится посередине. Как и «Список Шиндлера», это своего рода аттракцион, пусть экстремальный, но завораживающий. Как и «Шоа», он отказывается от компромиссов и умолчаний, приглашая публику заглянуть в самый эпицентр тьмы и не позволяя отвернуться.
Царь и его наследники
Проще всего упрекнуть «Сына Саула» в некоторой неубедительности — рассказанный сюжет тянет на скверный анекдот. Кто станет среди гор мертвых тел с маниакальным упорством добиваться погребения одного трупа, рискуя собственной жизнью? Натурализм картины нивелируется, когда ты понимаешь, что речь не идет о реальной ситуации, — Немеш оперирует символами. Увидев своего сына (или того, в чьих чертах ему почудился сын) среди людей, в убийстве которых он поневоле участвовал, герой ощущает необходимость искупления — пусть бессмысленного, но уравновешивающего акта. Таким образом, «Сын Саула» отвечает на вопрос о мере ответственности за коллективное зло, даже если к его совершению тебя принудили, а ты согласился в целях самосохранения. Важнейшая тема решена в фильме несколько умозрительно. С другой стороны, в зрительском «не верю» есть и терапевтический эффект. Если эмоционально подключиться к происходящему на экране в полной мере, не выдержит даже самая крепкая психика.
Неотвратимая боль, которую не вылечить ничем, хотя бы притупляется, когда тело находится в движении — прочь, от колючей проволоки: если и погибнуть, то на воле
Тело, которое никак не может быть предано земле, будто бы отвергается ею — и неудачливый могильщик, наследник античной Антигоны: мощные образы, говорящие сами за себя. Схожим образом работает имя героя, выбранное, конечно, неслучайно. Ведь Саулом звали ветхозаветного царя, который хотел убить своего приемного сына и будущего наследника — Давида, а в итоге погиб сам, и с ним сгинуло почти все его многочисленное потомство. Лейтмотив похорон рифмуется с параллельным сюжетом побега из лагеря, к которому готовятся другие заключенные. Неотвратимая боль, которую не вылечить ничем, хотя бы притупляется, когда тело находится в движении — прочь, от колючей проволоки: если и погибнуть, то на воле. Но, конечно, настоящий эскейп невозможен нигде, кроме как в мечтах. Мрачнейший финал этой саги предопределен. Он напоминает о том, что Ад устроен концентрически, из его кругов выхода нет. Если из него и можно выбраться, то только пройдя насквозь, как поступил когда-то Данте. Тот же путь венгерский режиссер предлагает пройти своему зрителю.
Здесь поневоле вспомнишь, что в отечественном кино, оставившем миру образцы сильных и оригинальных фильмов о войне, картин о Холокосте практически нет. И даже задуманная Сергеем Лозницей несколько лет назад игровая лента о Бабьем Яре никак не может состояться. Есть в этом какая-то обреченность, что-то вроде дурной бесконечности движения по кругу. Но нам, как и Саулу, катящему по приказу начальства нагруженную трупами тачку, некогда над этим задуматься.
фото: youtube.com